— Разумеется, сэр, — добавил сержант, — она могла представиться вымышленным именем, и у нас не было фотографии.

Генри потер шею. Этот жест всегда свидетельствовал о том, что ему не дают покоя фрагменты головоломки, которые никак не складываются.

— Я тут подумал, — произнес сержант. — Может, она… ну… понимаете, обращалась по семейным вопросам. Почему бы ей еще пришло в голову ехать в такую даль? И если это действительно так, то она бы не сказала врачу настоящее имя.

— Действительно, — ответил Генри, — это удобное, очевидное объяснение. Но не для нашего случая.

— А… — мрачно отозвался сержант. Он был совершенно разбит тем, что плоды его вдумчивого анализа были с ходу отвергнуты как, во-первых, очевидные, а во-вторых, ошибочные.

Генри, пожалев его, быстро добавил:

— Мы сами поначалу пришли к такому заключению, но медицинское свидетельство показало, что мы ошибались.

— О… — Сержант немного повеселел.

Генри улыбнулся.

— Расскажите мне про местных врачей, — попросил он, — сколько их тут?

— Ну… — Сержант удобнее устроился в кресле. Ему явно доставляло удовольствие продемонстрировать свои познания такому важному гостю. — Во-первых, старый доктор Гербертсон, который живет на холме — у него очень успешная практика. Во-вторых, доктор Робертс, здесь на Хайстрит, к нему ходит большая часть лавочников. В-третьих, доктор Бланд и доктор Таннер вместе содержат хирургический кабинет на Гилдфорд-роуд — их клиенты в основном фермеры. И еще, разумеется, есть молодой доктор Вэнс. Почти забыл про него. Новый парень. Приехал и устроился здесь, когда умер старый доктор Пирс. Говорят, дела у него идут не слишком хорошо. Большая часть пациентов доктора Пирса перешла к доктору Гербертсону. Люди тут бывают странными, знаете ли. Долго привыкают к новым лицам. — Сержант помолчал. — Это все. И, по их словам, никто из них не знал мисс Пэнкгерст.

— Ее фотографии были почти во всех газетах, — произнес Генри, — и никто ее не узнал?

— Увы, — ответил сержант. — Кроме того, по этим газетным снимкам вряд ли можно кого-то узнать.

— Те, которые привез я, не намного лучше, — невесело заметил Генри. — Видимо, она терпеть не могла фотографироваться. — Он вытащил из кармана конверт и уставился на две лежавшие в нем маленькие фотографии. Одна из них была сделана Олвен Пайпер на балконе их квартиры в Кенсингтоне прошлым летом — там была запечатлена размытая фигура Хелен, поливавшей бегонии. Другой оказалась фотография для паспорта, сделанная семь лет назад. Генри вздохнул: — Ну что ж. Это все, что у нас есть. Я пойду навещу врачей.

В Лондон Генри удалось вернуться только в девять вечера. Ему пришлось пережить нескончаемые, бессвязные рассказы доктора Гербертсона о его пациентах аристократического происхождения: «И я сказал лорду Уэссексу: “Ладно. Ступайте к сэру Джеймсу за еще одним мнением, если хотите”. На следующий день он вернулся несколько пришибленным. Я, разумеется, сразу понял, в чем дело. “Так что же сказал сэр Джеймс?” — спросил я. Он сказал: “Мой дорогой Уэссекс, я бы не хотел ставить диагноз, не посоветовавшись с моим дорогим другом Гербертсоном. Он знает об этом вдвое больше меня”. И что вы об этом думаете, а? Мы с его светлостью до сих пор смеемся над этим. Замечательный человек… Настоящий джентльмен и, думаю, имею право так говорить, мой друг». Сбежав от доктора Гербертсона, Генри провел недолгую беседу с занятым и очень с виду взволнованным доктором Робертсом: «Извините, инспектор. Ничем не могу помочь. В жизни не видел эту девушку. Мне надо идти. Прошу прощения». Далее последовал визит в переполненный страдающими сельскими жителями хирургический кабинет, где доктор Бланд и доктор Таннер, не унывая, занимались своим делом. В конце концов Генри удалось отклонить настойчивое приглашение выпить, поступившее от молодого доктора Вэнса. Доктор продемонстрировал, несмотря на молодость, явную тоску и настойчивость Старого Морехода: «Господи, в этом месте можно прожить десять лет, и ты все равно останешься для них чужаком, и тебе этого никогда не простят — вот в чем беда. Выпейте виски, инспектор, прошу вас. Этот старый дурак Гербертсон должен был отойти от дел много лет назад. Самонадеянный, болтливый, некомпетентный… Но все они так и ходят к нему. Почему? Да потому что они давно его знают. И как прикажете…» Генри твердо отказался и вернулся в машину. Из всех разговоров ему удалось извлечь только один удручающий факт — ни один из врачей не узнал Хелен.

По дороге домой под все усиливающимся дождем Генри прокручивал задачу в уме. В ту субботу, месяц назад, Хелен ходила к врачу. Зачем? Судя по всему, с ней все было в полном порядке. В тот же день она ездила в Хиндгерст. Разумеется, это ничего не доказывало — она вполне могла сходить к врачу в Лондоне, а потом поехать. С другой стороны, в этом случае у нее должны были быть друзья или знакомые в Суррее. Стал известен и еще один более интересный факт: обратно она не поехала поездом — об этом свидетельствовала неиспользованная половина билета в оба конца, до сих пор лежавшая в ее сумке. Это могло означать, что либо ее довезли домой на машине, либо она неожиданно была вынуждена остаться на ночь и купить обратный билет на следующий день. Оба варианта подразумевали более личную цель поездки, чем просто визит к врачу.

Генри задумался о коллегах Хелен. Кто-то из них совершенно точно смог бы пролить свет на эту проблему, если бы захотел. Но кто? Хелен еще раз встречалась с врачом — в день перед смертью. Она точно успела бы съездить в Хиндгерст между обедом и шестью часами, но Генри пришел к выводу, что врач и Хиндгерст никак не связаны. Нет, врач должен быть в Лондоне, и Генри завтра же примется за его поиски.

Хиндгерст же пока оставался загадкой, ответ на которую мог быть весьма банальным. Куда больше Генри интересовал телефонный разговор, подслушанный Олвен. Повинуясь внезапно пришедшей в голову идее, Генри остановился рядом с телефонной будкой в Патни, нашел имя и фамилию Патрика Уолша и набрал его номер в Кэнонбери.

Некоторое время на звонок никто не отвечал. Затем неприветливый голос произнес:

— Чего вам? Я был в ванной.

— Это инспектор Тиббет, мистер Уолш.

— А сейчас уже черт знает сколько времени, чтобы звонить мне, если я могу высказать свое мнение. Я думал, вы насмотрелись на меня вчера.

— Мы с вами еще и не начали, — миролюбиво проговорил Генри. — Могу я к вам подъехать?

— Когда?

— Сейчас.

Повисла пауза, и наконец Патрик произнес:

— Господи, чего вам надо? С какой стати я должен принимать вас у себя в такое время?

— Сейчас только девять, — ответил Генри, — и я весь день был занят.

— Я тоже. Нет. Будь я проклят, если разрешу вам прийти.

— Я могу настоять на этом, — заметил Генри, — но надеюсь, нам удастся обойтись без этого. В любом случае разве мы оба не заинтересованы в том, чтобы выяснить, кто убил Хелен? А след убийцы остывает с каждой потраченной впустую минутой.

Патрик на другом конце провода явно усомнился в своем решении, поскольку уступил:

— Ладно, приезжайте, если вам действительно надо. Вы знаете дорогу?

— Найду, — ответил Генри. — Буду у вас через полчаса.

Он позвонил Эмми и предупредил, что задержится, затем продолжил свой путь на восток.

Выяснилось, что Патрик живет в красивом, но обветшалом георгианском доме на небольшой площади рядом с Эссекс-стрит. Постепенно наводнявшие район художники и интеллектуалы стали причиной появления окрашенных в яркие цвета дверей и оконных рам. Дом Патрика не был исключением.

Входная дверь оказалась открыта, и Генри прошел в обшарпанный холл с облупившимися, выкрашенными в шоколадно-коричневый цвет стенами и вытертым линолеумом на полу. Следуя указаниям Патрика, он поднялся по ветхой лестнице на третий этаж к недавно окрашенной бескомпромиссно черной двери. На прикрепленной к ней белой табличке от руки было написано всего одно слово: «Уолш». Генри поискал звонок, не смог его обнаружить и взялся за дверной молоток в форме сжатого кулака. Он ударился о дверь с коротким глухим стуком.

В квартире тут же послышалось движение, дверь открылась, и Патрик Уолш произнес:

— Давайте входите, мой мальчик. Входите.

Патрик, выглядящий еще более огромным и неуклюжим в красной пижаме, черном махровом халате и старых верблюжьих тапочках, провел Генри в квартиру, представлявшую собой огромную студию. Инспектор подумал, что это и есть идеальное жилище художника, и неожиданно очень смутился. Он внезапно осознал, что его собственный вкус в оформлении помещений — вкус, которым он был склонен гордиться, — был плодом смешения мировоззрения представителя среднего класса, советов журналов по интерьеру и предложений рекламы. К своему стыду, он понял: все, что они с Эмми сделали в их доме, представляло собой дешевую имитацию современных взглядов на элегантное жилище. Выбирая мебель, шторы, детали интерьера, они руководствовались, пусть и не до конца это сознавая, чьим-то чужим мнением. А сейчас Генри находился в квартире, оформленной исключительно в соответствии со вкусом ее владельца, которому было наплевать на других. Генри с горечью осознал, что, если бы сам он поступил таким образом, результат был бы чудовищен. Здесь же эффект вышел поразительный.

Стены огромной комнаты были покрыты узором из беспорядочных цветных пятен, в эркерах или вокруг окон — оранжевых, темно-лиловых, бледно-голубых. Выглядело хаотично, но и весьма эффектно. Маленькие бронзовые статуэтки из Флоренции соседствовали с современными резными фигурами из Африки и перуанской керамикой. На массивном дубовом столе, напоминающем обеденный, среди завалов книг и набросков было расчищено место для каменной банки с золотистой хризантемой, а на мольберте у окна стоял стилизованный набросок цветка, выполненный яркими масляными красками. Грязный деревянный пол украшал и два темно-красных персидских коврика для молитвы, норвежский домотканый коврик с черно-белым узором и несколько кокосовых циновок. Одно окно не было занавешено, другое скрывала драпировка из оранжевого шелка. По стенам висели рисунки чернилами, автором которых, по всей видимости, был сам Патрик, маленькая византийская икона, сверкающая как драгоценный камень, и эффектный рекламный плакат французских железных дорог. Комната должна была бы выглядеть ужасно, но на деле было не так. Все разномастные предметы, украшавшие ее, объединял вкус Патрика.