— Просматривает почту. Соединяю.

— Алло! Борис?

— Да, Ален! Я был почти уверен, что ты не приедешь утром в редакцию, и занялся почтой.

Фамилия Бориса была Малецкий. У Алена он работал главным редактором. Жил в предместье Парижа, по дороге на Вильнев-Сен-Жорж, с женой и не то четырьмя, не то пятью детьми. Борис был одним из немногих сотрудников журнала, кто не проводил время в компании Алена и его приятелей, а сразу после работы уезжал домой.

— Журнал вышел?

— Уже поступил в продажу.

— Телефоны пока молчат?

— Трезвонят без передышки. По всем номерам. Ты чудом ко мне прорвался.

— Чего им надо?

— Это в основном женщины. Горят желанием узнать, правда ли это.

— Что именно?

— Что ты был любовником свояченицы, как намекают газеты.

— Ничего похожего я репортерам не говорил.

— Да. Но это не мешает им строить догадки.

— Что вы им отвечаете?

— Что следствие только началось и пока ничего не известно.

— Как будет со следующим номером? — спросил Ален, выдав этим вопросом свою растерянность.

— Все нормально. Если ты спрашиваешь мое мнение, я считаю так: никаких намеков на случившееся. Содержание оставим таким, как намечали.

— Да, ты, конечно, прав.

— Тебя здорово выбило из колеи?

— Минутами бывает скверно. Возможно, я к вам заеду в течение дня. Сидеть здесь в одиночестве — выше сил.

Ален снова попытался припомнить, что он предполагал сегодня делать. Вчера вечером ему казалось, что день будет настолько заполненным, что не останется и минуты о чем-нибудь думать. И вот он торчит в своей застекленной комнате, одинокий, как маяк на скале.

У Алена были родители, и он давно собирался их навестить. Они жили неподалеку на площади Клиши вот уже скоро полвека, но Ален редко бывал у матери и отца.

Он уже направился было к двери, но спохватился: ему ведь должен звонить Рабю. Тогда он снял трубку, решив поговорить с матерью. Его не волновало, что мадам Мартен слышит его разговоры. Отныне у него нет секретов, ничего, что было бы скрыто от постороннего взгляда. Газеты не упустят случая разобрать по косточкам его жизнь.

— Алло!.. Мама?.. Это я, Ален. Я хотел бы к вам заехать, но не знаю, смогу ли выбрать минутку. Я сейчас дома… Нет, мадам Мартен еще здесь. Она только что потребовала расчет… Почему? А ты не читала газеты. А папа? Он ничего не сказал?.. Ни слова? Он у себя в кабинете?

Его отец был зубным врачом и принимал больных с восьми утра до восьми вечера, а то и позже.

Это был крупный мужчина с седыми волосами ежиком и серыми глазами. От него веяло таким спокойствием, таким терпением и состраданием, что больные стыдились показывать перед ним свой страх.

— Что, что?.. А!.. Нет, кое-что правда, а кое-что наврано. Вранья с каждым днем будет прибавляться. Загляну к вам, как только смогу. Целую, мама. Передай привет отцу.

Мадам Мартен с тряпкой в руках изумленно уставилась на него: как это у такого чудовища могут быть отец и мать?

Чем еще заполнить часы ожидания? Он курил сигарету за сигаретой. Перед его глазами вставал Дворец правосудия на набережной Орфевр; виделись его мрачные коридоры и камеры предварительного заключения, он неотступно думал о всей той сложной и страшной машине, которая вот-вот придет в действие, но пока что словно забыла о его, Алена, существовании.

А чем заполняют время там эти женщины, арестантки? Что делают в часы, свободные от допросов?

В десять часов раздался телефонный звонок. Он бросился к аппарату.

— Алло! Я слушаю.

— Соединяю вас с мэтром Рабю.

— Алло!.. Алло!.. Это Рабю?

— Да, я у телефона. Все в порядке. Следователя уже назначили. Его фамилия Бените. Что о нем сказать? Довольно молод, лет тридцать пятьтридцать шесть. Порядочен, не карьерист. В одиннадцать он вызывает вашу жену на допрос. Она будет давать показания в моем присутствии.

— Значит, полиция передает ее судебным властям?

— Да, поскольку она созналась и сомнений в личности убийцы нет.

— А меня допрашивать будут?

— Когда дойдет очередь до вас, пока не знаю. Это станет известно к полудню, я вам сразу же сообщу. Сейчас я уезжаю во Дворец правосудия. Куда вам позвонить?

— В редакцию. Если не застанете меня на месте, скажите телефонистке, она мне передаст. Какие у него еще дела? Ах да.

— Сколько я вам должен, мадам Мартен?

Она достала из кармана передника лоскуток бумаги. На нем были написаны карандашом цифры. В общей сложности ей причитается сто пятьдесят три франка. Он вынул из бумажника две стофранковые ассигнации. О том, чтобы вернуть сдачу, она и не заикнулась.

— Ключ оставите у привратницы.

— Если вы никого не сможете найти…

— Спасибо, обойдусь.

Лифт он вызывать не стал — спустится пешком.

Лестница была широкая, просторная — и зачем только изуродовали ее этими витражами? Они придают ей такой старомодный, претенциозный вид. На каждую площадку выходила всего лишь одна квартира. На третьем жили богачи латиноамериканцы, целая семья с четырьмя детьми, «роллс-ройсом» и шофером. Хозяин квартиры в свое время получил образование во Франции, а затем стал у себя на родине главой государства, стоял у власти в течение многих лет, но был свергнут в результате военного переворота.

На втором этаже помещалось правление акционерного общества по добыче нефти. На первом — консульство.

Привратницкая была роскошная — настоящий салон, а привратница, мадам Жанна, — весьма почтенного вида дама; муж ее служил в каком-то министерстве.

Сегодня она прятала от Алена глаза: еще не решила, как с ним держаться.

— Мне так жаль вашу жену, — промямлила она наконец.

— Да…

— Один господь знает, когда она теперь снова будет дома.

— Надеюсь, это произойдет в самом ближайшем будущем.

Он ненавидел фальшь сочувственных слов, но сейчас уже начинал привыкать.

— Скажите, пожалуйста, мадам Жанна, не знаете ли вы какой-нибудь женщины, которая согласилась бы обслуживать меня?

— Разве мадам Мартен от вас уходит?

— Да, только что отказалась.

— Вообще-то ее можно понять, хотя сама я, наверно, так бы не сделала. Люди иной раз поступают необдуманно. Особенно мужчины, верно?

Ален не стал возражать. Все равно она будет считать, что во всем виноват только он. Стоит ли зря тратить время и разубеждать?

— Есть у меня тут на примете молодая женщина. Она ищет работу. Постараюсь увидеть ее сегодня. Вам ведь только на утренние часы, да?

— Как ей будет удобно.

— Ас оплатой?..

— Сколько скажет, столько и буду платить.

Дождь лил по-прежнему. Над головами прохожих покачивались раскрытые зонтики. Решетка парка Монсо в конце улицы казалась чернее обычного, позолота на ее остриях потускнела.

Машинально идя к своей малолитражке, он вдруг вспомнил про машину Мур-мур. Где она ее оставила? Неужели автомобиль все еще стоит на Университетской улице у дома Бланше?

Он не мог бы объяснить — отчего, но ему стало неприятно при мысли, что машина жены брошена без присмотра под открытым небом. Он повернул на левый берег и направился к Университетской улице. В пятидесяти метрах от особняка, где на втором этаже жила Адриена с мужем, стояла, блестя под дождем, машина Мур-мур. Перед решеткой дома темнели кучки любопытных. Вероятно, среди них были и журналисты.

Несколько минут спустя он остановил машину на улице Мариньяно и нырнул в подъезд здания, где помещалась редакция его журнала. Когда-то она занимала один только верхний этаж, но мало-помалу отделы ее разветвились по всему дому. На первом этаже размещались приемные, бухгалтерия, кассы. Он вошел в лифт, поднялся на четвертый этаж и зашагал по коридорам. Из открытых дверей вырывались пулеметные очереди пишущих машинок.

Первоначально дом предназначался под квартиры. Но впоследствии, при переделке жилых комнат в служебные помещения, одни перегородки сняли, другие поставили заново. Образовался целый лабиринт коридоров, переходов со ступеньками, тупичков.

Проходя мимо открытых дверей, Ален приветливо помахивал рукой, здороваясь с людьми, работавшими в отделах. Наконец он дошел до своего кабинета, где сегодня его заменял Малецкий.

Он и с ним поздоровался, приветственно помахав рукой, и тут же снял телефонную трубку.

— Соедините-ка меня с гаражом, крольчишка… Да, да, на улице Кар дине… Линия занята?.. Ну, соедините меня, как только освободится.

На столе, как всегда, ждала горка писем. Он вскрыл один конверт, другой, третий, но смысл написанного не доходил до него.

— Алло!.. Да, да… Алло! Гараж на улице Кардине?.. Это Бенуа?.. Говорит Пуато… Да. Спасибо, старина. На Университетской осталась машина моей жены… Нет, чуть подальше, за министерством… Ключ?.. Не знаю. Скажите механику, чтобы захватил с собой необходимые инструменты… Да, пусть отведет ее к вам в гараж. Оставьте ее у себя… Да, да… Помыть? Если хотите.

Малецкий смотрел на него с любопытством. Отныне он постоянно будет ловить на себе чьи-то любопытные взгляды-что бы он ни сказал и ни сделал. Как на это реагировать? Как вообще вести себя человеку, попавшему в его положение?

На первой странице газеты, лежавшей на его рабочем столе, он увидел свою фотографию: он стоит со стаканом виски в руке, волосы в беспорядке.

Со стаканом? Это уже похоже на подножку. Не слишком-то они с ним по-джентльменски.

Он заставил себя проболтаться в редакции довольно долго, пожимал чьи-то руки, бросал обычное свое: «Привет, старикан».

Внешне он держался гораздо лучше их: они терялись, не зная, как с ним говорить, как на него смотреть. Он поднялся на самый верх, в бывшие мансарды, переоборудованные в большой макетный зал. Один из фотографов, Жюльен Бур, и метранпаж Аньяр колдовали над клише.