– Думаю, что понимаю, но мне кажется, что ты слишком уж беспокоишься об этих людях, которые...

– Пожалуйста, окажи мне такую услугу и делай все, о чем я тебя попрошу, с особым вниманием.

– Разумеется, я все для тебя сделаю.

– Прежде всего, очень важно, чтобы ты была в хорошем настроении. Необязательно петь и смеяться, но мне хотелось бы, чтобы, спустившись, они ощутили бы некую разрядку, чтобы стол был накрыт красиво, чтобы кофе был вкусным. Попробуй достать горячие рогалики. Ты успеешь сходить за ними в булочную.

– Ты полагаешь, что они сядут за стол всей семьей?

– Это не важно. Но стол пусть будет накрыт на всех, чтобы каждый мог сразу определить свое место, свою салфетку. Наверное, нужно поставить и мой прибор.

– Если эти твои идеи...

Все это, очевидно, было слишком сложно для нее.

– Ребенок, разумеется, будет плакать; не важно, что ты думаешь о его матери, но постарайся его успокоить, потому что от этого крика все в доме скоро на стенку полезут. Ты можешь принести малыша ко мне сюда, если не будешь знать, что с ним делать. Я не могу встать, но я поиграю с ним на кровати, да и не вижу причин, почему бы мне не покормить его.

– Это все?

– Нет. Когда придет месье Сальнав – обычно он приходит в половине девятого, – ты выполнишь одно мое поручение, но только убедившись, что он в конторе один.

– Что я должна ему сказать? Чтобы он пришел тебя повидать?

– Напротив, надо избежать этого, разве только возникнет необходимость. Но еще утром, вскоре после того как Анри позавтракает, я хотела бы, чтобы бухгалтер пошел к нему и сказал самым естественным тоном, что тот ему нужен по делу. Совершенно не важно, что это будет за дело. Просто неплохо, если он спросит мнение Анри по какому-нибудь малозначащему вопросу. Но главное, чтобы Анри сел на место своего отца.

– Ладно, я поняла, хотя и сомневаюсь, что это получится; могу лишь повторить, что ты портишь себе кровь из-за...

– Это не все. Нужно будет еще позвонить по телефону, но позднее, когда моя невестка придет меня проведать.

– Ты надеешься, что она придет?

– Может быть. Ты уведомишь мэтра Бижуа, нотариуса, что сестра Робера Мартино хотела бы поговорить с ним, но, к сожалению, не может прийти к нему сама.

– Это все?

– Да.

– Что ты будешь есть?

– Все равно. Мне лучше ничего не есть, потому что мне теперь запрещена соль.

– Я сделаю тебе еду без соли.

– Это ты здорово придумала! Как будто у тебя уже никаких дел больше нет! А теперь иди, бедняжка Дезире. Надеюсь, это не затянется надолго. Но сегодня я прошу тебя подыматься сюда как можно чаще. Завтра они уже привыкнут. Я беспокоюсь и о твоих ногах; иди! Дай только мою расческу, влажную салфетку и бутылочку одеколона она на комоде. Комната уже пахнет болезнью. Когда я оказываюсь в таком вот состоянии, мой запах даже мне противен, и я могу представить, каково должно быть другим!

Это был самый странный день среди прочих. Накануне, прежде чем уснуть, она долго размышляла, стараясь предусмотреть любую случайность и заранее продумать, что делать в том или ином случае. Жанна знала, что проснутся они немного пристыженными, будут чувствовать себя не в своей тарелке, испытывать досаду на собственное поведение, будто на следующий день после разгула; в такой ситуации многое становилось трудным, опасным – слова, обычные поступки, то, как сесть за стол и на чем остановить взгляд.

Именно поэтому Жанна так старалась, чтобы все было в порядке, чтобы дом имел приветливый вид; она рассчитывала быть вместе с ними, чтобы, не показывая виду, сглаживать возможные трения.

Однако она находилась в заточении в своей комнате, не имея связи со всем остальным миром, кроме как через Дезире, а Дезире предпочитала демонстрировать там, внизу, свою недовольную физиономию, чтобы хоть чемто отплатить за усталость предыдущего дня.

Далеко, в районе вокзала, начал просыпаться город, потом, в восемь часов, служащий винных погребов, как и каждое утро, с грохотом распахнул главные ворота склада, и сразу же по мощеному двору со стуком покатились пустые бочки.

К этому времени Дезире один раз уже поднялась наверх, принеся Жанне кофе с молоком и тартинку, от которой та отказалась.

– Что мне говорить, если меня спросят, что с тобой случилось?

– Что я устала, неважно себя чувствую, но позднее спущусь.

– Но ведь это не так!

– Не имеет значения. Говори именно это. Как так получилось, что я не слышала плачущего Боба?

– Его мать с ним на руках спустилась погреть ему бутылочку. Я предложила ей оставить малыша у меня, но она с решительным видом стала заниматься им сама. Сейчас она напевает ему песенки.

Безусловно, Алиса поступила так по совету родителей, которые предвидели схватку и не хотели, чтобы их дочь дала к ней повод.

– Ты должна установить детский манеж, но не в малой гостиной, куда никто не заходит и где ребенок сидит, словно наказанный. Поставь манеж в столовой.

– Но он займет много места.

– Вот именно. Зато ребенок будет на виду.

– Ну, раз ты так считаешь...

Против всяких ожиданий первой спустилась Луиза, и Жанна, попросившая Дезире оставить дверь открытой, поняла, что ее невестка прислушивается к чему-то, прежде чем отважиться спуститься по лестнице вниз.

Чуть позднее настала очередь Анри войти в столовую, наконец раздался стук дверного молотка в ворота: это пришел доктор. Провести его к Жанне незамеченным в этот момент было невозможно. Он с кем-то говорил некоторое время на первом этаже – Жанна не поняла с кем, – затем она услышала на лестнице его размеренные шаги. Прежде чем показаться в проеме открытой Двери, он на мгновение из вежливости остановился:

– Можно войти?

– Прошу вас, доктор.

Он был так же спокоен, так же холоден, как и в воскресное утро. С шести часов утра у Жанны успело заболело левое веко. Эта лишняя болячка напоминала укус пчелы, но доктора она в заблуждение не ввела, и, придвинув стул, он сразу же приготовился измерить Жанне кровяное давление.

– Это уже не в первый раз?

– Нет. Впервые это случилось в Египте десять лет назад, но не так сильно. Потом три или четыре раза в Стамбуле.

– Покажите ноги. Он потрогал их, заставил пошевелить пальцами, затем снова накинул одеяло.

– Вы давно проверяли сердце?

– Два месяца назад, незадолго до того, как я уехала. Кажется, оно не в таком уж плохом состоянии, и с этой стороны сейчас опасаться нечего. Невестка говорила с вами?

– Я не видел ее. Я встретил только ее сына.

– Он знает, что вы пришли ко мне?

– Это было бы трудно утаить.

– Ну и как он?

– Спокоен, лицо немного осунулось.

– Он вам ничего не сказал?

– Попросил меня не уходить, не поговорив с ним. Он вздохнул, убирая стетоскоп в футляр:

– Вам известны режим и диета?

– Никакой соли. Немного мяса. Никаких пряностей. Ни кофе, ни чая. Каждые два часа стаканом воды запить одну из тех таблеток, которые вы мне выпишете. Она улыбнулась ему:

– Верно?

– Вы забыли главное.

– Не двигаться, я знаю.

– Рецепт отдать прислуге? Или вы предпочитаете, чтобы я прислал лекарства прямо из аптеки?

– Так было бы лучше, если вас не затруднит. У Дезире сегодня много дел, да еще и я в придачу. Скажите, доктор, как вы думаете, сколько времени...

– А сколько времени вам пришлось лежать в прошлый раз?

– Неделю, но...

– Значит, теперь две недели. Может, чуть меньше. Он продолжал присматриваться к ней, как и в то воскресенье, но на этот раз у Жанны складывалось впечатление, что он вот-вот сбросит свою маску холодной сдержанности. Вдобавок, направляясь к двери, он было обернулся, но потом снова пошел к выходу, сказав лишь:

– Я зайду проведать вас завтра днем.

В течение всего времени, что доктор был у нее в комнате, Жанна не могла прислушиваться к звукам дома так, как ей хотелось бы, но все-таки прислушивалась – доктор, во всяком случае, заметил это, как поняла Жанна, и, может быть, именно в этот момент он был более всего склонен поговорить с ней. Внизу доктор не задержался, входная дверь закрылась за ним почти сразу же; за столом, судя по хождениям Дезире взад-вперед и звяканью фаянса, собралось несколько человек. Только через полчаса послышались шаги на лестнице, шаги старой подруги, которая очень старательно изображала перед Жанной, что не запыхалась.

– Что он тебе сказал? – спросила она, усевшись на краешек кровати.

– Что все пустяки, как я и предполагала.

– Еда без соли?

– Без соли и перца, если у тебя хватит на это времени. Что они там, внизу, делают?

– Сперва я сходила к бухгалтеру, как ты мне велела. Он, как мне показалось, сразу все понял. – К Анри он подошел несколько минут назад.

– Кто собрался в столовой? Подожди. Луиза спустилась первой. Она с тобой говорила?

– Когда она спустилась вниз, она была похожа скорее на призрак, чем на живого человека, вошла совершенно без шума, и я заметила ее не сразу. Казалось, она боятся кого-то и готова сбежать и запереться в своей комнате, если кто-нибудь попытается причинить ей зло. Она удивилась, не увидев тебя в кухне; заглянула туда, проходя мимо, а потом направилась в столовую. Я сразу Нее принесла ей горячий кофе, так что ей пришлось сесть. Моя невестка не спускалась?" – спросила она. Едва я успела ответить ей, как ты велела, как тут же пришел Анри. И ему тоже налила кофе. Он как-то невнятно поздоровался не глядя на мать. Я принесла горячие рогалики и... Подожди... С этими хождениями у меня все перепуталось. Стараешься все припомнить и только сбиваешься. А, да! Доктор постучал в дверь. Я помчалась открывать, а когда мы вошли в коридор, Анри поднялся посмотреть, кто пришел. Он очень недолго поговорил с доктором. Пока доктор был наверху, спустилась и Алиса, на этот раз одетая, умытая и причесанная и, как всегда, с ребенком на руках. Она увидела в столовой манеж и попыталась посадить туда Боба. Он тут же заплакал. Чтобы дать его матери возможность позавтракать, я поиграла с ним немного, и ему это так понравилось, что я смогла опять прислуживать за столом.