Агата Кристи - Убийство Роджера Экройда

Миссис Феррарc умерла в ночь с 16 на 17 сентября, в четверг. За мной прислали в восемь утра, в пятницу, семнадцатого. Делать мне было уже нечего: она скончалась за несколько часов до моего прихода.

Когда я вернулся домой, был уже десятый час. Я открыл американский замок парадного своим ключом и нарочно немного задержался в холле, вешая шляпу и легкое пальто, которое с разумной предусмотрительностью надел в это прохладное осеннее утро. Честно говоря, я был немного обескуражен и обеспокоен. Не хочу утверждать, что уже тогда предвидел события на несколько недель вперед, но интуиция подсказывала мне, что дни предстоят тревожные.

Слева, из столовой, послышался характерный стук чашек и короткое сухое покашливание моей сестры Каролины.

— Это ты, Джеймс? — спросила она. Вопрос излишний, так как кроме меня никого другого быть не могло. Признаться, я задержался в холле именно из-за сестры. Девиз семейства мангусты, как об этом поведал нам Киплинг, таков: «Пойди и узнай». Если бы Каролине потребовался герб, я без колебаний посоветовал бы изобразить на нем стоящую на задних лапах мангусту. Хотя первую часть девиза можно было бы опустить: Каролина обо всем узнает, преспокойно оставаясь дома. Непостижимо, как это ей удается но это так. Подозреваю, что ее «разведывательный корпус» состоит из служанок и торговых разносчиков. Выходит она из дома вовсе не для того, чтобы собирать информацию, а затем, чтобы распространять ее. Она искусна и по этой части.

Именно эта черта ее характера и заставила меня задержаться в холле. Что бы я ни сказал сейчас Каролине относительно кончины миссис Феррарс, это стало бы достоянием всей деревни за какие-нибудь полтора часа. В силу своей профессии я, естественно, в подобных случаях стараюсь проявить осмотрительность. Поэтому я взял себе в привычку ничего не рассказывать сестре. Она все равно узнает сама, зато я чувствую моральную удовлетворенность от сознания, что меня ни в чем нельзя обвинить.

Муж миссис Феррарс умер больше года назад, но Каролина до сих пор утверждает, без малейшего на то основания, что миссис Феррарс отравила его.

Мой неизменный ответ, что мистер Феррарс умер от острого гастрита, осложненного привычкой к чрезмерному употреблению алкоголя, она презирает. Я не отрицаю, что симптомы гастрита и признаки отравления мышьяком в некоторой мере сходны, но Каролина строит свои обвинения совершенно на другом. «Вы только посмотрите на нее!» — вот ее первый довод.

Женщина не первой молодости, миссис Феррарс была очень привлекательна, а ее платья, даже простые, чрезвычайно шли ей. Но ведь немало женщин приобретают свои наряды в Париже и при этом не обязательно отравляют своих мужей.

Пока я медлил в холле, занятый этими мыслями, голос Каролины донесся уже на более высоких нотах.

— Ну, что ты там делаешь, Джеймс? Почему не идешь завтракать?

— Иду, дорогая, — ответил я поспешно, — я вешаю пальто.

— За это время ты мог бы уже повесить с полдюжины пальто.

Она была права. Я вошел в столовую, запечатлел привычный поцелуй на щеке Каролины и сел за яичницу с беконом. Бекон уже остыл.

— У тебя был ранний вызов, — заметила Каролина.

— Да. В Кингс Пэддок. К миссис Феррарс.

— Я знаю.

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказала Энни.

Энни — это наша служанка. Хорошая девушка, но неисправимая болтушка. Я промолчал, продолжая есть яичницу и бекон. Кончик длинного и тонкого носа моей сестры чуть шевельнулся, что обычно выдает ее взволнованность или повышенный интерес к чему-то.

— Ну, — потребовала она.

— Плохи дела. Ничего не поделаешь. Должно быть, умерла во сне.

— Я знаю, — сказала моя сестра снова.

На этот раз мне стало досадно.

— Ты не можешь знать, — возразил я с раздражением. — Я сам не знал, пока не прибыл на место. Ни одной живой душе я еще не говорил об этом. Если твоя Энни знает, значит, она ясновидящая.

— Мне сказала не Энни. Это был молочник. Ему рассказал повар миссис Феррарс.

Как я уже упоминал, Каролине не нужно ходить за новостями. Новости приходят к ней сами.

— От чего она умерла? — допытывалась Каролина. — От сердечной недостаточности?

— А разве молочник не сказал тебе? — спросил я с насмешкой.

Сарказм на Каролину не действует. Она принимает его всерьез и так же серьезно отвечает на него.

— Он не знал, — объяснила она просто.

В конце концов, рано или поздно Каролина все равно обо всем узнает, так пусть уж лучше узнает от меня.

— Она умерла от чрезмерной дозы веронала. Последнее время она принимала его от бессонницы. Должно быть, слишком много приняла…

— Чепуха, — быстро ответила Каролина. — Она сделала это с целью. Так что не рассказывай мне сказок!

Странная вещь. Когда человеку говорят о том, чему он сам внутренне верит, но чего не хочет признать, это вызывает в нем ярость отрицания. Меня прорвало от возмущения.

— Ты снова за свое, — сказал я. — Несешь всякий вздор! Ну зачем понадобилось миссис Феррарс совершать самоубийство? Вдова, еще молодая, красивая, здорова, богата. Знай наслаждайся жизнью. Ты говоришь несуразные вещи.

— И вовсе нет! Даже ты, наверное, заметил, как она изменилась за последнее время. Это длилось уже шесть месяцев. Она выглядела так, словно ее мучили кошмары. Да ты и сам только что признал, что она не могла спать.

— Каков же твой диагноз? — спросил я холодно. — Несчастная любовь?

Сестра тряхнула головой.

— Угрызения совести, — сказала она с большим апломбом.

— Угрызения совести?

— Да. Ты не верил мне, когда я говорила, что она отравила своего мужа. Сейчас я убеждена в этом больше, чем когда бы то ни было.

— Не думаю, что ты очень логична, — возразил я. — Женщина, способная совершить такое преступление, как убийство, должна быть достаточно хладнокровной, чтобы потом пожинать плоды этого преступления без излишней сентиментальности и раскаяний.

Каролина тряхнула головой.

— Может быть, и есть такие женщины, но миссис Феррарс к их числу не принадлежала. Это была не женщина, а комок нервов. Завладевший ею импульс вынудил ее отделаться от мужа, потому что она принадлежала к таким людям, которые просто не могут переносить даже незначительных страданий. А что жена такого человека, как Эшли Феррарс, должна была многое переносить, ни у кого не вызывает сомнений…

Я кивнул.

— Все это время ее преследовала мысль о содеянном. Мне жаль ее.

Не думаю, что Каролина испытывала к миссис Феррарс жалость, когда та была жива. Теперь же, когда миссис Феррарс ушла туда, где, вероятно, парижские наряды ей больше не потребуются, Каролина была готова смягчить свои чувства до жалости и понимания.

Я твердо стоял на своем и утверждал, что ее предложения безрассудны. Я упорствовал еще и потому, что внутренне соглашался (по крайней мере, частично) с тем, что она говорила. В целом же я считал несправедливым то, что Каролина пришла к правде так просто, путем обыкновенной догадки. И поощрять такое я не мог. Она ведь будет распространять свои взгляды в деревне, и могут подумать, что они основаны на медицинских данных, полученных от меня. В жизни бывает всякое.

— Глупости, — отвечала Каролина на мое упорство. — Вот увидишь! Ставлю десять против одного, что она оставила письмо, в котором во всем признается.

— Никакого письма она не оставляла, — сказал я резко, не замечая, что в какой-то мере признаю ее правоту.

— Ага, значит, ты интересовался этим, не так ли? Я уверена, Джеймс, в глубине души ты думаешь то нее, что и я. Ты — милый старый обманщик!

— Нужно всегда принимать во внимание и возможность самоубийства, — ответил я сдержанно.

— Следствие будет?

— Возможно. Можно обойтись и без следствия, если я дам заключение, что излишняя доза была принята случайно. Все зависит от того, насколько я уверен в этом.

— А насколько ты уверен? — спросила моя сестра, глядя на меня в упор.

Я не ответил и встал из-за стола.

Прежде, чем рассказывать дальше о том, что я говорил Каролине, и что Каролина говорила мне, я хотел бы дать некоторое представление о людях, о которых я собираюсь писать, и о нашей местной географии. Наша деревня, на мой взгляд, очень похожа на любую другую деревню.

Ближайший большой город, Кранчестер, находится от нас в девяти милях. У нас есть большая железнодорожная станция, небольшая почта и два конкурирующих «универмага». Молодежь рано покидает нашу деревню, но зато у нас много незамужних женщин и отставных офицеров. Наши любимые занятия и развлечения могут быть определены одним словом — сплетни.

В Кингс Эббот только два видных дома. Один из них — Кингс Пэддок, оставленный миссис Ферраро ее покойным мужем, другой — Фернли Парк — принадлежит Роджеру Экройду. Экройд всегда интересовал меня тем, что был человеком, непохожим на сельского сквайра, в отличие от других сельских помещиков. Он скорее напоминает одного из тех розовощеких спортсменов, в прежние годы всегда появлявшихся в первом акте старомодных оперетт на фоне роскошных деревенских пейзажей. Они обычно пели о том, что собираются уехать в Лондон. В наше время на сцене процветает ревю, и сельские сквайры вышли из моды.

В действительности Экройд и не является сельским сквайром. На мой взгляд, он просто очень удачно ведет дело, связанное с производством вагонных колес. Это человек под пятьдесят с румяным лицом и мягкими манерами. Он живет душа в душу с нашим священником, щедр на пожертвования (хотя, по слухам, очень скуп в личных расходах), любит крикет, доброжелательно относится к клубам молодежи и пансионатам солдат-инвалидов. Он и впрямь — душа нашей мирной деревни Кингс Эббот.