Агата Кристи - Трагедия в трех актах

– Совершенно изумительная женщина, – восхищенно сказал сэр Чарлз. – Правда, со мной обходится как с младенцем, только что с ложечки не кормит.

– Воплощенная деловитость и исполнительность, – заметил Стрендж.

– Служит у меня уже шесть лет, – продолжал сэр Чарлз. – В Лондоне была секретарем, а теперь экономка, притом отменная. Хозяйство у нее налажено безукоризненно, как часовой механизм. И вот, вообразите, желает уйти от меня.

– Почему?

– Говорит, – сэр Чарлз рассеянно потер нос и сказал, скептически морщась, – говорит, что у нее больная и беспомощная мать. Лично я в это ни капельки не верю. У таких женщин, как мисс Милрей, вообще не может быть матери. Они появляются на свет с помощью динамо-машины. Нет, тут что-то другое.

Сэр Бартоломью хмыкнул.

– Вероятно, пошли какие-нибудь пересуды, – предположил он.

– Пересуды? – Глаза сэра Чарлза округлились. – О чем вы?

– Мой дорогой, неужели вы не знаете, как возникают сплетни?

– Вы хотите сказать, о ней и.., обо мне? Это с ее-то внешностью? И в ее возрасте?

– Ей, вероятно, нет и пятидесяти.

– А я уверен, что есть. – Сэр Чарлз задумался. – Нет, кроме шуток, Толли, вы обратили внимание на ее лицо? Глаза, нос, рот – все на месте, но разве это лицо? Лицо женщины? Самый неразборчивый ловелас не прельстился бы ею!

– О, вы недооцениваете этих старых дев. Бог знает, что у них на уме!

Сэр Чарлз покачал головой:

– Нет, не верю. Мисс Милрей так несокрушимо добропорядочна, что ей ничего подобного и в голову не придет. Она же ходячая добродетель. А в качестве секретаря или экономки ей просто цены нет. Я всегда, между прочим, считал, что секретарша должна быть страшна как смертный грех.

– Весьма разумно.

Сэр Чарлз, казалось, погрузился в глубокую задумчивость. Желая отвлечь его, сэр Бартоломью спросил:

– Кого вы сегодня ожидаете?

– Ну, во-первых, Анджи.

– Анджелу Сатклифф? Превосходно!

Мистер Саттертуэйт даже подался вперед – так не терпелось ему узнать, кто приглашен на обед. Анджела Сатклифф была известная актриса, уже не молодая, но пользующаяся неизменным успехом у зрителей и покоряющая всех тонким умом и обаянием. О ней говорили, что она вторая Эллен Терри[2].

– Затем Дейкерсы.

Мистер Саттертуэйт согласно кивнул. Миссис Дейкерс – та самая преуспевающая художница по костюмам, владелица Модного салона «Амброзия Лимитед». В театральных программках можно было прочесть, например, что «костюм мисс Блэнк в первом акте от „Амброзии“, Брук-стрит. Ее муж, капитан Дейкерс, пользуясь его собственным жаргоном завсегдатая лошадиных скачек, был темной лошадкой. Почти все время он проводил на ипподромах, а несколько лет назад и сам участвовал в ежегодных весенних скачках в Эйнтри.

В прошлом у него была какая-то сомнительная история, толком никто ничего не знал, но слухи ходили. Впрочем, следствия никакого не велось, во всяком случае, официально, но.., при упоминании о Фредди Дейкерсе кое у кого чуть заметно поднимались брови.

– Затем будет Энтони Эстор, драматург.

– О, конечно, – воскликнул мистер Саттертуэйт. – Это ведь ее перу принадлежит «Одностороннее движение». Я смотрел эту пьесу два раза. Нынче это гвоздь сезона.

Мистер Саттертуэйт был чрезвычайно доволен собой: для него не тайна, что Энтони Эстор – женщина. И как ловко он это ввернул!

– Как же ее настоящая фамилия? Запамятовал, – сказал сэр Чарлз. – Уиллс, так, кажется? Я ведь только однажды с нею встречался. А сегодня пригласил ее, чтобы доставить удовольствие Анджеле. Вот вроде и вся компания.

– А из местных кто-нибудь будет?

– О да! Ну, разумеется, Беббингтоны. Он пастор, очень славный малый, вполне светский, его жена – весьма приятная дама. Дает мне уроки садоводства. Итак, будут Беббингтоны.., и леди Мэри с Мими. Пожалуй, все. Ах да! Еще некий юноша, его зовут Мендерс. Он, кажется, журналист. Красивый молодой человек. Ну вот и все.

Мистер Саттертуэйт, отличавшийся крайней дотошностью, принялся пересчитывать по пальцам:

– Мисс Сатклифф – раз, Дейкерсы – три, Энтони Эстор – четыре, леди Мэри с дочерью – шесть, пастор с женой – восемь, юноша – девять, с нами получается двенадцать. Кто-то из вас просчитался – мисс Милрей или вы, сэр Чарлз.

– Нет, мисс Милрей не может просчитаться, – заверил его сэр Чарлз. – Она никогда не ошибается. Позвольте.., да, ей-богу, вы правы. Одного упустил. Просто из головы вон. – Сэр Чарлз засмеялся. – Вот бы он огорчился. Этот человек невероятно честолюбив. Не знаю, кто может сравниться с ним в этом смысле.

В глазах мистера Саттертуэйта мелькнула насмешка. Он всегда считал, что самые честолюбивые создания на свете – это актеры. И сэр Чарлз отнюдь не исключение. «В своем глазу бревна не видишь», – подумал мистер Саттертуэйт, которого чрезвычайно позабавила эта мысль.

– Так кто же он?

– Один чудаковатый малый, – сказал сэр Чарлз. – Впрочем, весьма знаменитый. Возможно, вы о нем слышали. Эркюль Пуаро. Он бельгиец.

– А-а, детектив, – обрадовался мистер Саттертуэйт. – Как же, как же, мне приходилось встречаться с ним. Выдающаяся личность.

– Да, незаурядная, – согласился сэр Чарлз.

– Я с ним не знаком, – сказал сэр Бартоломью, – но наслышан о нем довольно. Он ведь, кажется, уже ушел в отставку, да? Не знаю, правда ли то, что о нем рассказывают, или просто досужие вымыслы… Что ж, Чарлз, будем надеяться, эти выходные пройдут без преступлений – Это отчего же? Только оттого, что с нами будет детектив? По-моему, Толли, вы ставите телегу впереди лошади, вам не кажется?

– Ну, у меня на этот счет своя теория.

– Что за теория, доктор? – заинтересовался мистер Саттертуэйт.

– Видите ли, я считаю, что человек сам притягивает к себе разные приключения, а не наоборот. Почему у одних людей жизнь увлекательная, а у других – унылая? Думаете, это зависит от обстоятельств? Ничуть не бывало. Один колесит по всему свету, и с ним ничего не случается. Накануне его приезда происходит кровавая бойня, только он уедет – землетрясение; на пароход, которому суждено пойти ко дну, он непременно опоздает. Другой же всю жизнь проводит в Бэллеме, ездит изо дня в день только в Сити, но у него сплошные неприятности.

Банды шантажистов, роковые красотки, угонщики автомобилей – все тут как тут. Есть люди, которым на роду написано потерпеть кораблекрушение. Посади их в лодку посреди детского бассейна, они все равно утонут. А такие, как Эркюль Пуаро, не ищут преступление, оно само идет им в руки.

– В таком случае, – сказал мистер Саттертуэйт, – может, оно и к лучшему, что мисс Милрей присоединится к нам, все-таки хоть не будет за столом чертовой дюжины.

– Ладно уж, – сэр Чарлз сделал широкий жест, – будь по-вашему, Толли, пусть убивают, если вам так хочется. Ставлю только одно условие – жертвой буду не я.

И все трое, смеясь, пошли к дому.

Больше всего на свете мистера Саттертуэйта интересовали люди. Особенно представительницы прекрасного пола. Их он понимал очень хорошо, значительно лучше, чем это обычно свойственно мужчинам. Он без труда постигал их психологию, ибо ему самому были присущи некоторые женские черты. Дамы охотно поверяли ему свои тайны, но никогда не принимали его всерьез. Порой это немного огорчало мистера Саттертуэйта. Ему тогда казалось, что на сцене жизни он лишь зритель, наблюдающий за развитием драмы, в которой для него нет места. Но, честно говоря, эта роль вполне его устраивала.

Этим вечером, сидя в просторной гостиной, выходящей на террасу и стилизованной неким модным художником под роскошную каюту корабля, мистер Саттертуэйт с неподдельным интересом разглядывал волосы Синтии Дейкерс, стараясь подыскать название тому редкому оттенку, который Синтия ухитрилась им придать. Цвет был совершенно невиданный, но довольно приятный для глаз, какой-то зеленовато-бронзовый. Краска, должно быть, прямо из Парижа, предположил мистер Саттертуэйт. Трудно было сказать, хороша ли собой миссис Дейкерс на самом деле, но выглядела она сногсшибательно – высокая, с фигурой безупречно отвечающей требованиям моды. Шея и руки у нее в любое время года имели оттенок легкого курортного загара, естественного или искусственного – не разберешь. Зеленовато-бронзовые волосы уложены в замысловатую и, бесспорно, наимоднейшую прическу, которую способен сотворить только лучший лондонский парикмахер. Выщипанные брови, подкрашенные ресницы, чуть заметный налет тончайшего грима на лице, рот, незатейливо очерченный природой, но обретший с помощью помады изящный изгиб – все как нельзя более шло к ее вечернему платью, чрезвычайно простенькому (смешно, до чего обманчива эта кажущаяся простота!), из какой-то необычайной материи – тускло-синей, но как бы светящейся изнутри.

«Умеет себя подать, – подумал мистер Саттертуэйт, одобрительно глядя на нее. – Интересно, какова она на самом деле».

На этот раз он имел в виду не внешность миссис Дейкерс, а ее характер.

Говорила она с расстановкой, манерно растягивая слова:

– Мой дорогой, это было просто невероятно. Знаете, всегда существует нечто, по природе своей невозможное. Так вот, это было из разряда невозможного. Это было.., пронзительно.

«Пронзительно» – нынче очень модное словечко, – отметил про себя мистер Саттертуэйт. – У всех на языке это «пронзительно».

Сэр Чарлз, истово взбалтывая коктейли, разговаривал с Анджелой Сатклифф, высокой, красивой, с седыми волосами, дерзко очерченным ртом и прелестными глазами.

Фредди Дейкерс беседовал с Бартоломью Стренджем.

– Все знают, что со старым Ледисборном. Вся конюшня знает, – говорил он визгливым голосом.

Фредди Дейкерс был низенький, рыжий человечек, с красным, обветренным лицом и усами щеточкой. Глаза у него бегали.

Рядом с мистером Саттертуэйтом сидела мисс Уиллс, чья пьеса «Одностороннее движение» была признана лондонской публикой чуть ли не самой остроумной и смелой за последние несколько лет. Мисс Уиллс, высокая, худощавая, со скошенным подбородком и светлыми в мелких кудряшках волосами, носила пенсне и была одета в ужасающе бесформенное платье из зеленого шифона.