Агата Кристи - Убийство по алфавиту

Когда мы очутились на платформе, то первым человеком, которого мы увидели, был инспектор Кроум.

В ответ на вопрошающий взгляд Пуаро он сказал:

— Пока никаких новостей. Вся полиция поднята на ноги. Людей, чьи фамилии начинаются на букву “си”, по возможности оповещают по телефону. Какая-то надежда сохраняется. Где письмо? Пуаро отдал ему письмо. Кроум изучил письмо и чертыхнулся:

— Надо же, как не повезло! Само небо помогает убийце.

— Вы не думаете, что адрес перепутан намеренно? — спросил я.

Кроум покачал головой:

— Нет. У него свои правила, безумные правила, но он им подчиняется. Он честно нас предупреждает. Для него это важно. Это предмет его гордости. И вот что я думаю… Готов спорить, что он пьет виски “Уайт-хоре”.

— Ah, c'est ingenieux, cal![41] — сам того не желая, восхитился Пуаро. — Он пишет письмо, а бутылка стоит перед ним.

— Так часто случается, — сказал Кроум. — С каждым из нас такое бывало, мы бессознательно копировали то, что было у нас перед глазами. Он начал писать “Уайт”, а потом написал “хоре” вместо “хевен”.

Как выяснилось, инспектор ехал тем же поездом. — Даже если нам невероятно повезло и еще ничего не случилось, местом действия будет Сирстон. Наш убийца сейчас там или был там сегодня. Один из моих людей будет дежурить на телефоне до последней минуты на случай, если что-нибудь сообщат.

Когда поезд уже трогался, мы увидели, что по платформе бежит человек. Он поравнялся с окном инспектора и что-то прокричал.

Когда станция осталась позади, Пуаро и я бросились по коридору и постучали в дверь купе, где находился инспектор.

— Есть новости? — спросил Пуаро. Кроум спокойно ответил:

— Хуже некуда. Сэр Сирил Сислей только что был обнаружен с проломленным черепом.

Сэр Сирил Сислей, хотя имя его было не слишком известно широкой публике, был выдающейся личностью. В свое время он прославился как отоларинголог. Разбогатев и удалившись от дел, он посвятил себя своей главной страсти — собиранию китайского фарфора и керамики. Через несколько лет он унаследовал значительное состояние от своего престарелого дяди, смог с головой уйти в свое увлечение и был теперь владельцем одной из самых прославленных коллекций китайского искусства. Он был женат, но детей не имел, и жил в доме, который построил для себя у моря, а в Лондон приезжал лишь в редких случаях, например на какой-нибудь крупный аукцион. Не требовалось долго размышлять, чтобы сообразить, что его смерть, последовавшая за убийством молодой и хорошенькой Бетти Барнард, станет самой громкой газетной сенсацией города. То, что убийство случилось в августе, когда газетчикам туго приходится с материалом, усугубляло положение.

— Хорошо, — сказал Пуаро. — Возможно, гласность поможет там, где оказались бесплодными усилия отдельных лиц. Теперь вся страна будет искать Эй-би-си.

— Увы, — заметил я, — к этому он и стремится.

— Верно. Но тем не менее в этом таится его гибель. Обрадованный своими успехами, он может потерять осмотрительность… На это я и надеюсь — его опьянит собственная хитрость.

— Как все это странно, Пуаро! — воскликнул я, пораженный неожиданной мыслью. — Знаете ли вы, что над таким преступлением мы работаем впервые? Убийцы, с которыми мы раньше имели дело, действовали, так сказать, в кругу семьи!

— Вы совершенно правы, мой друг. До настоящего времени нам на долю всегда выпадало смотреть на преступление изнутри. Для нас важна была история жертвы. Существенны были вопросы: “Кто выиграл от убийства? Какие возможности были у окружающих, чтобы совершить преступление?” Мы всегда сталкивались с crime intime[42]. На этот раз впервые в истории нашей дружбы перед нами хладнокровное, обезличенное преступление — убийство, пришедшее из внешнего мира.

Я содрогнулся.

— Это ужасно…

— Да. С самого начала, когда я прочитал первое письмо, я почувствовал, что в нем есть что-то не правильное, аномальное…

Пуаро нетерпеливо махнул рукой:

— Нельзя давать волю собственным нервам… Это преступление ничуть не хуже любого другого…

— Но.., но…

— Разве хуже лишить жизни постороннего, чем убить кого-то, кто вам близок и дорог, — кого-то, кто, может быть, верит в вас?

— Хуже, потому что это безумие…

— Нет, Гастингс. Не хуже. Только труднее.

— Нет-нет. Я не согласен с вами. Это намного страшнее.

Эркюль Пуаро задумчиво произнес:

— Безумие должно облегчить нам работу. Преступление, совершенное умным и уравновешенным убийцей, было бы значительно сложнее. В этом деле, если бы только удалось нащупать идею… В этой алфавитной истории есть какое-то несоответствие. Если бы я понял, в чем идея преступления, все стало бы просто и ясно…

Пуаро вздохнул и покачал головой:

— Этим преступлениям надо положить конец. Еще немного, и я доберусь до истины… Пойдите поспите, Гастингс. Завтра у нас много дел.

Сирстон, расположенный между Брингсхемом, с одной стороны, и Пейнтоном и Торки — с другой, находится примерно посредине дуги, образующей залив Тордей. Еще лет десять назад на этом месте были площадки для гольфа, а за ними начиналась спускающаяся к морю полоса зелени, среди которой стояло два-три сельских домика — единственные следы присутствия человека. Однако в последние годы между Сирстоном и Пейнтоном развернулось строительство, и вдоль береговой линии там и сям стоят маленькие домики и дачи и вьются новые дороги.

Сэр Сирил Сислей в свое время приобрел участок размером примерно в два акра с видом на море. Дом он построил на современный лад — приятный для глаза белый прямоугольник. Если не считать двух больших галерей, где помещалась его коллекция, дом был невелик.

Мы приехали около восьми утра. Местный полицейский встретил нас на станции и ввел в курс дела.

Как выяснилось, сэр Сирил Сислей имел обыкновение каждый вечер прогуливаться после ужина. Когда в самом начале двенадцатого к нему в дом позвонили из полиции, то убедились, что он еще не вернулся. Поскольку его прогулка всегда проходила по одному и тому же маршруту, поисковая партия вскоре обнаружила тело. Смерть наступила от удара тяжелым орудием по затылку. На теле обложкой вверх лежал открытый справочник “Эй-би-си”.

В Кумсайде, как назывался дом Сислея, мы оказались около восьми. Дверь открыл пожилой дворецкий, дрожащие руки и огорченное лицо которого показывали, как потрясла его эта трагедия.

— Доброе утро, Доверил, — сказал полицейский.

— Доброе утро, мистер Вэллс.

— Эти джентльмены из Лондона, Деверил.

— Сюда, джентльмены. — Дворецкий провел нас в продолговатую столовую, где был накрыт завтрак. — Сейчас я позову мистера Франклина.

Минуту спустя в столовую вошел крупный блондин с загорелым лицом.

Это был Франклин Сислей, единственный брат покойного.

Он держал себя уверенно, как человек, привыкший сталкиваться с неожиданностями.

— Доброе утро, джентльмены.

Инспектор Уэллс познакомил нас:

— Это инспектор Кроум из уголовной полиции, мистер Эркюль Пуаро и.., э.., капитан Гайтер.

— Гастингс, — холодно поправил я его. Франклин Сислей по очереди пожал нам руки, причем каждое рукопожатие сопровождалось внимательным взглядом.

— Не угодно ли позавтракать? — спросил он. — Мы можем обсудить ситуацию за столом.

Поскольку голосов протеста не раздалось, мы вскоре отдали дань превосходной яичнице с ветчиной и кофе.

— Перейдем к делу, — сказал Франклин Сислей. — Вчера вечером инспектор Вэллс в общих чертах обрисовал мне ситуацию, хотя, должен сказать, это одна из самых фантастических историй, какие я когда-либо слышал. Должен ли я действительно считать, инспектор Кроум, что мой несчастный брат стал жертвой маньяка-убийцы, что это уже третье такое убийство и что в каждом случае рядом с телом жертвы находился железнодорожный справочник “Эй-би-си”?

— Все обстоит именно так, мистер Сислей.

— Но почему? Какую выгоду можно извлечь из такого преступления — даже при самом больном воображении?

Пуаро одобрительно кивнул головой.

— Вы уловили самую суть, мистер Сислей, — сказал он.

— На этом этапе расследования вряд ли стоит искать мотивы, мистер Сислей, — сказал инспектор Кроум. — Это проблема для психиатра, хотя я должен сказать, что у меня есть некоторый опыт расследования преступлений на почве безумия и что их мотивы обычно совершенно неадекватны. Мотивом может быть желание самоутвердиться, вызвать шумиху, — словом, из нуля стать чем-то.

— Это правда, мосье Пуаро?

Сислей, казалось, не мог поверить в это. Его обращение к старому бельгийцу было не слишком приятно для инспектора Кроума, который сразу нахмурился.

— Совершеннейшая правда, — ответил мой друг.

— Ну, так или иначе, подобному субъекту не удастся долго скрываться, — задумчиво сказал Сислей.

— Vous croyez? Но они, ces gens-la[43], очень хитры! Имейте в виду: у таких людей обычно совершенно неприметная наружность, они принадлежат к тем, кого не замечают, игнорируют, над кем потешаются!

— Вы позволите выяснить у вас несколько подробностей, мистер Сислей? — вступил в разговор Кроум.

— Конечно.

— Я понимаю так, что вчера ваш брат был в обычном состоянии и расположении духа. Он не получал неожиданных писем? Ничего его не огорчило?

— Нет. Я сказал бы, что он был таким, как всегда.

— Он не огорчался, не расстраивался?

— Простите, инспектор, но этого я не говорил. Мой бедный брат почти всегда был огорчен и расстроен.

— По какой причине?

— Вы, возможно, не знаете, что моя невестка, леди Сислей, очень тяжело больна. Между нами, она страдает от неизлечимого рака и долго не проживет. Ее болезнь страшно угнетает моего брата. Сам я лишь недавно вернулся с Востока и был поражен тем, как он переменился.

В разговор вмешался Пуаро.

— Предположим, мистер Сислей, что вашего брата нашли бы у подножия скалы застреленным и рядом с ним валялся бы револьвер. О чем бы вы подумали в первую очередь?