Агата Кристи - Убийство в Месопотамии

Я бросила на нее внимательный взгляд. Но она, видимо, произнесла это как бы про себя, забыв на миг о моем присутствии. Она не подозревала даже, как выдает себя этими словами.

Мы пошли обратно. Внезапно миссис Лайднер сжала мне руку с такой силой, что я чуть не вскрикнула.

— Кто это? Что он делает? Совсем недалеко от нас, там, где тропинка вплотную подходит к нашему дому, стоял незнакомец. Одет он был как европеец. Встав на цыпочки, он старался заглянуть в окно.

Оглянувшись и увидев, что мы наблюдаем за ним, он сразу отпрянул от окна и пошел нам навстречу. Миссис Лайднер еще крепче сжала мне руку.

— Мисс Ледерен, — прошептала она, — мисс Ледерен…

— Успокойтесь, дорогая, все хорошо, — сказала я твердо.

Незнакомец поравнялся с нами и прошел мимо. Увидев, что это араб, миссис Лайднер с облегчением вздохнула и выпустила мою руку.

— Господи, да это же араб, — прошептала она. И мы пошли своей дорогой. Проходя мимо дома, я бросила взгляд на окна. Они были зарешечены и располагались довольно высоко, — гораздо выше, чем те, что выходили во двор, — так что заглянуть внутрь было невозможно.

— Должно быть, любопытный прохожий, — сказала я.

Миссис Лайднер кивнула.

— Наверное. А я было подумала, что…

Она осеклась.

Что? Что она подумала, спрашивала я себя. Кажется, все бы отдала, лишь бы узнать!

Но кое-что я все-таки поняла: миссис Лайднер боится какого-то совершенно определенного человека, человека из плоти и крови.

Не знаю, право, что и рассказать о событиях первой недели моего пребывания в Тель-Яримджахе.

Оглядываясь назад теперь, когда я уже все знаю, я вижу довольно много мелких деталей, свидетельствующих о том, насколько слепа я была в те дни.

Однако в интересах точности изложения буду пытаться рассматривать события с тех позиций, на каких я находилась в то время, когда меня, сбитую с толку, подавленную, все сильнее мучило подозрение, что здесь дело Нечисто.

Во всяком случае, могу смело утверждать, что необъяснимое чувство напряженности и скованности — отнюдь не плод моей фантазии. Им были охвачены все. Даже Билл Коулмен, не отличавшийся ни чувствительностью, ни тонкостью, сказал как-то:

— Эта экспедиция! До чего она мне на нервы действует! Ходят все точно в воду опущенные. А что, здесь всегда так?

Обращался он к Дэвиду Эммету. Мистер Эммет с самого начала вызвал у меня симпатию; я сразу поняла, что его молчаливость отнюдь не означает отсутствия у него симпатии к людям. Меня в нем подкупала какая-то удивительная твердость духа и надежность. Что же до остальных, Бог знает, чего от них ждать…

— Нет, — возразил он мистеру Коулмену. — В прошлом году такого не было.

Однако распространяться на эту тему он не счел нужным и не проронил больше ни слова.

— Не могу понять я, друг, происходит что вокруг, — мрачно срифмовал мистер Коулмен.

В ответ Эммет только пожал плечами.

А с мисс Джонсон у меня состоялся довольно интересный разговор, из которого мне удалось кое-что извлечь для себя. Она чрезвычайно мне нравилась — умная, знающая, деловитая. Доктора Лайднера она боготворила — это сразу бросалось в глаза.

Она рассказала мне о нем решительно все, начиная с юности. Она помнила наперечет все его раскопы, знала, где и что он нашел. Готова поклясться, что она могла бы слово в слово повторить каждую его лекцию. Она считала его самым выдающимся археологом современности.

— А какой он простой! Прямо не от мира сего… Тщеславие ему совершенно чуждо. Только по-настоящему великий человек может быть таким простым.

— Истинная правда, — сказала я. — Великие люди никого не подавляют своим авторитетом.

— И с ним всегда так легко. А как весело было тут у нас в прежние годы! Мы тогда работали втроем — он, Ричард Кэри и я. Счастливое было время. Ричард Кэри работал с ним еще в Палестине. Они дружат уже лет десять, а я познакомилась с ним семь лет назад.

— Мистер Кэри такой красивый, — сказала я.

— Да.., пожалуй, — бросила она сухо.

— И немного замкнутый, вам не кажется?

— Он был совсем не такой, — вдруг живо откликнулась мисс Джонсон. — Это с тех пор, как… Она внезапно замолчала.

— С тех пор, как… — попыталась я подтолкнуть ее.

— Да что говорить… — Мисс Джонсон повела плечами. — Все теперь не так.

Я ничего не отвечала, надеясь, что она продолжит. И она заговорила, предварив свои слова смешком, чтобы я не восприняла ее слова слишком всерьез.

— Вероятно, я старая чудачка, но я часто думаю, что если жена археолога не интересуется археологией, то лучше бы ей сидеть дома, а не разъезжать по экспедициям. Это вносит ненужные сложности.

— Вы говорите о миссис Меркадо?

— О нет! — отмела она мое предположение. — Я говорю о миссис Лайднер. Она обворожительная женщина, и понятно, почему доктор Лайднер попался на удочку — извините за грубость! Но меня не покидает чувство, что здесь ей не место. Из-за нее все идет кувырком.

Стало быть, мисс Джонсон, как и миссис Келси, считает, что напряженную обстановку создает миссис Лайднер. Допустим, но откуда же ее собственные страхи?

— Главное — она выбивает из колеи его, — пылко продолжала мисс Джонсон. — Конечно, вы скажете, я как.., как верная и ревнивая старая собака. Но он же такой измученный, такой нервный! Конечно, мне это не нравится. Он должен всего себя отдавать работе, а тут жена с ее глупыми страхами! Если эта глушь так пугает ее, сидела бы у себя в Америке. Не выношу людей, которые делать ничего не делают, а только и знают, что жаловаться!

Тут она, видимо, немного испугавшись, что наговорила лишнего, добавила:

— Само собой, я безмерно восхищаюсь ею. Она прелестная женщина, да и держится великолепно, когда пожелает, конечно.

На этом беседа наша закончилась.

Вот и всегда так, подумала я, стоит запереть вместе нескольких женщин, как и зависть и ревность тут как тут. Мисс Джонсон явно терпеть не может жену своего шефа (это естественно, наверное), и, думаю, не ошибусь, если скажу, что миссис Меркадо так просто ненавидит миссис Лайднер.

Шейла Райли тоже не любит миссис Лайднер. Как-то она приезжала на раскопки, один раз в автомобиле, и дважды — на лошади, вернее, на двух лошадях, с каким-то молодым человеком. Инстинктивно я чувствовала, что мисс Райли питает слабость к молчаливому юному американцу, мистеру Эммету. Когда он бывал на раскопках, она не упускала случая поболтать с ним. Он, думаю, тоже не был к ней равнодушен.

Однажды за ленчем миссис Лайднер затеяла об этом разговор, по-моему, довольно рискованный.

— Эта девчонка Райли проходу не дает Дэвиду, — сказала она со смешком. — Бедный Дэвид, она охотится за вами даже на раскопках! До чего глупы эти молодые девицы!

Мистер Эммет не сказал в ответ ни слова, но даже сквозь загар было видно, как он покраснел. Он поднял глаза и в упор посмотрел на нее. В его прямом, твердом взгляде читалось что-то похожее на вызов.

Она беспомощно улыбнулась и отвела взор.

Отец Лавиньи, мне послышалось, что-то тихо пробормотал. Я сказала “Простите?”, но он не ответил и только покачал головой.

В тот же день мистер Куолмен сказал мне:

— Видит Бог, вначале миссис Лайднер ужасно мне не понравилась. Все время обрывала меня, рта раскрыть не давала. А теперь ничего, привык. На самом деле она добрейший человек. Из тех, кому без оглядки можно выложить все, что у тебя на душе. А на Шейлу у нее зуб, я знаю. Да Шейла и сама хороша — грубит ей почем зря… Что хуже всего в Шейле — она совершенно не умеет себя вести. И характер у нее — просто черт в юбке!

Охотно верю, подумала я. Доктор Райли избаловал ее.

— Конечно, она здесь единственная молоденькая девушка, вот и возомнила о себе. Но это еще не повод, чтобы разговаривать с миссис Лайднер как с двоюродной бабушкой. Разумеется, миссис Лайднер — не девочка, но выглядит она что надо, ни дать ни взять, сказочная фея… Такие, знаете, являются из болотного тумана и манят за собою.

Помолчав, он грустно добавил:

— А Шейла, разве станет она манить кого-то? Вот отшить парня — это пожалуйста, это она умеет.

Вспоминаются мне еще два происшествия, более или менее знаменательные.

Как-то я зашла в лабораторию взять ацетона, чтобы стереть клей, которым испачкала пальцы, когда склеивала керамику. Мистер Меркадо сидел в углу за столом, положив голову на руки, и я подумала, что он спит. Я взяла бутылку и вышла.

Вечером, к моему удивлению, миссис Меркадо вдруг набросилась на меня.

— Это вы унесли ацетон из лаборатории?

— Да, — сказала я.

— Вы же отлично знаете, что в “музее” всегда стоит пузырек с ацетоном.

Она вся просто исходила злобой.

— Разве? Я не знала.

— Все вы прекрасно знаете! Вы просто шпионите за всеми подряд. Знаю я вас, медицинских сестричек. Я в недоумении уставилась на нее.

— Не понимаю, о чем вы, миссис Меркадо, — ответила я с, достоинством. — Позвольте заверить вас, мне нет ни малейшей надобности, как вы выразились, шпионить за кем-либо.

— Да неужели? Думаете, я не знаю, для чего вы здесь?!

Уж не пьяна ли она? Я вышла, не сказав больше ни слова. Однако что бы это значило?

Второе происшествие тоже было не так уж значительно. Я пыталась кусочком хлеба приманить маленького несчастного щенка, робкого и забитого, как все арабские собаки. А он подумал, видимо, что против него замышляется что-то недоброе, и улизнул от меня, я — за ним, вышла за ворота, завернула за угол и нос к носу столкнулась с отцом Лавиньи. Он стоял с незнакомцем, в котором я сразу узнала араба, пытавшегося заглянуть в окно и до полусмерти напугавшего миссис Лайднер.

Я извинилась, отец Лавиньи улыбнулся, распрощался с арабом и пошел со мной к дому.

— Представляете, — сказал он. — Просто позор. Я изучаю восточные языки, а никто из арабов, работающих у нас, меня не понимает! Довольно унизительно, вы не находите? Я попробовал поговорить по-арабски с этим человеком. Он горожанин, и мне интересно, поймет он меня или нет. Как выяснилось, не слишком-то я преуспел. Лайднер говорит, что мой арабский слишком книжный.