А потом ее загадочные слова, ее самооправдание: «Она никогда не была хорошей женщиной!»

Вопрос был в том, что мне с этим делать.

Я еще очень долго вертелась и ворочалась и в конечном счете решила, что при первой возможности дам знать об этом Пуаро.

Он появился на следующий день, но мне не удалось улучить момента поговорить с ним, что называется, приватно.

Мы только с минуту были один на один, и, прежде чем я успела сосредоточиться и решить, с чего начать, он подошел ко мне и стал нашептывать на ухо указания, что мне делать.

– Вот… Я буду говорить с мисс Джонсон и с другими в общей комнате. Ключ от комнаты миссис Лейднер при вас?

– Да, – сказала я.

– Très bien[29]. Идите туда, закройте за собой дверь и закричите. Не вопите, а закричите. Вы понимаете, что мне нужно? Тревога, удивление – вот что я хочу, чтобы вы изобразили, не сумасшедший ужас. Что касается объяснений, если вас услышат, я полагаюсь на вас: наступила на мозоль или что угодно.

В этот момент мисс Джонсон вышла во двор, и на большее времени не было.

Я прекрасно поняла, что было нужно Пуаро. Как только он и мисс Джонсон вошли в общую комнату, я прошла к комнате миссис Лейднер и, отперев ее, вошла и притворила за собой дверь.

Не могу не сказать, что чувствовала себя по-дурацки: стоять в пустой комнате и ни с того ни с сего орать. Кроме того, не знаешь ведь, насколько громко кричать. Я издала довольно громкое «ой», потом повторила его, немножко повыше и пониже тоном.

Потом снова вышла, приготовив объяснение, что наступила на мозоль (оступилась, я думаю, он имел в виду).

Но вскоре выяснилось, что объяснение не понадобилось. Пуаро и мисс Джонсон оживленно беседовали, и, по всей видимости, без перерыва.

«Так, – подумала я. – Это кое о чем говорит. Либо мисс Джонсон придумала, что слышала крик, либо это было что-то совершенно другое».

Я не стала входить, чтобы не помешать им. На веранде стоял шезлонг, и я села в него. Их голоса доносились до меня.

– Положение деликатное, вы понимаете, – говорил Пуаро. – Доктор Лейднер, очевидно, обожал жену…

– Он ее боготворил, – сказала мисс Джонсон.

– Он, естественно, рассказывал мне, как все участники экспедиции любили ее! А вот что они говорят? Естественно, они говорят то же самое. Это вежливость. Приличия. Это может быть правда! Но это может быть и неправда! И я убежден, мадемуазель, что ключ к нашей загадке в полном понимании характера миссис Лейднер. Если бы я мог узнать мнение, откровенное мнение всего персонала экспедиции, я мог бы составить себе картину. Вот, откровенно говоря, почему я сегодня здесь. Я знал, что доктор Лейднер будет в Хассаньехе. Это облегчает мне разговоры со всеми вами по очереди. И я прошу оказать мне помощь. Не выдавайте мне британских clichés[30], – попросил Пуаро. – Не говорите, что это не крикет и не футбол, и что плохо говорить о покойном не полагается, и что enfin[31] есть лояльность. Лояльность – вредная вещь в преступлении. Она то и дело искажает правду.

– Я не особенно лояльна к миссис Лейднер, – сухо сказала мисс Джонсон, и в голосе ее, несомненно, прозвучали жесткие язвительные нотки. – Доктор Лейднер – другое дело. Но она, в конце концов, была его женой.

– Вот именно. Я понимаю, что вы не хотели бы говорить что-либо против жены вашего шефа. Но это не вопрос рекомендации. Это вопрос о внезапной и загадочной смерти. Если мне придется считать, что убитая была просто ангелом, это не облегчит решения моей задачи.

– Я, несомненно, не назвала бы ее ангелом, – сказала мисс Джонсон, и язвительные интонации в ее голосе стали еще отчетливее.

– Выскажите мне откровенно ваше мнение о миссис Лейднер как о женщине.

– Хм! Начнем, мистер Пуаро, с того, что я вас предупреждаю: я пристрастна. Я, все мы были преданы доктору Лейднеру. И мне кажется, когда появилась миссис Лейднер, все мы стали ревновать. Мы были возмущены тем, как она распоряжалась им и его временем. Его преданность ей раздражала нас. Я вам правду говорю, мистер Пуаро, и это мне не очень приятно.

Меня возмущало ее присутствие здесь, да, возмущало, хотя я, конечно, старалась никогда не показывать этого. Мы чувствовали разницу, понимаете?

– Мы? Вы говорите мы?

– Я имею в виду мистера Кэри и себя. Мы единственные два старика, вы понимаете. И нам не очень нравились новые порядки. Я полагаю, это естественно, хотя, может быть, это были и мелочи. Но мы действительно чувствовали разницу.

– Какую разницу?

– О, во всем. У нас были раньше такие счастливые времена. Так было весело, много немудреных шуток, как бывает, когда люди вместе работают. Доктор Лейднер был такой беззаботный, прямо как мальчишка.

– А когда появилась миссис Лейднер, она все это изменила?

– Ну, я думаю, это не ее вина. Но прошлый год было не так плохо. И поверьте, мистер Пуаро, она ничего такого не делала. Она всегда была любезна со мной, очень любезна. Вот почему мне иногда стыдно. Это не ее вина, что всякие пустяки, которые она говорила, какие-то ее поступки раздражали меня. Нет, в самом деле, вряд ли кто-нибудь мог быть тактичнее, чем она.

– Тем не менее все изменилось в этом сезоне? Была другая атмосфера?

– О, совершенно. На самом деле. Не знаю, что это такое. Все, казалось, стало не то – не с работой, я имею в виду наше настроение, наши нервы. Все раздражало. Прямо такое состояние, словно надвигается гроза.

– И вы относите это на счет миссис Лейднер.

– Такого никогда до нее не бывало, – сухо сказала мисс Джонсон. – О, старую собаку новым фокусам не научишь! Я консерватор, не люблю, когда что-нибудь меняется. Вы, мистер Пуаро, в самом деле не обращайте на меня особенно внимания.

– Как бы вы определили характер и темперамент миссис Лейднер?

Мисс Джонсон ответила не сразу.

– Ну, конечно, она была темпераментная. Масса взлетов и падений. Очень мила с вами сегодня и, может быть, даже не станет говорить с вами завтра. Она, я думаю, была очень добрая. Она думала о других. И вместе с тем нельзя было не заметить, что жизнь страшно избаловала ее. Доктор Лейднер ей потакал во всем, и она принимала это как должное. И я не думаю, что она сумела по-настоящему понять, за какого замечательного, за какого действительно великого человека она вышла замуж. Это производило на меня неприятное впечатление. И она, конечно, была постоянно до крайности взвинчена. Какие только вещи ей не мерещились, до какого состояния она себя не доводила! И я была благодарна доктору Лейднеру за то, что он пригласил сестру Ледеран. Для него всего этого было слишком много: и работа, и страхи жены.

– Каково же ваше собственное мнение об этих анонимных письмах, которые она получала?

Тут-то уж я не смогла усидеть спокойно. Я подалась, сколько можно было, в своем кресле вперед, пока не увидела профиль мисс Джонсон, которая повернулась к Пуаро, отвечая на вопрос.

– Я думаю, кто-то в Америке затаил на нее злобу и пытался пугать ее или надоедать ей.

– Pas plus sérieux que ça?[32]

– Это мое мнение. Вы знаете, она была очень красивой женщиной и легко могла заиметь врагов. Я думаю, письма были написаны какой-нибудь злобной женщиной. Миссис Лейднер была мнительной и принимала их всерьез.

– Она, конечно, принимала их всерьез, – сказал Пуаро. – Но помните – последнее прибыло не почтой.

– Ну, я думаю, это можно было устроить, если кто-то задался такой целью. Женщины, Пуаро, сумеют дать выход своей злобе.

«Вот уж верно!» – подумала я про себя.

– Возможно, вы правы, мадемуазель. Как вы заметили, миссис Лейднер была интересная женщина. Между прочим, вы знаете мисс Райлли, дочку доктора?

– Шийлу Райлли? Конечно.

Пуаро перешел на конфиденциальный тон сплетника.

– Говорят – естественно, я не хочу спрашивать доктора, – что между нею и одним из членов экспедиции доктора Лейднера была tendresse[33]. Это так, вы не знаете?

Мисс Джонсон явно повеселела.

– О, юный Коулман и Дейвид Эммотт оба были не прочь поухаживать за ней. Мне кажется, было даже какое-то соперничество между ними, кому быть ее партнером на вечере в клубе. Оба взяли за правило ходить по субботам вечером в клуб. Не замечала, чтобы что-то было с ее стороны. Она единственное здесь молодое создание, вот и выступает в качестве местной красавицы. За ней еще ухаживают и летчики.

– Так что вы думаете, в этом нет ничего такого?

– Ну, я не знаю. – Мисс Джонсон задумалась. – Это правда, что она появляется тут довольно часто. На раскопках и вообще здесь. Собственно, миссис Лейднер поддразнивала Дейвида Эммотта по этому поводу на днях, говорила, что девушка бегает за ним. Это было довольно зло, и не думаю, что ему такое понравилось… Да, она бывала здесь частенько. Я видела, как она ехала верхом по направлению к раскопкам в тот страшный день. – Она кивнула в сторону раскрытого окна. – Но ни Дейвид Эммотт, ни Коулман не дежурили в тот день. Ричард Кэри был за старшего. Да, может быть, ее привлекает один из мальчиков, но она девица современная, без сантиментов, даже не знаешь, насколько серьезно ее воспринимать. Я, право, не знаю, который из них. Билл – милый мальчик и совсем не такой дурак, какого из себя строит. Дейвид Эммотт – прелесть, и многое за него. Он вдумчивый, уравновешенный. – Она посмотрела с любопытством на Пуаро. – Но имеет ли это какое-то отношение к преступлению?

Пуаро вскинул руки в характерной французской манере.

– Вы вгоняете меня в краску, мадемуазель, – сказал он. – Вы прямо считаете меня обыкновенным сплетником. Но что поделаешь, я всегда интересуюсь романами молодых людей.

– Да, – с легким вздохом сказала мисс Джонсон. – Хорошо, когда настоящая любовь развивается гладко.

Пуаро вздохнул в ответ. Интересно, подумала я, не вздыхает ли мисс Джонсон по какой-то любовной истории в свои молодые годы. И интересно, Пуаро женат или у него, как, я слышала, бывает у всех иностранцев, любовницы и тому подобное. Он выглядит так смешно, что я не могла себе представить этого.