Он отхлебнул кофе и слегка наклонил голову, как бы выказывая уважение к напряженному вниманию Барнаби.

— Погоня была долгой, — продолжал Мейлер. — Но я шел по следу и, как говорится, загнал добычу. Я правильно выразился? Благодарю вас. Я загнал его в таком месте, которое поставщики сенсационного чтива описали бы как «некое кафе в таком-то переулке, неподалеку от…» и так далее и тому подобное — может быть, мое словоупотребление несколько устарело. Короче говоря, я настиг его в обычном притоне и с помощью средств, о которых лучше всего умолчать, вернул ваш кейс.

— В тот же день, как я лишился его? — не удержался Барнаби.

— О! Как всегда говорит загнанный в угол на допросе: я рад, что вы задали этот вопрос. Если бы я имел дело с менее выдающейся личностью, у меня был бы наготове благовидный способ уклониться от ответа. С вами я так не могу. Я не возвратил вашего кейса раньше, потому что…

Он помедлил, слабо улыбаясь, и, не сводя глаз с Барнаби, задрал рукав на левой, белой и безволосой руке. Он положил ее ладонью кверху и подвинулся к Барнаби.

— Можете убедиться сами, — сказал он. — Они похожи на укусы москита, верно ведь? Но я уверен, вы понимаете, что это такое. Вы понимаете?

— Кажется, да.

— Прекрасно. Я кокаинист. Довольно пошло, не правда ли? Когда-нибудь надо перейти на что-нибудь более клевое. Как видите, я знаком со сленгом. Но я уклоняюсь. Стыдно признаться, но встреча с «Легкоруким» нешуточно потрясла меня. Несомненно, мое здоровье несколько расшатала моя несчастная склонность. Я человек некрепкий. Я принял свою — обычно это называется дозой, — перебрал и отключился до этого утра. Конечно, я не могу рассчитывать на вашу снисходительность.

Барнаби был человеком великодушным, он перевел дыхание и проговорил:

— Я так чертовски рад получить это назад, что не испытываю ничего, кроме благодарности, честное слово. В конце концов, кейс был заперт и откуда вам было знать…

— Но я знал! Я догадался. Придя в себя, я догадался. По весу хотя бы. И по тому, как это, понимаете, передвигалось внутри. И потом, конечно, я прочел ваше объявление: «…содержащий рукопись, которая представляет ценность только для ее владельца». Поэтому я не могу так уж оправдывать себя, мистер Грант.

Он вынул платок сомнительной чистоты и вытер лицо и шею. Кафе было на теневой стороне улицы, но с мистера Мейлера текли ручьи пота.

— Не хотите еще кофе?

— Благодарю вас. Вы очень добры. Очень.

Кофе словно придало ему смелости. Он глядел на Барнаби над чашкой кофе, которую держал обеими пухлыми грязными руками.

— Я вам так обязан, — говорил Барнаби. — Может быть, я могу что-нибудь сделать для вас?

— Вы сочтете меня неприятно неискренним — кажется, мой стиль выражаться изрядно латинизировался, — но уверяю вас, сам факт встречи с вами и то, что я в малой мере…

«Разговор идет вокруг да около», — подумал Барнаби, вслух же сказал:

— Стало быть, вы должны со мной поужинать. Давайте назначим время!

Но мистер Мейлер, сцепивший руки, очевидно, готов был заговорить по существу и очень скоро заговорил. После долгих отнекиваний и самоуничижительных замечаний он наконец признался, что сам написал книгу.

Он работал над ней три года: теперешний вариант — четвертый по счету. По горькому опыту Барнаби знал, что его ожидает, и также знал, что обязан покориться судьбе. Произносились слишком знакомые фразы:

— …ценю чрезвычайно ваше мнение… Просмотреть рукопись… Совет такого авторитета… Заинтересовать издателя…

— Разумеется, я ее прочту, — сказал Барнаби. — Вы ее захватили с собой?

Выяснилось, что мистер Мейлер сидел на ней. С ловкостью фокусника он выхватил ее в то время, как Барнаби занимался своим возвращенным имуществом. Он положил ее на стол, завернутую во влажную римскую газетку, и дрожащими руками извлек на свет. Мелкий итальянизированный почерк, но, к радости Барнаби, рукопись была невелика. Может быть, сорок тысяч слов, может быть, если повезет, и того меньше.

— По длине, боюсь, это не роман и не повесть, — проговорил автор. — Но так получилось, и такую ее я и ценю.

Барнаби быстро взглянул на него. Губы мистера Мейлера поджались, и уголки их поднялись. «В конце концов, не такой это тяжелый случай», — подумал Барнаби.

— Надеюсь, мой почерк не доставит вам лишних затруднений, — сказал мистер Мейлер. — Я не могу позволить себе машинистку.

— По-моему, он очень четкий.

— Если так, то это отнимет у вас не более нескольких часов. Может быть, дня через два я могу?.. Но я становлюсь навязчивым.

«Я должен отделаться от этого покрасивее», — подумал Барнаби и сказал:

— Послушайте, у меня предложение. Поужинаем вместе послезавтра, и я скажу вам свое мнение.

— Как это любезно с вашей стороны! Я ошеломлен. Но прошу вас, позвольте мне… если вы не возражаете… ну, где-нибудь… в скромном местечке… как это, к примеру. Как видите, это маленькая траттория. Их феттучини[13] действительно превосходно, да и вино вполне пристойно. Хозяин — мой приятель и как следует позаботится о нас.

— Все это звучит прекрасно, конечно же, давайте встретимся здесь, но, с вашего позволения, мистер Мейлер, плачу я. Меню выбираете вы. Я целиком полагаюсь на вас.

— Правда? Неужели! Тогда я поговорю с ним заранее.

С этим они и расстались.

В пансионе «Галлико» Барнаби рассказывал о возвращении рукописи всем, кого встречал: хозяйке, двум слугам, даже горничной, которая практически не знала английского. Кто-то его понимал, кто-то нет. Все радовались. Он позвонил консулу, который разразился поздравлениями. Он заплатил за объявления.

Разделавшись со всем этим, он, перескакивая с главы на главу, проглядел некоторые места своей рукописи, которые, как он чувствовал, следовало бы переписать.

Ему пришло в голову, что после трех столь напряженных дней наконец-то наступила разрядка; все эти терзания — и вдруг норма, подумал он и перевернул страницу.

В углублении между листами, скрепленными скоросшивателем, он заметил пятно, а разогнув папку пошире, он увидел некоторое количество чего-то, напоминавшего пепел от сигареты.

Он бросил курить два года назад.

Поразмышляв (и тщательно осмотрев замок кейса), он сказал себе, что женщина, помогавшая ему в Лондоне по хозяйству, не выпускает изо рта сигарету и неумеренно любопытна и что рукопись часто лежала открытая на столе. Это соображение успокоило его, и он уже мог с достаточным самообладанием поработать над книгой, а после обеда почитать недоповесть мистера Мейлера:

Себастиан Мейлер

«АНДЖЕЛО В АВГУСТЕ»

Это было неплохо. Малость вычурно. Малость орнаментально. Местами непристойно, но в пределах разумного. И, учитывая, что это четвертый вариант, более чем небрежно: пропущенные слова, повторения, многословие. Барнаби подумал, что, может быть, во всех этих огрехах виноват кокаин. Но печатают и гораздо худшее, и, если мистер Мейлер состряпает еще пару рассказов, так, чтобы получился том, можно без особого труда найти издателя.

Его поразило забавное совпадение, и, когда в назначенное время они встретились за ужином, он сообщил об этом мистеру Мейлеру.

— Кстати, — сказал он, наполняя бокал мистера Мейлера, — ваша побочная тема прямо-таки выплеснулась из моей книги.

— Нет-нет, — запротестовал его собеседник и прибавил: — Но разве нам не говорили, что на свете всего — сколько их, три, четыре — основополагающих темы?

— И что все сюжеты можно свести к одной из них? Да. Впрочем, это только частность вашей повести, вы ее не развиваете. Более того, она представляется мне посторонней, и ее можно было бы опустить. Это предложение не продиктовано профессиональной ревностью, — прибавил Барнаби, и они оба рассмеялись, мистер Мейлер намного громче, чем Барнаби. Он, очевидно, повторил шутку по-итальянски своим знакомым, которых приветствовал по прибытии и представил Барнаби. Они сели за соседним столиком и были весьма навеселе. Воспользовавшись удобным случаем, они выпили за здоровье Барнаби.

В общем, ужин прошел очень удачно. Еда была отличная, вино приемлемое, хозяин внимательный, обстановка уютная. В конце узенького переулка они видели Пьяццу Навона, на которой ярко освещенный речной бог боролся со своей рыбой. Они почти слышали шелест фонтана сквозь многообразные голоса ночного Рима. Молодые люди легкими стайками прогуливались по Пьяцце Навона, и в толпе высокомерные девушки выпячивали груди, как это некогда делали резные фигуры на носу кораблей. Летняя ночь пульсировала своим особенным очарованием. Барнаби почувствовал возбуждение куда более сильное, чем могло вызвать выпитое легкое вино. Он был взбудоражен.

Он откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул, встретился взглядом с мистером Мейлером и расхохотался.

— У меня такое чувство, словно я только что приехал в Рим, — сказал он.

— И может быть, словно ночь только что началась?

— Что-то вроде этого.

— Приключение? — намекнул Мейлер.

Быть может, в конце концов, вино не было уж таким легким. Он не очень понял, что увидел, взглянув на Мейлера, — это был как будто другой человек. «У него очень странные глаза», — подумал Барнаби, стараясь быть снисходительным.

— Приключение? — настаивал голос. — Могу я быть вам полезным, а? Как чичероне?

«Могу я быть вам полезным? — подумал Барнаби. — Он, вероятно, из продавцов». Но он потянулся и услышал собственный непринужденный голос:

— Гм, в каком смысле?

— В любом, — пробормотал Мейлер. — Действительно, в любом смысле. Я человек разносторонний.

— О, знаете ли, я держусь общепринятого. Покажите мне самую большую площадь в Риме, — прибавил он, и шутка показалась ему ужасно смешной.