Жорж Сименон - У фламандцев

— Да ведь это совсем неубедительно!

— Обвинение почти никогда не бывает убедительным, так же, как и защита… Можно было бы обвинить и других… Знаете, что я выяснил сегодня днем?.. Что Жерар, брат Жермены, уже целый месяц не знает, как выпутаться из скверной истории, в которую он замешан… Он задолжал всем… Хуже того! Его уличили в том, что он взял деньги в кассе, и пока он не выплатит этой суммы, у него вычитают каждый месяц половину жалованья…

— Это правда?

— Значит, можно обвинить его в том, что он погубил свою сестру, чтобы получить за это вознаграждение…

— Это было бы ужасно, — вздохнула мадам Питерс, которая, слушая этот разговор, не в силах была есть.

— Вы-то его довольно хорошо знали, — сказал Мегрэ, повернувшись к Жозефу.

— Я с ним иногда встречался, давно уже…

— До рождения ребенка, не так ли?.. Вы несколько раз вместе совершали экскурсии… Если не ошибаюсь, ваша сестра даже сопровождала вас в эти пещеры… как их?

— Это правда? — удивилась мадам Питерс, повернувшись к дочери. — А я и не знала.

— Не помню! — сказала Анна, не переставая есть и не сводя глаз с комиссара.

— Впрочем, это не важно… Но о чем я говорил?.. Не дадите ли вы мне кусочек пудинга, мадемуазель Анна? Нет, не фруктового… Я остаюсь верен вашему великолепному рисовому пудингу… Это вы его приготовили?

— Она! — торопливо подтвердила мать.

И вдруг наступила тишина, потому что Мегрэ замолчал и никто не осмеливался заговорить. Слышались звуки жующих челюстей. Комиссар уронил на пол вилку и наклонился, чтобы поднять ее. При этом он увидел, что Маргарита поставила свою ногу в изящной туфельке на ногу Жозефа.

— Инспектор Машер — предприимчивый молодой человек.

— У него не очень-то умный вид, — заметила Анна.

И Мегрэ понимающе улыбнулся ей.

— У людей так редко бывает умный вид! Я, например, как только оказываюсь в присутствии возможного преступника, всегда стараюсь выглядеть идиотом.

Впервые Мегрэ позволил себе то, что можно было бы назвать откровенностью.

— Форма вашего лба не может измениться! — поторопился вежливо заявить доктор Ван де Веерт. — И для того, кто хоть немного занимался френологией… Послушайте! Я уверен, что вы ужасно вспыльчивый…

Трапеза наконец закончилась. Комиссар первый отодвинул свой стул, взял трубку и начал набивать ее.

— Знаете, что вам следовало бы сделать, мадемуазель Маргарита? Сесть за рояль и сыграть нам «Песню Сольвейг»…

Она колебалась, посмотрела на Жозефа, как бы спрашивая у него совета, в то время как мадам Питерс прошептала:

— Она так хорошо играет!.. И поет!..

— Я жалею только об одном: мадемуазель Мария вывихнула себе ногу и потому не может быть с нами… Сегодня я здесь последний день…

Анна живо повернула к нему голову:

— Вы скоро уезжаете?

— Сегодня вечером… Я ведь не рантье… Кроме того, я женат и моя жена уже теряет терпение.

— А инспектор Машер?

В лавке зазвенел звонок. Послышались торопливые шаги, затем стук в дверь.

Это был сам Машер, очень возбужденный.

— Комиссар здесь?

Он не сразу увидел Мегрэ, удивленный тем, что попал на семейное сборище.

— Что случилось?

— Мне нужно поговорить с вами.

— Вы позволите?

И Мегрэ, пройдя вместе с инспектором в магазин, облокотился о прилавок.

— Как мне отвратительны эти люди!

Машер, сморщившись, указал подбородком на дверь столовой.

— Один только запах их кофе и их пудинга…

— Ты это и хотел мне сказать?

— Нет. У меня есть новости из Брюсселя. Поезд пришел туда по расписанию.

— Но речника там не было?

— Вы это уже знали?

— Я это подозревал. Ты что, считаешь его идиотом? А я нет. Он, должно быть, вышел на какой-нибудь маленькой станции, сел на другой поезд, потом опять пересел… Сегодня вечером он, может быть, будет в Дании. Или в другом месте… Может быть, даже в Париже.

Но Машер смотрел на комиссара, усмехаясь:

— Если бы у него были деньги!

— Ты что имеешь в виду?

— Да я все проверил. Этого человека зовут Кассен. Вчера утром он не мог заплатить по своему счету в бистро и ему отказались налить вина… Более того… Он всем был должен… Вплоть до того, что лавочники решили не допустить, чтобы его баржа ушла отсюда…

Мегрэ смотрел на своего коллегу с равнодушным видом.

— Ну и что?

— Я этим не ограничился. И мне было нелегко, потому что многих не оказалось дома… Я даже ходил в кино, чтобы кое-кого расспросить.

Мегрэ, покуривая трубку, забавлялся тем, что ставил гири на обе чаши весов, пытаясь добиться равновесия.

— Я выяснил, что Жерар Пьедбёф вчера занял две тысячи франков, поставив в виде гарантии подпись своего отца, потому что никто не соглашался дать ему денег, если подпишется он сам.

— И он встретился с речником?

— В том-то и дело! Один таможенник видел, как Жерар Пьедбёф и Кассен шли вдвоем по берегу, недалеко от большой таможни.

— В котором часу?

— Около двух…

— Отлично!

— Что отлично? Если Пьедбёф дал Кассену денег…

— Осторожнее с выводами, Машер! Ведь так опасно делать заключения…

— Во всяком случае, человек, у которого утром не было ни гроша, уехал с поездом, отошедшим после полудня, и с деньгами в кармане. Я был на вокзале. Он платил за свой билет тысячефранковой ассигнацией. Видимо, у него были еще и другие.

— Или еще одна?

— Может быть, несколько, может быть, одна… Что бы вы сделали на моем месте?

— Я?

— Да.

Мегрэ вздохнул, постучал трубкой о каблук, показал на дверь столовой.

— Я пошел бы выпить рюмку можжевеловой… Тем более что нам поиграют на рояле!

— Это все, что…

— Ну пойдем… Тебе ведь нечего делать в городе в такое время. Где Жерар Пьедбёф?

— В кино «Скала» с одной фабричной работницей.

— Бьюсь об заклад, что они взяли ложу!

И Мегрэ с беззвучным смехом подтолкнул своего коллегу к столовой, где контуры предметов начали уже расплываться в сумерках. От кресла Ван де Веерта медленно поднималась струйка дыма. Мадам Питерс убирала в кухне посуду, Маргарита сидела за роялем и меланхолично перебирала пальцами клавиши.

— Вы и в самом деле хотите, чтобы я играла?

— Да, я очень хотел бы… Сядь сюда, Машер…

Жозеф стоял, облокотившись на камин, устремив взгляд на затуманенное окно.

Зима пройдет,

И весна промелькнет,

И весна промелькнет.

Увянут цветы,

Снегом их занесет,

Снегом их занесет…

Маргарита пела нетвердым голосом. Больших усилий ей стоило дойти до конца. Два раза она ошибалась в аккордах.

Но ты ко мне вернешься,

Мой дорогой жених,

И будешь ты со мной.

Анны уже не было в комнате. Ее не было и в кухне, где мадам Питерс ходила взад и вперед, стараясь поменьше шуметь, чтобы не помешать пению.

Я сердце тебе отдала…

Маргарите не виден был мрачный силуэт Жозефа, который погасил свою сигарету.

Теперь, когда уже совсем стемнело, огонь горящих брикетов отбрасывал пурпурные отблески на все окружающее, в особенности на полированные ножки стола.

К великому удивлению Машера, который не смел двинуться с места, Мегрэ вышел так тихо, что этого никто не заметил. Он поднялся по лестнице, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна ступенька, и очутился перед двумя закрытыми дверями.

На площадке была почти полная темнота. Только фарфоровые ручки дверей образовали два пятна молочного цвета.

Наконец комиссар положил непогасшую трубку в карман, повернул одну из ручек, вошел и закрыл за собой дверь.

Анна была здесь. Из-за задернутых занавесок в спальне было темнее, чем в столовой. В воздухе словно плавала серая пыль, которая местами, например в углах, была гуще, чем посередине.

Анна не двигалась. Неужели она ничего не слышала?

Она стояла у окна, против света, повернув лицо к закатному пейзажу Мёзы. На другом берегу уже зажгли фонари, которые пронизывали сумерки своими острыми лучами.

Глядя на нее со спины, можно было подумать, что Анна плачет. Она была высокого роста и казалась более мощной, более «скульптурной», чем когда-либо.

А ее серое платье буквально растворялось в окружавшей ее темноте. Одна дощечка паркета, одна-единственная, заскрипела, когда Мегрэ был уже на расстоянии одного шага от девушки, но она не вздрогнула.

Тогда он с удивительной мягкостью положил ей руку на плечо и вздохнул, как человек, который может наконец говорить откровенно.

— Ну вот!

Она повернулась к нему всем телом. Она была спокойна. Ни одна морщинка не нарушала строгой гармонии ее лица.

Только на шее медленно, под действием какого-то таинственного внутреннего давления, чуть-чуть вздулась жилка.

Звуки рояля явственно доносились сюда, и можно было различить все слова «Песни Сольвейг»:

И ты ко мне вернешься,

Мой дорогой жених,

И будешь ты со мной…

И два светлых глаза искали глаза Мегрэ, в то время как губы, чуть было не раскрывшись в рыдании, застыли и окаменели, как и все ее существо.

— Что вы здесь делаете?

Странная вещь, ее тон не был агрессивным. Анна смотрела на Мегрэ со страхом, может быть, даже с ужасом, но не с ненавистью.

— Вы слышали, что я сейчас сказал? Сегодня вечером я уезжаю. Мы с вами прожили несколько дней в довольно тесной близости…