Агата Кристи - Убийство Роджера Экройда

— А что касается Гектора Бланта…

— А что касается славного майора Бланта, — перебил Пуаро, — то я вам кое-что сообщу. Я должен делать запросы. И я их делаю. Eh bien[30]… наследство, о котором он говорил, как мне удалось выяснить, составляет почти двадцать тысяч фунтов. Что вы на это скажете?

Я был так ошеломлен, что с трудом мог говорить.

— Это невозможно, — проговорил я, наконец. — Такой известный человек, как Гектор Блант…

Пуаро пожал плечами.

— Как знать? По крайней мере, он человек с большими идеями. Признаюсь, я едва ли могу представить себе его в роли шантажиста. Но могло быть и другое, о чем вы даже не подумали.

— Что же?

— Камин, мой друг. Экройд мог сам сжечь письмо и голубой конверт, когда вы ушли.

— Едва ли это возможно, — произнес я медленно. — А впрочем… конечно, могло быть и так. Он мог передумать.

В этот момент мы подошли к моему дому, и я экспромтом пригласил Пуаро зайти и закусить с нами «чем бог послал».

Я думал, что Каролина будет мною довольна, но женщины такой народ, что угодить им трудно.

Оказалось, на ленч были отбивные котлеты для нас и рубец, приправленный луком, для прислуги. Но две отбивные на трех создавали некоторое затруднение.

Однако Каролина редко позволяет обескуражить себя надолго. Великолепно солгав, она сумела объяснить Пуаро, что хотя Джеймс и смеется над нею, тем не менее, она строго придерживается вегетарианской диеты. Она исступленно расписывала, какое наслаждение доставляют ореховые котлеты (которых, я уверен, она никогда и не пробовала) и со смаком ела гренки с сыром, то и дело повторяя свои суждения относительно того, насколько опасна мясная пища.

Позднее, когда мы сидели у камина и курили, Каролина атаковала Пуаро прямо.

— Не нашли еще Ральфа Пэтона? — спросила она.

— А где же мне его найти, мадемуазель?

— Я полагаю, что вы нашли его, вероятно, в Кранчестере, — сказала Каролина с особой значительностью в тоне.

Пуаро явно смутился.

— В Кранчестере? Но почему в Кранчестере?

— Одному из наших частных детективов, штат которых здесь весьма значителен, случилось видеть вас вчера в автомобиле на кранчестерской дороге, — разъяснил я ему с некоторой злостью.

Смущение Пуаро прошло. Он добродушно рассмеялся.

— Ах, это! Просто винит к дантисту, c’est tout[31]. У меня зуб. Он болит. Я еду туда. Мой зуб вдруг болеть перестает. Я хочу быстренько вернуться. А дантист — он протестует. Говорит, лучше удалить. Я не соглашаюсь.. Он настаивает и делает свое дело. Зуб особенный, но больше он болеть не будет.

Каролина съежилась, словно проколотый воздушный шар.

Мы стали говорить о Ральфе Пэтоне.

— Человек он слабовольный, — настаивал я, — но не порочный.

— А! Но слабоволие, где оно кончается?

— Это верно, — сказала Каролина. — Взять хотя бы Джеймса… мягок, как вода. Если бы не было меня возле, чтобы присматривать за ним…

— Моя дорогая Каролина, — сказал я раздраженно, — не могла бы ты не переходить на личности?

— Ты слабый, Джеймс, — продолжала она, совершенно не тронутая моим замечанием. — Я на восемь лет старше тебя… О! Я не возражаю, если месье Пуаро будет знать об этом…

— Никогда бы не подумал, мадемуазель, — сказал Пуаро с легким галантным поклоном.

— На восемь лет. И я всегда считала своим долгом смотреть за тобой. Бог знает, до какого несчастья ты бы уже мог дойти при дурном влиянии.

— Я мог бы жениться на прекрасной авантюристке, — пробормотал я, внимательно рассматривая потолок и пуская кольцами дым.

— На авантюристке, — фыркнула Каролина. — Если бы речь шла об авантюристке…

— А что? — спросил я с некоторым любопытством.

— Ничего. Но я имею в виду кое-кого, кто не га сотни миль отсюда. — Она вдруг повернулась к Пуаро.

— Джеймс придерживается мнения, что вы считаете, что преступление совершено кем-то из домашних. Я могу сказать только одно: вы ошибаетесь.

— Я не хотел бы ошибиться, — ответил Пуаро. — Это, как вы говорите, — не мое métier[32]?

— Я располагаю достаточно ясными фактами, полученными от Джеймса и от других, — продолжала Каролина, не обращая внимания на замечание Пуаро.

— И насколько я понимаю, из домашних только двое могли сделать это. Ральф Пэтон и Флора Экройд.

— Моя дорогая Каролина…

— Не перебивай меня, Джеймс. Я знаю, о чем говорю. Паркер встретил ее у внешней стороны двери, не так ли? Он не слышал, как ее дядя пожелал ей спокойной ночи. Именно в этот момент она и могла убить его.

— Каролина…

— Я не говорю, что она это сделала, Джеймс. Я говорю, что она могла бы сделать. На самом же деле, хотя Флора и похожа на всех этих современных молодых девушек, которые не почитают старших и думают, что знают все на свете, я нисколько не сомневаюсь, что она не смогла бы убить и цыпленка. Но дальше. У мистера Реймонда и у майора Бланта есть алиби. У миссис Экройд — алиби. Даже у той женщины, у Рассел, оно, кажется, есть. И хорошо, что оно у нее есть. Кто остался? Только Ральф и Флора! И что бы вы ни говорили, я не поверю, что Ральф Пэтон убийца. Мальчишка, которого мы знаем всю жизнь.

С минуту Пуаро молчал, следя за завитушками дыма, поднимавшегося от его сигареты. Потом он, наконец, заговорил. Он заговорил каким-то далеким мягким голосом, производившим странное впечатление. Это было непохоже на его обычную манеру.

— Давайте возьмем человека — самого обыкновенного человека, у которого об убийстве нет даже помыслов. Но где-то в глубине его души таится некая склонность к слабоволию. Ничто ее не затрагивает, и она себя не проявляет. Может быть, она никогда и не проявит себя, и человек уйдет в могилу честным и всеми уважаемым. Но, предположим, что-то случилось. Он попадает в затруднительное положение… или даже не это. Он случайно узнает какую-то тайну, тайну, от которой зависит чья-то жизнь или смерть. Первое его побуждение — рассказать об этом, честно выполнить свой долг гражданина. И тогда проявляет себя его склонность к слабоволию. Он видит, что можно получить деньги — большие деньги. А деньги ему нужны, он их жаждет. И это так легко. Чтобы получить их, ему ничего не нужно делать. Ему нужно всего лишь молчать. Это начало. Но страсть к деньгам растет. Ему нужно все больше и больше! Он опьянен тем, что у его ног открылся золотой рудник. Он становится жадным и в своей жадности перехитряет сам себя. На мужчину можно оказывать любое давление, но с женщиной нельзя заходить слишком далеко. Потому что в женском сердце живет большое желание говорить правду. Сколько мужчин, обманывающих своих жен, благополучно уходят в могилу, унося свой секрет с собой! И сколько женщин, обманувших своих мужей, разбили себе жизнь, бросив свою тайну им в глаза! На них оказывали слишком большое давление. В какой-то безрассудный момент (о котором они потом пожалеют), они отбрасывают всякое благоразумие, рассказывают с очень непродолжительным для себя удовлетворением правду и попадают в западню. Я думаю, что так было и в этом случае. Склонность к слабоволию была слишком большой. И получилось так, как в вашей пословице о смерти курицы, что несла золотые яйца. Но это еще не конец. Человеку, о котором мы говорим, стало грозить разоблачение. Он уже не тот, каким был, скажем, год назад. Его моральный облик изменился. Он в отчаяньи. Он старается выиграть битву, которую давно уже проиграл, и для этого готов использовать любые средства, так как разоблачение грозит ему гибелью. И дело решает удар кинжала!

С минуту он молчал. Казалось, в комнате витало его заклинание. Я не могу даже попытаться описать то впечатление, какое произвели его слова. В его безжалостном анализе и в жесткой силе прорицания было что-то такое, что вызвало у нас обоих страх.

— Потом, — продолжал он мягко, — когда с кинжалом будет покончено, он снова станет самим собой — нормальным, добрым. Но если возникнет необходимость, он снова нанесет удар.

Каролина поднялась, наконец.

— Вы говорите о Ральфе Пэтоне, — сказала она. — Может быть, вы правы, может быть — нет, но вы не должны приговаривать человека, не выслушав его.

Резко зазвонил телефон. Я вышел в холл и снял трубку.

— Что? Да, доктор Шеппард говорит.

С минуту или две я слушал, потом кратко ответил. Повесив трубку, я вернулся в гостиную.

— Пуаро, — сказал я, — в Ливерпуле задержали человека. Его зовут Чарльз Кент. Полагают, что он и есть тот неизвестный, который в пятницу вечером приходил в Фернли. Меня просят немедленно приехать в Ливерпуль и опознать его.

Уже через полчаса Пуаро, инспектор Рэглан и я находились в поезде по пути в Ливерпуль. Инспектор был явно взволнован.

— Мы можем ухватиться за ниточку, ведущую к той части дела, которая касается шантажа, если не большего, — заявил он, ликуя. — Судя по тому, что я услышал по телефону, этот парень порядочный грубиян. И «дурман» употребляет. Нам, наверное, будет нетрудно добиться от него, что нам нужно. А если будет хоть тень мотива для убийства, то, вероятно, Экройда убил он. В таком случае, почему скрывается молодой Пэтон? В общем, в этом деле пока полная неразбериха. Между прочим, месье Пуаро, вы были совершенно правы в отношении тех отпечатков пальцев. То были отпечатки самого Экройда, и у меня была такая мысль, но я отверг ее как маловероятную.

Я улыбнулся. Уж очень явно инспектор Рэглан старался сохранить свой престиж.

— А этот человек, — спросил Пуаро, — он еще не арестован?

— Нет, задержан по подозрению.

— А что он рассказал о себе?

— Ценного мало, — ответил инспектор с усмешкой. — Осторожная птичка! Много брани, но очень мало того, что нам нужно.

Я удивился, когда по прибытии в Ливерпуль увидел, с каким шумным одобрением там встретили Пуаро. Встречавший нас полицейский надзиратель Хейс когда-то очень давно расследовал вместе с Пуаро несколько дел и явно преувеличивал его способности.