В нее-то мы и вошли, а далее нам пришлось пробираться на ощупь по темной прихожей, подниматься по двум лестничным пролетам мимо дверей, за которыми сидели машинистки, стояли архивные шкафы, горел яркий электрический свет. Все это смотрелось на удивление современно в древнем каменном здании, части старого Уайтхоллского дворца, с коридорами, пропахшими камнем, сыростью и окурками. Ничего не изменилось. На стене по-прежнему висел облезлый военный плакат, провисевший там двенадцать лет. Прошлое разом вернулось и ошеломило — люди постарели, а время остановилось; по этим ступеням бегали неопытные юнцы, зажимая под мышкой офицерские стеки; на набережной шарманка наигрывала мелодию, под которую мы невольно приплясывали. Растоптанный окурок вполне мог бросить на лестнице Джонни Айртон или капитан Банки Harm, если бы один не умер в Месопотамии от лихорадки, а другой не погиб в бешеной перестрелке под Мецем. До той минуты я даже не понимал, как мне повезло…

На четвертом этаже нас поджидало препятствие в лице старины Карстерса. Старший сержант выглядел точно так же, сидя в своем закутке за барьером и посасывая погасшую трубку. Мы тепло приветствовали друг друга, хотя было непривычно, что мне вновь отдают честь. Я мимоходом бросил, что у нас с Г.М. назначена встреча, — Карстерс отлично знал, что это не правда, — и положился на давнее знакомство. Он засомневался:

— Ну не знаю, сэр. Впрочем, попробуйте, может быть, повезет. К нему только что поднялся один тип. — Он многозначительно посмотрел на меня. — Сказал, что оттуда. Из Скотленд-Ярда. Вот так-то!

Мы с Фезертоном переглянулись. Поблагодарив Карстерса, мы заторопились по оставшемуся самому темному пятому пролету и заметили на площадке того самого типа, как раз протянувшего руку к молотку па двери кабинета Г.М.

— Стыдно, Мастерс, — заметил я. — Что скажет заместитель комиссара?

Мастерс сперва рассердился, потом усмехнулся. В каменных стенах Уайтхолла к нему вернулись прежняя уверенность и невозмутимость, он был вымыт, причесан, импозантен. Любые напоминания о его неслыханном виде и поведении прошлой ночью удивили бы инспектора точно так же, как и меня удивляли воспоминания об этом.

— А, это вы! — воскликнул он. — Гм… И майор Фезертон, как я вижу. Что ж, очень хорошо. Я получил разрешение заместителя комиссара. А теперь…

В слабом свете на площадке я видел знакомую дверь. На строгой табличке было написано: «Сэр Генри Мерривейл». Над ней Г.М. давно вывел белой краской огромными шаткими буквами: «Занят!!! Не входить!!! Не беспокоить!!!» — а под табличкой что-то вроде примечания: «Это касается именно ВАС!» Мастерс, по примеру всех прочих, просто повернул круглую ручку и вошел.

По-прежнему никаких перемен. В комнате с низким потолком, двумя большими окнами, выходившими на сады и набережную, царил прежний беспорядок: она была завалена бумагами, курительными трубками, фотографиями, всяким хламом. За широким письменным столом, тоже захламленным, растянулась в кожаном кресле огромная туша. Ноги в белых носках покоились на столе рядом с телефоном. Горела настольная лампа на изогнутой ножке, наклоненная так, что ровно освещала весь стол. Дальше в тени виднелась склонившаяся на грудь лысеющая, наголо стриженная голова Г.М. и сползшие на кончик носа большие очки в черепаховой оправе.

— Привет! — прохрипел майор Фезертон, протиснувшись в дверь. — Эй, Генри! Слушай…

Г.М. открыл один глаз.

— Проваливайте! — буркнул он и махнул рукой. Какие-то бумаги свалились у него с коленей, и он ворчливо продолжал: — Сейчас же уходите, слышите? Не видите, я занят. Прочь!

— Ты спал, — возразил Фезертон.

— Ничего я не спал, черт возьми. Размышлял. Я так размышляю. Неужели нигде нельзя найти покоя, сосредоточиться на вечных вопросах? Я вас спрашиваю!

Он с трудом поднял крупную голову. Равнодушное морщинистое лицо редко меняло выражение, невзирая на настроение. Углы широкого рта опустились, он сморщился, словно ему к завтраку подали тухлое яйцо. Всматриваясь в нас через очки, он сложил на животе крупные вялые руки и испытующе пробормотал:

— Ну-ка, ну-ка, кто это? Кто тут? О, Мастерс, это вы… Я как раз читал ваши отчеты. Гм… Если бы вы на некоторое время оставили меня в покое, я бы вам, может быть, что-нибудь и сказал. Гм. Ну, раз уж пришли, входите. — Он снова подозрительно всмотрелся. — Кто там с вами? Я занят! Занят! Если снова по делу Гончарова, посоветуйте ему прыгнуть в Волгу. С меня хватит.

Мы с Фезертоном одновременно принялись объяснять. Г.М. опять хмыкнул, но несколько утратил суровость.

— А… Ну ладно. Входите, садитесь. Наверняка хотите чего-нибудь выпить. Кен, ты знаешь, где взять. В том же месте. Наливай.

Я знал. На степах прибавилось фотографий, наград, по все оставалось на прежних местах. Над белым мраморным камином, где слабо светились янтарные язычки, висел большой мефистофельский портрет Фуше.[7] По обе стороны от него некстати красовались портреты единственных двух писателей, за которыми Г.М. признавал хоть какой-то талант: Чарлза Диккенса и Марка Твена. Полки по бокам от камина были беспорядочно набиты книгами. У одной из них стоял большой стальной сейф, на дверце которого Г.М., обладая весьма примитивным чувством юмора, написал теми же корявыми белыми буквами: «Документы государственной важности! Не трогать!» Ниже повторялось то же самое по-немецки, по-французски, по-итальянски и, по-моему, по-русски. У него был обычай помечать экспонаты в своем кабинете, руководствуясь своей фантазией. По мнению Джонни Айртона, в его кабинете чувствуешь себя Алисой, путешествующей в Стране чудес.

Дверца сейфа была открыта. Я вытащил оттуда бутылку виски, сифон, пять довольно пыльных рюмок. И пока я занимался своим делом, Г.М. безумолчно ворчал, не повышая и не понижая тона, только раздражаясь все больше:

— Знаете, я сигар не держу. Мой племянник Хорэс — ты его знаешь, Фезертон, сын Летти, — самостоятельный четырнадцатилетний парень, подарил мне коробку «Генри Клейс» к дню рождения. Садитесь, черт возьми. На дыру в ковре не обращайте внимания, все об нее спотыкаются, отчего она делается только шире и шире. Но я их не курю. Даже не пробовал. Почему? — переспросил Г.М., поднял руку и зловеще ткнул в Мастерса пальцем. — А? Я вам объясню. У меня имеется нехорошее подозрение, что они взрываются, вот почему. На всякий случай надо бы проверить. Только представьте себе, племянник дарит дяде взрывающиеся сигары! Уверяю вас, все ко мне несерьезно относятся, несерьезно… Поэтому, знаете, я преподнес те самые сигары министру внутренних дел. Если к вечеру ничего не услышу, заберу обратно. Впрочем, есть у меня немного хорошего трубочного табака… вон там…

— Слушай, Генри, — перебил майор, который какое-то время хрипло дышал и сверкал глазами, — мы к тебе пришли по чертовски серьезному делу…

— Нет! — махнул рукой Г.М. — Не сейчас! Не сразу. Сперва выпьем.

Это был ритуал. Я раздал рюмки, мы выпили, хотя Фезертон сгорал от нетерпения. Мастерс сохранял невозмутимость, крепко держа рюмку, словно боясь ее выронить. Видно было, что его занимает какая-то новая мысль.

— Будем здоровы, — с чрезвычайной торжественностью провозгласил Г.М. и одним глотком осушил свою рюмку. После чего расслабился, запыхтел, поудобнее пристроил на столе ноги, выбрал черную трубку, вновь откинулся в кресле, источая теперь легкую благосклонность. Выражение его лица не изменилось, но теперь он больше смахивал на китайца после плотного обеда.

— М-м-м… Мне лучше. Да, знаю, зачем вы пришли. Чертовски неприятно. Однако… — Моргая маленькими глазками, он медленно оглядел нас одного за другим. — Если у вас имеется разрешение заместителя комиссара…

— Вот оно, сэр, — сказал Мастерс. — В письменном виде.

— Да? Ну да. Положите на стол. Фоллет всегда отличается здравомыслием, — проворчал Г.М. и фыркнул. — В отличие от большинства его коллег.

— Маленькие глазки остановились на Мастерсе. Старик искусно пользовался подобным обескураживающим взглядом. — Значит, вот почему вы ко мне обратились. Потому что Фоллет вас прикрывает. Потому что, по мнению Фоллета, вы ему подбросили динамитную шашку — наткнулись, наконец, на действительно дохлое дело.

— Нисколько не боюсь в том признаться, — подтвердил Мастерс, — равно как и в том, что, по мнению сэра Джорджа…

— Ну что же, он абсолютно прав, сынок, — величественно кивнул Г.М. — У вас большие проблемы.

Во время долгого молчания, воцарившегося в кабинете, лишь дождь хлестал в окна. Я смотрел на пятно желтого света, отбрасываемое на стол лампой на гнутой ножке. Среди разбросанных листов машинописных отчетов, присыпанных табачным пеплом, лежал лист писчей бумаги, исписанный жирным черным карандашом. Сверху на нем было написано почерком Г.М.: «Плейг-Корт». Я был совершенно уверен, что, если Мастерс переслал ему все свои записи, он знает ровно столько же, сколько мы, и поэтому спросил:

— Есть какие-нибудь идеи?

Г.М. с болезненным усилием переложил на столе ноги и схватил исписанный лист.

— Идей полно. Только, знаете ли, никакого смысла они не имеют — пока. Я должен всех вас выслушать. Гм… да. Кроме того, боюсь, мне придется осматривать дом, что чертовски досадно…

— Что ж, сэр, — вставил Мастерс, — я могу через три минуты вызвать машину к подъезду, если позволите звякнуть по вашему телефону. За пятнадцать минут доедем до Плейг-Корта…

— Черт возьми, не перебивайте меня, — величественно приказал Г.М. — До Плейг-Корта? Бред! Кто говорит о Плейг-Корте? Я имею в виду дом Дартворта. Неужели вы думаете, будто я оставлю удобное кресло и потащусь черт знает куда? Ох. Впрочем, я рад, что меня еще ценят. — Он вытянул плоские пальцы и кисло на них посмотрел. А потом опять заворчал: — Беда англичан заключается в том, что они несерьезно относятся к серьезным вещам. Мне это надоело, да. Я на днях собираюсь во Францию, где мне дадут орден Почетного легиона или еще что-нибудь и будут кричать обо мне во все горло. А что делают мои кровные соотечественники, я вас спрашиваю? Как только узнают, в каком я отделе, сразу принимаются забавляться. Подкрадываются ко мне, таинственно оглядываются, спрашивают, установил ли я личность подозрительного незнакомца в розовой бархатной шляпе, отправил ли К-14 в Белуджистан, переодетого туарегом под покрывалом, поручив выяснить, как Икс-Игрек справляется с ПР-2. Хрр! — прохрипел Г.М., махнув рукой и сверкая глазами. — Более того, додумались посылать донесения, карты, подкупают китайцев, чтобы те мне звонили. Да вот — только на прошлой неделе сообщают откуда-то снизу, что меня хочет видеть господин из Азии, такой-то такой-то, имя называют. Я взбесился, чуть не укусил телефонную трубку, велел Карстерсу спустить его с лестницы на все четыре этажа. Оп так и сделал. А оказалось, это действительно доктор Фу-Манчу из китайской дипломатической миссии. Да, сэр, китайский посол дико разозлился, в Пекин пришлось посылать телеграмму с извинениями. А еще…