— Да, что-то вроде… неофициально. — Она без промедления отвлеклась от этой темы, и в голосе ее появились небрежные нотки, словно предмет разговора не представлял для нее никакого интереса; она все время удивленно посматривала на мертвеца. — Грег! То есть какое отношение он имеет ко всему этому? Его тут и близко не было… или что, он был?

— Я склонен думать, что был… Видите ли, мисс Уэйд, я не пытаюсь ни запугивать вас, ни намекать на какие-то таинственные секреты. — Может, это было и не самое умное, но я точно изложил ей все события ночи.

Казалось, она была погружена в свои мысли как женщина, которая что-то ищет в своем гардеробе, но могу поклясться, что один раз она пробормотала: «Окно в подвале». Тем не менее я продолжил:

— В этом все и дело. Я изложил несколько не связанных между собой фактов об исчезновении человека с бакенбардами, смысла которых никто не может понять, — и тут ваш жених валится в глубокий обморок. Вы хоть что-то понимаете?

Но, похоже, ее это даже не заинтересовало.

— Полицейский, — продолжала она, не отвечая на мой вопрос, — ваш полицейский сказал, что человек с белыми… — ну почему слово «бакенбарды» кажется таким жутко смешным? — с белыми бакенбардами обвинил его в убийстве? — Мисс Уэйд понизила голос; почему-то она казалась куда спокойнее, чем раньше, и вспомнила мой предыдущий вопрос: — В обморок? Ах, это! Вы не понимаете. Грег упал в обморок потому… если бы вы только знали, каким он может быть забавным! Грег служил в испанской Национальной гвардии, а потом Иностранный легион послал его шпионить среди арабов, когда у них где-то там были неприятности, и он прекрасно провел время… Но понимаете, все это сказалось на его сердце; ему приходится принимать таблетки дигиталиса. Вот почему он и отключился. Если он испытывает сильное напряжение или возникает какая-то сложная ситуация — вы рассказывали, что он поссорился с полицейским, не так ли? — он выходит из строя. Только на прошлой неделе он взвалил себе на спину сундук и притащил его наверх, ибо Рональд Холмс побился с ним об заклад, что ни у кого не хватит сил сделать это в одиночку, а после этого у него был сердечный приступ. Грег ужасно сильный; он нес сундук целых два пролета, лишь после чего споткнулся и уронил сундук: но в нем был какой-то старый фарфор, и отец просто вышел из себя. Грег потерял сознание потому, что кто-то сказал ему что-то. Это абсурд. Вы же понимаете, не так ли?

— Но почему он перепутал события этого вечера? Вы же знаете, что он явился сюда и стал колотить в двери, утверждая, что в музее должна состояться какая-то встреча…

Она в упор посмотрела на меня:

— Он не получил мое послание, вот и все. В самом начале вечера я позвонила ему; его не было дома, но мне сказали, что он появится через несколько минут, и пообещали все передать ему. Я сообщила, что встреча отменяется, и чтобы он шел прямо к Рональду Холмсу…

— Кто должен был присутствовать на этой встрече?

— Даже мой отец — понимаете, я хотела, чтобы они познакомились с Грегом в самой благоприятной обстановке. По сути, они никогда не встречались лицом к лицу, и Грег даже не знает моего брата… — Из нее лился безудержный лоток слов, но я не мешал ей говорить, ибо надеялся, что в этой тираде, которую она выдавала, не переводя дыхания, мелькнет что-то стоящее. — Что я говорила? Ах да. Значит, мой отец, Грег и Рональд, и еще доктор Иллингуорд — ну, вы знаете, этот шотландский проповедник, ужасный зануда, но он очень интересуется сказками «Тысячи и одной ночи»…

— «Тысячи и одной ночи»?

— Да. Ну, вы понимаете. Али-Баба, Аладдин и все остальные. Только — и это злит меня — по словам моего отца, доктор интересуется ими отнюдь не как историями. Он даже не знает, что они представляют собой сказки, а пытается проследить их историческое происхождение и все такое. Припоминаю, я пыталась прочесть его статью в «Азиатском журнале» об одной сказке Арабских Ночей, где люди превращаются в рыб — в белых, синих, желтых или красных рыб, понимаете, в зависимости от того, кем они были — мусульманами, христианами, иудеями или магами. Доктор Иллингуорд предположил, что именно поэтому Мухаммед какой-то там приказал в 1301 году мусульманам, христианам и иудеям носить тюрбаны разного цвета. Я не совсем уверена, так ли это было, но знаю, что статья его была ужасно ученая и тягомотная.

Она сжимала пальцы, чтобы успокоиться, и очень старательно пыталась увести меня от темы разговора. Какой именно темы?

— А что же, — спросил я, — они собирались изучать сегодня вечером до того, как вашему отцу пришлось уйти?

— Изучать?

— Да. Насколько я понимаю, это был отнюдь не светский прием. Откровенно говоря, мистер Маннеринг признался мне: «Мы собирались ограбить могилу» и спрашивал, верю ли я в привидения.

Из-за массивных бронзовых дверей раздался гулкий удар, эхо которого заставило ее подпрыгнуть. Пока отзвук удара катился по музею, глаза ее наполнились страхом, но я успел задать свой последний вопрос.

Глава 4

«ЗДЕСЬ ДОЛЖЕН БЫТЬ ТРУП»

Я сбежал вниз и отодвинул засов на дверях. Хоскинс, воинственно раздувая усы, вошел с таким видом, словно ожидал наткнуться на труп прямо на пороге. Вместе с ним прибыли доктор Марсден, судмедэксперт нашего участка, Кросби, дактилоскопист, фотограф Роджер и два констебля. Предупредив их, что надо искать угольные отпечатки, которые Роджеру предстоит сфотографировать, я проинструктировал их в общепринятом порядке. Констебль Мартин остался у дверей, а констеблю Коллинсу было поручено обыскать помещение (хотя в этом не было смысла). Роджер и Кросби сразу же стали заниматься трупом, и я не мог ознакомиться с содержимым карманов жертвы, пока они не покончили с предварительным осмотром.

Хоскинс отвел меня в сторону.

— Я прихватил с собой его светлость — то есть мистера Маннеринга, — и он сидит в машине, — конфиденциальным шепотом сообщил он мне. — Приказать ли Джемисону, чтобы он доставил его сюда?

— Подождем. Что он сказал, когда пришел в себя?

Сержант не скрывал своего удивления:

— Сообщил мне, что у него слабое сердце, и показал пузырек с таблетками. Что же до того, был ли он испуган, — да, он, сэр, с виду полностью изменился, когда я рассказал об этом старике — Белых Бакенбардах — и что у нас с ним произошло…

— Вы ему это рассказали?

— Мне пришлось, сэр! А что еще оставалось делать, когда человек спрашивает, за что он задержан. Думаете, сэр, это его смутило? Да нет же! Он рассмеялся и хохотал без умолку. — Хоскинс осклабился. — Вроде как после обморока у него что-то сдвинулось в мозгу. Затем, когда вы сообщили по телефону об убийстве и о человеке с черными бачками, он очень заинтересовался и пришел в возбуждение, но какого-то испуга в нем не наблюдалось. Он продолжал трепаться без умолку, рассказывал нам о тугах-душителях в Ираке или где-то там, которых он помогал полиции ловить, хотя, — Хоскинс доверительно подмигнул, — между нами говоря, я-то думаю, что он отчаянный врун. Понимаете, сэр, мы-то его раскололи с этой запиской. Так приказать Джемисону доставить его?

— Прежде мы должны кое в чем разобраться. Пройдем в зал и скажите мне, является ли этот человек тем же самым, который пытался вас задушить около музея.

Хоскинс с серьезным видом прошествовал в зал. Увидев Мириам Уэйд, которая все еще стояла прислонившись к ковру на стене — успокаивая ее, я кивнул, — сержант присвистнул. Когда я сказал ему, кто она такая, по выражению его лица стало ясно, что ситуация вызывает у него опасения. Затем он уставился на тело.

— Нет, сэр, — сказал он после того, как, прищурившись, осмотрел труп. — Это не тот самый.

— Вы уверены?

— Абсолютно уверен, сэр! Сами посмотрите! У этого округлое лицо и нос, что называется, еврейского типа, а старик, который спрыгнул со стенки…

— Стоп-стоп. Он в самом деле был стар?

Хоскинс надул щеки:

— Н-нет, сэр… понимаете, не в том смысле, что я могу поклясться. Я и сам думал об этом, а теперь и вы спрашиваете. Но в другом я уверен. У него было длинное, худое лицо, такие называют лошадиными. И еще приплюснутый нос. Он ничем не походил на этого парня. Могу присягнуть, что это разные люди. — Он подтянулся. — Какие будут приказы, сэр? Я сменился, но если уж, так сказать, я вляпался в это дело…

Что ж, с этим мы разобрались. Значит, в одном месте оказались два человека с накладными бакенбардами. Не мог я понять лишь одного: дело от этого упростилось или усложнилось; скорее всего, второе. Я воочию представил клуб любителей фальшивых бакенбардов, которые лунными ночами собираются в музее восточного искусства. Но этого не могло быть…

— Дайте-ка мне это письмо, — попросил я.

Хоскинс бережно протянул его. Оно представляло собой лист из обыкновенного блокнота, сложенный в плотный четырехугольник, одна сторона была чем-то основательно измазана. Я развернул его. Прозаическая машинопись; сверху аккуратно выведено слово «Среда», за которым шли странные строчки.

«Дорогой Г.

Здесь должен быть труп — и труп настоящий. Образ смерти значения не имеет, но труп должен быть. Я бы хотел убийство — тот ханджар с ручкой из слоновой кости произведет соответствующее впечатление; но можно и удушение, если оно покажется предпочтительнее…»

(Далее следовало несколько зачеркнутых слов, и на этом записка обрывалась.)

Я напряг все свои извилины, пытаясь понять, что это значит. Сержант Хоскинс прочел мои мысли.

— Какой-то полный идиотизм, не так ли, сэр? — осведомился он. — Вы заходите к «Лайонз» выпить чаю, и вас — фу! — встречает убийство. Вот как здесь. Что скажете?

— Черт побери, Хоскинс, — проворчал я, — здесь что-то не то. Вы когда-нибудь читали текст, менее чем этот, напоминающий призыв к небесам о крови и смерти?