Шаги Блента, который вошел в гостиную, звучали, как всегда, мягко и вместе с тем четко. Он среднего роста, плотного телосложения. Лицо у него медно-красное и удивительно непроницаемое. Выражение серых глаз такое, словно он наблюдает нечто происходящее за тысячи километров отсюда. Говорит он мало, отрывисто и неохотно.

– Здравствуйте, Шеппард, – сказал он и, встав у камина, устремил свой взор поверх наших голов в Тимбукту, где, видимо, происходило нечто весьма интересное.

– Майор, – сказала Флора, – объясните мне, что означают эти африканские штучки. Вы, наверное, знаете.

Говорят, Гектор Блент – женоненавистник, однако к Флоре он подошел весьма поспешно. Они наклонились над витриной.

Я испугался, что миссис Экройд опять заведет речь о приданом, и поспешил пересказать содержание статьи о душистом горошке во вчерашней «Дейли мейл». Миссис Экройд плохо разбирается в садоводстве, но она из тех женщин, которые никогда не говорят «не знаю», и мы смогли поддерживать разговор до появления Экройда и его секретаря. И тут Паркер доложил, что обед подан.

За столом я сидел между миссис Экройд и Флорой. Другим соседом миссис Экройд был Блент, дальше сидел Джеффри Реймонд.

Проходил обед невесело. Экройд был явно озабочен и почти ничего не ел. Блент, как обычно, молчал, только Реймонд, я и миссис Экройд пытались вести беседу. Как только обед подошел к концу, Экройд взял меня под руку и повел к себе в кабинет.

– Сейчас подадут кофе, – сказал он, – и нас больше не будут тревожить, я предупредил Реймонда, чтобы нам не мешали.

Я внимательно, хотя и украдкой, поглядел на него. Он, несомненно, был сильно взволнован. Нетерпеливо расхаживал по кабинету, а когда Паркер внес кофе, сел в кресло перед камином.

Этот кабинет очень уютен: книжные шкафы по стенам, большие кожаные кресла, письменный стол у окна с аккуратными стопками бумаг, круглый столик с журналами и газетами.

– У меня опять боли после еды, – заметил Экройд, беря чашку. – Дайте-ка мне еще ваших таблеток.

Мне показалось, что он хочет, чтобы наш разговор сочли медицинским, и я ответил ему в тон:

– Я так и полагал, а потому захватил их с собой.

– Весьма признателен. Так давайте их!

– Они у меня в чемоданчике в холле. Сейчас схожу за ними.

Но Экройд остановил меня:

– Не затрудняйтесь. Паркер принесет ваш чемоданчик. Будьте так добры, Паркер!

Когда дворецкий вышел, я хотел было снова заговорить, но Экройд поднял руку:

– Погодите, разве вы не видите, в каком я состоянии?

Это я видел. И был встревожен, словно что-то предчувствуя. Помолчав, Экройд сказал:

– Проверьте, пожалуйста, закрыто ли окно?

Удивляясь, я встал и подошел к окну. Тяжелые бархатные занавеси были спущены, но верхняя рама поднята.

Паркер вернулся с чемоданчиком, пока я был у окна.

– Готово, – сказал я, выходя из-за занавесок.

– Вы задвинули шпингалеты?

– Конечно. Но что с вами, Экройд?

Дверь уже закрылась за Паркером, не то бы я промолчал.

– Я в ужасном состоянии, – ответил он после минутного молчания. – Бросьте эти чертовы таблетки! Я о них заговорил только для Паркера. Слуги так дьявольски любопытны. Сядьте здесь. Но прежде посмотрите, закрыта ли дверь?

– Да. Нас никто не может услышать. Успокойтесь же.

– Шеппард, никто не знает, что я перенес за последние сутки. Все рушится вокруг меня. Это дело с Ральфом – последняя капля. Но об этом мы пока говорить не будем. О другом… о другом!.. Я не знаю, что делать, а решать надо быстро.

– Да что случилось?

Экройд молчал. Казалось, ему трудно было начать. Но когда он заговорил, его слова были для меня полной неожиданностью – меньше всего я ждал этого вопроса.

– Шеппард, вы лечили Эшли Феррара?

– Да.

– Вы не подозревали… вам не приходило в голову… что… что его отравили?

Я помолчал, но потом решился: Роджер Экройд – не Каролина.

– Признаюсь вам, – сказал я, – тогда я ничего не подозревал, но потом… пустая болтовня моей сестры навела меня на эту мысль. С тех пор я не могу от нее избавиться. Но основания для таких подозрений у меня нет.

– Его отравили, – сказал Экройд глухо.

– Кто? – резко спросил я.

– Его жена.

– Откуда вы это знаете?

– Она сама призналась мне.

– Когда?

– Вчера! Боже мой, вчера! Как будто десять лет прошло! Вы понимаете, Шеппард, все это должно остаться между нами. Мне нужен ваш совет, я не знаю, что мне делать.

– Вы можете рассказать мне все? – спросил я. – Как, когда миссис Феррар покаялась вам? Я ничего не могу понять.

– Дело обстояло так. Три месяца тому назад я просил миссис Феррар стать моей женой. Она отказала мне. Потом я снова сделал ей предложение, и она согласилась, но запретила мне объявлять об этом до конца ее траура. Вчера я зашел к ней: срок траура уже истек, и ничто не мешало нам объявить о нашей помолвке. Я и раньше замечал, что последние дни она была какая-то странная. А тут вдруг без малейшего повода в ней словно надломилось что-то, и она… она рассказала мне все. Как она ненавидела это животное – своего мужа, как она полюбила меня и… и то, что она сделала. Яд! Мой бог, преднамеренное убийство!

Ужас и отвращение были написаны на его лице. Вероятно, то же прочла и миссис Феррар. Экройд не из тех влюбленных, которые готовы простить все во имя любви. Он в основе своей добропорядочный обыватель, и это признание должно было безнадежно оттолкнуть его.

– Да, – продолжал он тихим, монотонным голосом, – она призналась во всем. И оказывается, кто-то знал об этом – шантажировал ее, вымогал крупные суммы. Это чуть не свело ее с ума.

– Кто же это?

Вдруг перед моими глазами возникли склоненные друг к другу головы миссис Феррар и Ральфа Пейтена. Мне на секунду стало нехорошо. Если предположить!.. Но нет, невозможно. Я вспомнил открытое лицо Ральфа, его дружеское рукопожатие сегодня утром. Нелепость!

– Она не назвала его имени, – медленно проговорил Экройд. – Она даже не сказала, что это мужчина. Но, конечно…

– Конечно, – согласился я. – Но вы никого не заподозрили?

Экройд не отвечал – он со стоном уронил голову на руки.

– Не может быть, – наконец сказал он. – Безумие – предполагать подобное. Даже вам я не признаюсь, какое дикое подозрение мелькнуло у меня. Но одно я вам все-таки скажу: ее слова заставили меня предположить, что это кто-то из моих домашних… Нет, невозможно! Очевидно, я не так ее понял.

– Что же вы сказали ей?

– Что я мог сказать? Она, разумеется, увидела, какой это для меня удар. И ведь ее признание сделало меня сообщником преступления! Она поняла все это быстрее, чем я сам. Она попросила у меня сутки срока и заставила дать слово, что пока я ничего предпринимать не буду. И наотрез отказалась назвать мне имя шантажиста. Она, вероятно, боялась, что я отправлюсь прямо к нему и превращу его в котлету, а тогда все выйдет наружу. Она сказала, что до истечения суток я узнаю, какое решение она приняла. Боже мой! Клянусь вам, Шеппард, мне и в голову не приходило, что она задумала. Самоубийство! И по моей вине!

– Нет, нет. Вы преувеличиваете. Не вы виновны в ее смерти.

– Вопрос в том, что мне делать? Бедняжка умерла. Нужно ли ворошить прошлое?

– Я склонен согласиться с вами.

– Но есть и другое. Как мне добраться до негодяя, который довел ее до гибели? Он знал о ее преступлении и жирел на нем, как гнусный стервятник. Она заплатила страшной ценой, а он останется безнаказанным?

– Понимаю, – медленно сказал я. – Вы хотите найти его и покарать. Но тогда придется примириться с оглаской.

– Да. Я думал и об этом. И никак не могу решиться.

– Я согласен с вами, что негодяй должен быть наказан, но следует взвесить и все последствия.

Экройд вскочил и забегал по комнате. Потом снова сел.

– Послушайте, Шеппард. Остановимся пока на этом. Если она не выскажет своего желания, пусть все останется как есть.

– Выскажет? – переспросил я с изумлением.

– У меня глубокое убеждение, что она должна была оставить мне прощальное слово. Это бездоказательно, но я верю.

Я покачал головой, но спросил:

– Она вам ничего не написала?

– Я убежден, что написала, Шеппард! И более того, я чувствую, что, добровольно выбрав смерть, она желала, чтобы все открылось: она жаждала хоть из гроба отомстить этому человеку. Я верю, что, если бы мы увиделись еще раз, она бы назвала мне его имя и попросила поквитаться с ним. Вы согласны со мной?

– Да, в некотором отношении. Если, как вы выразились, она выскажет свое желание…

Я замолчал: дверь бесшумно отворилась, Паркер внес на подносе письма.

– Вечерняя почта, сэр, – сказал он, подавая поднос Экройду, и, собрав кофейные чашки, так же бесшумно вышел.

Я поглядел на Экройда. Он сидел неподвижно, уставившись на длинный голубой конверт. Остальные письма рассыпались по полу.

– Ее почерк, – шепнул он. – Она опустила это письмо вчера вечером, перед тем как… как… – Он разорвал конверт, затем резко обернулся ко мне: – Вы уверены, что заперли окно?

– Конечно, – удивленно ответил я. – А что?

– Весь вечер у меня ощущение, что за мной кто-то следит… Что это?

Мы оба быстро обернулись. Нам показалось, что дверь скрипнула. Я подошел и распахнул ее. За дверью никого не было.

– Нервы… – пробормотал Экройд. Он развернул письмо и начал негромко читать вслух: – «Мой дорогой, мой любимый Роджер! Жизнь за жизнь. Я понимаю. Я прочла это сегодня на твоем лице. И вот я выбираю единственный открытый для меня путь. Тебе же я завещаю покарать человека, который превратил мою жизнь в ад. Я отказалась назвать тебе его имя, но я сделаю это сейчас. У меня нет ни детей, ни близких, так что не бойся огласки. Если можешь, Роджер, мой дорогой, мой любимый, прости меня за то, что я собиралась обмануть тебя, – ведь когда настало время, я не смогла…»

Экройд собирался перевернуть листок и остановился.