Как только мосье Отэ немного замешкался, раздался спокойный голос Жиро:

– Я тоже хотел бы задать несколько вопросов, господин судебный следователь.

– Разумеется, мосье Жиро, как вам угодно, – холодно отозвался мосье Отэ.

Жиро придвинулся к столу.

– Хорошие ли отношения были у вас с отцом, мосье Рено?

– Естественно, – надменно отрезал молодой человек.

– Вы решительно настаиваете на этом?

– Да.

– И никаких размолвок между вами не случалось, а?

Жак пожал плечами.

– Иногда наши взгляды не совпадали. Это же обычное дело.

– Вот именно, вот именно. И если бы кто-то стал уверять, что накануне отъезда в Париж вы с отцом крупно поссорились, то, разумеется, вы бы сказали, что он лжет?

Я невольно восхищался Жиро. Его самоуверенное «я знаю все» не было пустым хвастовством. У Жака Рено его вопрос явно вызвал замешательство.

– Мы… мы действительно поспорили, – признался он.

– О! Поспорили! И в ходе этого спора вы сказали: «Когда ты умрешь, я смогу делать что захочу»?

– Может, и сказал, – пробормотал Жак, – не помню.

– В ответ отец крикнул: «Но я пока еще жив!», так? На что вы ответили: «Очень жаль!»

Молодой человек молчал, нервно барабаня по столу пальцами.

– Настоятельно прошу ответить на мой вопрос, мосье Рено, – твердо отчеканил Жиро.

Молодой человек смахнул со стола тяжелый нож для разрезания бумаги и гневно закричал:

– Разве это имеет какое-нибудь значение? Вы же сами понимаете! Да, я действительно поссорился с отцом. Не буду отрицать, я много чего наговорил ему! Не могу даже вспомнить, что именно я нес. Меня тогда охватила дикая ярость – в тот момент я, наверное, мог бы убить его! Вот, пожалуйста! – Он с вызывающим видом откинулся в кресле, весь красный от негодования.

Жиро улыбнулся, снова отодвинулся от стола и сказал:

– Вот и все. Вы, разумеется, продолжите допрос, мосье Отэ.

– Да, непременно, – сказал мосье Отэ. – Какова же была причина вашей ссоры?

– Предпочел бы не отвечать на этот вопрос.

Мосье Отэ встал.

– Мосье Рено, не следует шутить с законом! – прогремел он. – Итак, какова была причина вашей ссоры?

Молодой Рено упорно молчал, его мальчишеское лицо стало замкнутым и угрюмым. Тишину нарушил невозмутимый голос Эркюля Пуаро.

– Я отвечу на этот вопрос, если вы не возражаете, мосье, – доброжелательно сказал он.

– Разве вы знаете?..

– Конечно, знаю. Причиной ссоры была мадемуазель Марта Добрэй.

Пораженный Рено вскочил с места. Следователь подался вперед.

– Это правда, мосье?

Жак Рено наклонил голову.

– Да, – выдавил он. – Я люблю мадемуазель Добрэй и хочу жениться на ней. Когда я сказал об этом отцу, он пришел в ярость. Понятно, я не мог спокойно слушать, как он оскорбляет девушку, которую я люблю, и тоже вышел из себя.

Мосье Отэ обратился к мадам Рено:

– Вы знали об этой… привязанности вашего сына, мадам?

– Я этого опасалась, – ответила она просто.

– Мама! – крикнул молодой человек. – И ты тоже! Марта столь же добродетельна, сколь и прекрасна. Чем она тебе не нравится?

– Я ничего не имею против нее. Но я бы предпочла, чтобы ты женился на англичанке, а не на француженке. К тому же у ее матери весьма сомнительное прошлое!

В ее голосе откровенно звучала ненависть к мадам Добрэй, и я прекрасно понимал, как горько она страдает оттого, что единственный сын влюблен в дочь ее соперницы.

Обратившись к следователю, мадам Рено продолжала:

– Вероятно, мне следовало бы обсудить все это с мужем, но я надеялась, что полудетская привязанность Жака к этой девушке угаснет сама собою – и тем скорее, чем меньше значения придавать ей. Теперь я виню себя за это молчание, но муж, как я уже говорила, был в последнее время удручен и озабочен, так не похож на себя самого, что я просто не могла нанести ему еще и этот удар.

Мосье Отэ кивнул.

– Когда вы сказали отцу о ваших намерениях относительно мадемуазель Добрэй, – продолжал он, – ваш отец удивился?

– Он был просто ошеломлен. Потом приказал мне тоном, не терпящим возражений, выбросить эту мысль из головы. Он никогда не даст согласия на наш брак, сказал он. Крайне уязвленный, я спросил его, чем ему не нравится мадемуазель Добрэй. Он так и не дал мне вразумительного ответа, туманно намекал на какую-то тайну, окружающую мать и дочь. Я отвечал, что женюсь на Марте, а прошлое ее матери меня не интересует. Тогда отец стал кричать, что вообще не желает больше обсуждать эту тему и что я должен отказаться от своей затеи. Такая ужасная несправедливость, такой деспотизм просто взбесили меня, особенно, может быть, потому, что сам он всегда был предупредителен с мадам Добрэй и Мартой и не раз говорил, что надо бы пригласить их к нам. Я совсем потерял голову, и мы всерьез поссорились. Отец кричал, что я целиком завишу от него, и тут, должно быть, я и сказал, что все равно сделаю по-своему, когда его не станет…

Пуаро вдруг перебил его:

– Значит, вы знаете, что говорится в завещании?

– Знаю, что половину своего состояния он оставил мне, а вторую половину – матушке, с тем чтобы после ее смерти я наследовал ее часть, – ответил молодой человек.

– Продолжайте же, – напомнил ему следователь.

– Потом мы кричали друг на друга, мы оба были уже в совершенно невменяемом состоянии, и тут я вдруг спохватился, что могу опоздать на поезд. Мне пришлось бегом бежать до самой станции. Поначалу я был вне себя от ярости, но вдали от дома гнев мой постепенно остыл. Я написал Марте о том, что произошло между мной и отцом, и ее ответ еще больше успокоил меня. Она писала, что мы должны быть стойкими и в конце концов отец перестанет противиться нашему браку. Нам надо проверить свое чувство и убедиться, что оно глубоко и неизменно. И когда мои родители поймут, что с моей стороны это не просто увлечение, они, конечно же, смягчатся. Разумеется, я не вдавался в подробности по поводу главной причины, которую выдвигал отец против нашего брака. Но скоро я и сам понял, что грубая сила – плохой помощник в таком деле.

– Что ж, перейдем теперь к другому вопросу. Скажите, мосье Рено, имя Дьювин вам знакомо?

– Дьювин? – повторил Жак. – Дьювин? – Он нагнулся и не спеша подобрал с пола нож, который прежде смахнул со стола. Он поднял голову и поймал на себе пристальный взгляд Жиро. – Дьювин? Нет, по-моему, незнакомо.

– Не желаете ли прочесть письмо, мосье Рено? Тогда, может быть, вам придут в голову какие-либо соображения насчет того, кто мог бы написать такое письмо вашему отцу.

Жак Рено взял письмо, быстро пробежал его, и краска залила его лицо.

– Оно адресовано отцу? – взволнованно спросил он. Голос его дрожал от возмущения.

– Да. Мы нашли письмо в кармане, в его плаще.

– А… – Он осекся, метнув взгляд на мадам Рено.

Следователь понял, что он хотел спросить, и ответил:

– Пока – нет. Не догадываетесь ли вы, кто автор письма?

– Нет, понятия не имею.

Мосье Отэ вздохнул:

– Невероятно загадочное дело. Ну что ж, отложим пока письмо. Итак, на чем мы остановились? Ах да, орудие убийства. Боюсь невольно причинить вам боль, мосье Рено. Я знаю, вы подарили этот нож вашей матушке. Очень печально… просто ужасно…

Жак Рено подался вперед. Его лицо, пылавшее, когда он читал письмо, теперь стало белым как мел.

– Вы говорите… отец был… был убит ножом из авиационной стали? Нет, невозможно! Это же маленький, почти игрушечный ножик!

– Увы, мосье Рено, такова горькая правда! Этот игрушечный ножик оказался прекрасным оружием. Остер как бритва, а черенок так удобно ложится в руку.

– Где он? Можно мне посмотреть? Он что, все еще в… теле?

– О нет, конечно. Его вынули. Вы действительно хотите посмотреть? Чтобы удостовериться? Что ж, это возможно, хотя мадам Рено его уже опознала. Мосье Бекс, могу я вас побеспокоить?

– Конечно. Я тотчас схожу за ним.

– Может быть, лучше проводить мосье Рено в сарай? – вкрадчиво предложил Жиро. – Он, вероятно, захочет увидеть отца.

Молодой человек содрогнулся и отчаянно замотал головой. Следователь, который всегда был не прочь досадить Жиро, ответил:

– Пока не надо… потом, может быть. Мосье Бекс, будьте так любезны, принесите сюда нож.

Комиссар вышел из гостиной. Стонор подошел к Жаку и стиснул его плечо. Пуаро поднялся и стал передвигать подсвечники, стоявшие не совсем симметрично, – они давно уже не давали ему покоя. Следователь снова и снова перечитывал таинственное любовное послание в надежде найти подтверждение своей первоначальной версии – убийство на почве ревности.

Вдруг дверь с грохотом распахнулась и в гостиную ворвался комиссар.

– Господин следователь! Господин следователь!

– Ну? В чем дело?

– Ножа там нет!

– Как это – нет?

– Исчез. Испарился. Стеклянная банка, в которой он лежал, пуста!

– Что? – закричал я. – Не может быть! Ведь сегодня утром я видел… – Слова замерли у меня на языке.

Все, кто был в гостиной, уставились на меня.

– Что вы такое говорите? – вскричал комиссар. – Сегодня утром?

– Я видел его там сегодня утром, – сказал я медленно. – Около полутора часов назад, если говорить более точно.

– Стало быть, вы входили в сарай? Где вы взяли ключ?

– Попросил у полицейского.

– И вы входили туда? Зачем?

Я замялся было, но потом решил, что самое лучшее, что я могу сделать, – это чистосердечно признаться во всем.

– Мосье Отэ, – заявил я, – я совершил серьезный проступок и теперь считаю своим долгом покаяться в нем и просить вашего снисхождения.

– Да говорите же, мосье.

– Дело в том, что, – начал я, ощущая непреодолимое желание провалиться сквозь землю, – я встретил девушку, мою знакомую. Ей очень хотелось увидеть все собственными глазами, и я… ну, в общем, я взял ключ и показал ей покойного мосье Рено.

– О! – воскликнул следователь вне себя от негодования. – Вы действительно совершили серьезный проступок, капитан Гастингс. Это грубейшее нарушение! Как вы могли на это решиться!