Когда мы вернулись в дом, я проследовала за доктором Лейднером в офис и завела речь о своем отъезде. Он был очень любезен, поблагодарил меня за все, что я сделала (Сделала! Я была более чем бесполезна), и настаивал, чтобы я приняла бо́льшую, чем за неделю, оплату.

Я была против, потому что чувствовала, что не сделала ничего такого, чтобы заслужить это.

– Право, доктор Лейднер, я уж лучше вообще не буду брать. Возместите мне только мои расходы на переезд, вот и все, что я прошу.

Но он и слышать об этом не хотел.

– Видите ли, – говорила я, – не заслужила я этого, доктор Лейднер. Я хочу сказать, ну… не справилась… Она… Мое присутствие не спасло ее.

– Теперь ни к чему забивать себе этим голову, сестра, – серьезно сказал он. – Ведь я не нанимал вас в качестве детектива. Я не мог себе представить, что жизнь моей жены в опасности. Я был убежден, что это все нервы, что она сама довела себя до довольно странного психического состояния. Вы делали то, что делал бы всякий. Она любила вас и доверяла вам. И я думаю, в свои последние дни она чувствовала себя счастливее и безопаснее благодаря вашему присутствию здесь. Вам не в чем себя упрекнуть.

Его голос слегка дрожал, и я представляла себе, о чем он думает. Он считал себя единственным, кого следует упрекнуть в том, что он не принял страхов миссис Лейднер всерьез…

– Доктор Лейднер, – не выдержала я, – вы уже пришли к какому-нибудь выводу насчет тех анонимных писем?

– Не знаю что и думать, – со вздохом сказал он. – А мистер Пуаро пришел к какому-то определенному заключению?

– Вчера – нет, – сказала я, как мне показалось, ловко балансируя между правдой и выдумкой: ведь он не знал о мисс Джонсон, пока я ему не сказала.

А на уме у меня было намекнуть доктору Лейднеру и посмотреть, отреагирует ли он. От удовольствия, что видела его и мисс Джонсон накануне вместе, видела его привязанность к ней, его в ней уверенность, я совершенно забыла о письмах. Впрочем, и теперь я чувствовала, что было, может быть, довольно неудобно с моей стороны заводить о них разговор. Ведь если она писала их, она скверно себя чувствовала после смерти миссис Лейднер. Но все же мне хотелось узнать, приходила ли доктору Лейднеру в голову такая возможность.

– Анонимные письма – обычно работа женщин, – сказала я и ждала, как он это воспримет.

– Полагаю, да, – сказал он со вздохом. – Но вы, кажется, забыли, сестра, что они могут быть настоящие. Они в самом деле могли быть написаны Фредериком Боснером.

– Нет, я не забыла, – сказала я. – Но мне как-то не верится, что это объяснение реально.

– А я верю, – сказал он. – Глупости, что это кто-то из экспедиции. Это просто оригинальная версия мистера Пуаро. Я считаю, что правда гораздо проще. Человек сумасшедший, без сомнения. Он болтается вокруг, может быть, как-то переодевается. Так или иначе, он оказался внутри в тот роковой день. Слуги, может быть, лгут, их, может быть, подкупили.

– Пожалуй, это возможно, – сказала я нерешительно.

Доктор Лейднер продолжал с некоторым раздражением:

– Пуаро может подозревать участников моей экспедиции. Я же нисколько не сомневаюсь, что никто из них не имеет никакого отношения к этому. Я работал с ними. Я знаю их! – Он остановился и вдруг спросил: – Вы ведь по опыту знаете, сестра, что анонимные письма пишут женщины?

– Такое случается, правда, не всегда, – сказала я. – Есть определенный тип женской недоброжелательности, который находит выход таким образом.

– Я полагаю, вы думаете о миссис Меркадо? – сказал он, потом покачал головой. – Даже если бы она очень злилась и хотела сделать больно Луизе, у нее вряд ли хватило бы на это ума.

Я вспомнила первые письма в «дипломате». Если миссис Лейднер оставляла его открытым и миссис Меркадо оставалась одна в доме бездельничать, она могла бы легко обнаружить их и прочитать. Люди никогда, кажется, не думают о простейших возможностях!

– А кроме нее, есть только мисс Джонсон, – сказала я, наблюдая за ним.

– Но это было бы слишком!

Легкая улыбка, с которой он это произнес, была довольно убежденной. Мысль о том, что мисс Джонсон является автором писем, никогда не приходила ему в голову! Я колебалась только минуту – но ничего не сказала. Кому приятно выдавать милую женщину? А кроме того, я была свидетельницей неподдельного и трогательного раскаяния мисс Джонсон. Что сделано, то сделано. Зачем подвергать доктора Лейднера новым разочарованиям сверх всех его бед?

Было решено, что я уеду на следующий день, и я договорилась через доктора Райлли, что смогу остановиться у старшей сестры его больницы, пока подготовлюсь к возвращению в Англию либо через Багдад, либо прямо через Низип на машине и поездом.

Доктор Лейднер был чрезвычайно любезен и сказал, что хотел бы, чтобы я взяла на память что-нибудь из вещей жены.

– О нет, доктор Лейднер, – сказала я. – Я не могу. Это очень любезно с вашей стороны.

– Но я бы хотел, чтобы вы взяли что-нибудь. И Луиза, разумеется, не была бы против этого, – настаивал он и предлагал взять мне ее туалетный набор из черепаховой кости!

– О нет, доктор Лейднер! Это чересчур дорогой набор. Я не могу себе это позволить в самом деле.

– У нее не было сестер, вы знаете, и никому не понадобятся эти вещи. Больше их некому взять.

Я легко себе представила, что он не хочет, чтобы они попали в маленькие жадные ручки миссис Меркадо. И подумала, что он не захочет предложить их и мисс Джонсон.

А он продолжал:

– Вы подумайте. Между прочим, вот ключ от шкатулки с драгоценностями Луизы. Может быть, вам что-нибудь из этого захочется иметь. И я буду очень признателен, если вы упакуете все ее вещи. Я полагаю, что Райлли сможет найти им применение в бедных христианских семьях Хассаньеха.

Я была очень рада сделать это для него и выразила свою готовность.

Я принялась за дело тут же.

У миссис Лейднер был с собой очень простой гардероб, и скоро он был разобран и уложен в пару чемоданов. Все бумаги лежали в маленьком кожаном «дипломате». В шкатулке с драгоценностями было несколько обычных пустяков – кольцо с жемчугом, бриллиантовая брошь, маленькая нитка жемчужин, одна или две простых золотых броши с булавками типа английских и крупные янтарные бусы.

Естественно, я не собиралась брать жемчуг или бриллианты, но немного колебалась между янтарем и туалетным набором. В конечном счете, подумала я, почему бы не взять последний. Это было любезное предложение доктора Лейднера, и, конечно, в этом не было никакой снисходительности. Я возьму это так же просто, как это было мне предложено, без какой-либо ложной скромности. В конце концов, я ее любила.

Итак, все было наконец сделано. Чемоданы упакованы, шкатулка закрыта на замок и поставлена отдельно, чтобы отдать ее доктору Лейднеру вместе с фотографией отца миссис Лейднер и еще несколькими случайными мелочами.

Когда я закончила, комната без ее нарядов выглядела осиротелой. Мне уже нечего было тут делать, и все же у меня не хватало духу уйти. Казалось, будто что-то еще недоделано, что-то мне нужно еще увидеть, что-то узнать. Я не суеверна, но на меня вдруг нашло: а что, если дух миссис Лейднер витает сейчас в комнате и пытается войти со мною в контакт?

Я вспомнила, как однажды в больнице кто-то из наших девушек достал планшет[42] и он самым настоящим образом писал удивительные вещи.

Может быть, хотя мысль о том, что я медиум, еще никогда не приходила мне в голову. Вот, скажу я вам, настроишь себя так, и приходят на ум другой раз всякие глупости!

Я крадучись походила по комнате, касаясь то того, то другого. Но, конечно, в комнате не было ничего, кроме пустой мебели. Ничего не завалялось в ящиках, не завалилось за них. Не на что мне было больше надеяться.

Это не совсем нормально, но когда так настраиваешь себя, то, как я уже сказала, делаешь странные вещи.

Я легла на кровать и закрыла глаза.

Я стала заставлять себя забыть, кто я и что я. Я мысленно пыталась вернуться в тот роковой день. Я стала миссис Лейднер, я лежала тут, отдыхала спокойно и ничего не подозревала.

Удивительно, как можно себя настроить!

Я совершенно нормальный, трезвомыслящий человек и никакой не святой дух, не привидение, но скажу вам, после того, как я полежала тут так пять минут, стала ощущать себя привидением.

Я не пыталась противиться. Я намеренно поддавалась этому чувству. Я говорила себе: «Я миссис Лейднер, я миссис Лейднер. Я лежу здесь в полузабытьи. И вот сейчас начнет открываться дверь».

Я продолжала это твердить, словно гипнотизируя себя.

«Вот уже почти половина второго… как раз время… Дверь открывается… дверь открывается… Я вижу, что входит…»

Я не отрываясь смотрела на дверь. Скоро она начнет открываться. Я должна увидеть, как она открывается. И я должна увидеть человека, который откроет ее.

Сколько же нужно было пережить за эти дни, чтобы вообразить, что загадку можно решить таким образом!

Но я – верила. Что-то вроде озноба прошло у меня по спине, дошло до ног. Они онемели, парализовались.

– Ты впадаешь в транс, – сказала я себе. – И в состоянии транса ты увидишь…

И снова и снова я размеренно твердила себе: «Дверь начинает открываться… дверь открывается…»

Чувство онемения все больше и больше усиливалось.

А потом я увидела, как дверь начала медленно открываться.

Это было страшно.

Никогда я не испытывала ничего более страшного в жизни ни до и ни после.

Меня всю парализовало, холод пронизал с головы до ног. Я не могла пошевелиться. Хоть убей, не могла двинуть ни рукой, ни ногой.

Меня охватил ужас. Я теряла рассудок, онемела от ужаса.

Эта медленно открывающаяся дверь – совершенно бесшумно.

Еще минута, и я увижу…

Медленно… медленно… Все шире и шире…

И вот осторожно входит… Билл Коулман.

И тут у него, должно быть, произошло самое сильное потрясение в жизни.