– Я вас понимаю, – сказал мистер Саттертуэйт, – и должен признаться, мне и самому это не по душе. Знаю, что во мне сильны старомодные предрассудки, но ничего не могу с собой поделать. И все же, – в его взгляде мелькнула искорка смеха, – едва ли мы с вами можем надеяться, что нынешние юные леди будут сидеть дома за пяльцами и что одна мысль о преступлении способна повергнуть их в трепет.

– Мне неприятно даже думать об этом. Никак не ожидала, что могу попасть в подобную историю. Просто ужасно. – Она зябко повела плечами. – Бедный сэр Бартоломью.

– Вы ведь его почти не знали? – отважился спросить мистер Саттертуэйт.

– По-моему, я встречалась с ним всего раза два. Первый раз, где-то год назад, когда они с сэром Чарлзом приезжали сюда на выходные, второй раз – когда скончался несчастный мистер Беббингтон… Признаться, приглашение сэра Бартоломью меня удивило. Но я его приняла, подумала, что Мими будет рада. У нее, бедняжки, мало удовольствий в жизни. К тому же у нее тогда было подавленное состояние, она будто потеряла всякий интерес к жизни. Вот я и подумала, что ей не помешает развлечься.

– Пожалуйста, расскажите мне об Оливере Мендерсе. Этот юноша вызывает у меня интерес.

– Думаю, он умен… Конечно, ему трудно пришлось…

Она покраснела и запнулась, потом в ответ на вопросительный взгляд мистера Саттертуэйта снова заговорила:

– Понимаете, его отец и мать не состояли в браке.

– Правда? А я и понятия не имел об этом.

– Здесь это всем известно, иначе я никогда бы об этом не заговорила. Старая миссис Мендерс, бабушка Оливера, живет в Данбейне, у нее большой дом на Плимут-роуд. Ее муж был здешний адвокат. Сын уехал служить в Лондон и весьма преуспел. Теперь он очень богат. А дочь ее была премиленькая девушка, но ей вскружил голову один женатый ловелас. Я очень его осуждаю. Такой позор! Ну, в конце концов они куда-то уехали. Жена так и не дала ему развода. Дочь миссис Мендерс родила сына Оливера и вскоре умерла. Мальчика взял на попечение его дядя, своих детей у него не было. Вот так Оливер и рос – то у дяди в Лондоне, то у бабушки. Он всегда приезжал сюда на летние каникулы.

Леди Мэри помолчала.

– Мне очень его жаль. По-моему, вся его надменность напускная.

– Неудивительно. Так часто бывает. Если человек о себе слишком высокого мнения, если он без конца похваляется, то наверняка в глубине души он чувствует свою ущербность.

– Я этого не понимаю.

– Вообще комплекс неполноценности – престранная вещь. Криппен[13], например, безусловно, им страдал. В основе множества преступлений тоже лежит комплекс неполноценности. Желание самоутвердиться.

– Право, это удивительно, – тихо сказала леди Мэри и о чем-то задумалась.

Мистер Саттертуэйт, глядя на нее, расчувствовался. Она чрезвычайно ему нравилась – грация в каждом ее движении, покатые плечи, мягкий взгляд карих глаз. «Как мило, что она совсем не пользуется косметикой, – думал он. – Должно быть, в молодости она была необыкновенно хороша. Не броской красотой розы, нет, а скромной прелестью фиалки, стыдливо прячущей свое очарование».

Мысли унесли его в прошлое, в далекие годы юности.

Неожиданно для самого себя он принялся рассказывать леди Мэри о себе, о единственной любви, которую ему довелось испытать. Безответная любовь. Кого теперь этим удивишь? Грустная история, но как она дорога сердцу мистера Саттертуэйта.

Он рассказал леди Мэри о той девушке, о том, как прекрасна она была, как они ездили в Кью[14] любоваться колокольчиками. В тот день он решился наконец предложить ей руку и сердце. Ему казалось, что она разделяет его чувства. И вдруг, когда они стояли, восхищенно глядя на колокольчики, она поверила ему свою тайну… Так он узнал, что она любит другого. Он не открыл ей своего сердца, он стал ее преданным другом.

Не бог весть какая потрясающая история, но прозвучала она весьма уместно среди этих выцветших ситцев и тонкого, как яичная скорлупа, фарфора.

А потом леди Мэри поведала ему о себе, о своем замужестве, не слишком, как оказалось, счастливом.

– Я была глупая девчонка, впрочем, девчонки все глупые, мистер Саттертуэйт. Они так самоуверенны, воображают, что им все на свете известно… Знаете, кругом только и слышишь, что про «женскую интуицию». А на мой взгляд, ее вообще не существует. Никакой интуиции, способной остеречь девушку от увлечения мужчинами известного типа, нет. Ничего-то они не понимают. Родители предупреждают их, но – увы! – они и слушать ничего не хотят. Должна признаться, что мужчина, о котором идет дурная слава, особенно привлекателен в глазах молоденьких дурочек. Они воображают, что их любовь сразу изменит его к лучшему.

Мистер Саттертуэйт сочувственно кивнул.

– Действительно, в юности ничего-то не знаешь и не понимаешь. А когда поймешь, то уже слишком поздно.

Она вздохнула.

– Я сама во всем виновата. Мои близкие не хотели, чтобы я выходила за Роналда. Он был знатного рода, но его репутация оставляла желать лучшего. Отец прямо говорил мне, что он недостойный человек. Но я ничего не желала слушать. Верила, что ради меня Роналд способен начать новую жизнь.

Леди Мэри молчала, поглощенная воспоминаниями.

– Роналд обладал редким обаянием. Но отец оказался совершенно прав. Я скоро в этом убедилась. Роналд разбил мне сердце, простите за столь старомодное выражение. Да, он разбил мне сердце. Я жила в постоянном страхе – что еще меня ожидает.

– О! – произнес мистер Саттертуэйт, с живейшим вниманием слушавший леди Мэри.

– Вам, наверное, это покажется чудовищным, мистер Саттертуэйт, но, когда он заболел воспалением легких и скончался, я испытала облегчение… Не подумайте, что я не была к нему привязана… Нет, я его любила, но уже больше не обольщалась на его счет. И у меня уже была Мими…

Голос у нее потеплел.

– Такая забавная девчушка! Она и тогда была ужасно независимая…

Леди Мэри помолчала.

– Некоторые книги, которые я прочла в последние годы, принесли мне большое утешение. Это книги по психологии. Оказывается, сплошь и рядом человек не может совладать с собой. Что-то вроде отклонения от нормы. Тут уж никакое воспитание не поможет. В детстве Роналд крал деньги у своих школьных товарищей. Хотя в деньгах он не нуждался. Теперь я понимаю – он был не властен над собой… Таким уж он родился…

Леди Мэри осторожно приложила к глазам крошечный носовой платок.

– Но ведь я ничего этого не знала, – виновато сказала она. – Мне внушали, что надо различать, что хорошо, а что дурно. Но как? Ведь различить добро и зло совсем не так уж просто.

– Человеческая душа – потемки, – участливо проговорил мистер Саттертуэйт. – Мы покуда ощупью идем к ее пониманию. Не говоря о явных маньяках, сколько еще таких людей, у которых, как бы отсутствуют тормоза. Вот вы или я, например, говорим: «Ненавижу его. Хочу, чтобы он умер». Но ведь это только слова, у нас и в помыслах нет кого-то убивать. Нравственный запрет, или тормоз, срабатывает автоматически. Но у некоторых людей подобная мысль становится навязчивой и целиком ими завладевает. Они уже ни о чем другом не думают, только бы удовлетворить свое желание, и как можно скорее.

– Боюсь, для меня это слишком мудрено, – с улыбкой сказала леди Мэри.

– О, пожалуйста, простите мои умствования!

– Вы ведь хотели сказать, что нынешней молодежи не хватает сдержанности? Это и меня порой тревожит.

– Нет-нет, я говорю совсем о другом. По-моему, лучше не слишком себя сдерживать, во всяком случае, полезнее. Вы, наверное, сейчас думаете о мисс.., э… Мими.

– Пожалуйста, называйте ее просто Мими, – улыбнулась леди Мэри.

– Благодарю вас.

– Она очень импульсивна. Если увлечется чем-нибудь, ее не образумишь. Мне не нравится то, что она затеяла, я уже вам говорила. Но разве она станет меня слушать?

Огорчение, звучавшее в голосе леди Мэри, позабавило мистера Саттертуэйта. «Если бы она знала, что горячность Мими не что иное, как разновидность все той же старой как мир игры, когда женщина старается завлечь мужчину, она бы, наверное, ужаснулась…»

– Мими мне говорила, что мистера Беббингтона тоже отравили. Как, по-вашему, мистер Саттертуэйт, это правда? Или фантазии моей неугомонной дочери?

– Это мы узнаем после эксгумации.

– Стало быть, эксгумация состоится? – спросила леди Мэри с дрожью в голосе. – Бедная миссис Беббингтон, для нее это, должно быть, страшное потрясение. Ничего ужаснее и вообразить невозможно.

– Вы ведь хорошо с ней знакомы, леди Мэри?

– Да, конечно. Они наши.., были наши близкие друзья.

– Вы не знаете, может быть, кто-то все-таки затаил злобу на мистера Беббингтона?

– Да нет же, нет!

– Он вам не говорил о чем-нибудь подобном?

– Нет.

– Они ведь жили дружно между собой, не так ли?

– О, они были счастливой парой, и в детях тоже были счастливы. Денег, конечно, не хватало. Да еще вот мистер Беббингтон страдал артритом. А в остальном у них все было благополучно.

– А Оливер Мендерс ладил с викарием?

– Н-ну… – нерешительно протянула леди Мэри, – пожалуй, не слишком. Беббингтоны жалели Оливера, и обычно во время каникул он проводил у них много времени, играл с их мальчиками… Хотя, кажется, они не слишком его жаловали. Про Оливера не скажешь, что он всеобщий любимец. Вечно похвалялся то деньгами, то сластями, которые он якобы носит в школу, то своими столичными развлечениями. Дети такого не прощают.

– Ну а потом, когда он вырос?

– Потом, кажется, они виделись не слишком часто. Однажды здесь, у меня в доме, Оливер невежливо обошелся с мистером Беббингтоном. Это было года два назад.

– Как же это случилось?

– Оливер вел себя бестактно, нападал на христианство. Мистер Беббингтон очень спокойно и терпеливо ему возражал. Это только подливало масло в огонь. «Вы, церковники, смотрите на меня свысока – у меня, видите ли, родители не состояли в браке. Я, видите ли, дитя греха. А мне.., я восхищаюсь теми, кто не боится быть грешным, кому безразлично, что думают всякие там ханжи, лицемеры и попы», – кричал Оливер. Мистер Беббингтон молчал. Но Оливер уже не мог остановиться: «Что, нечего сказать, да? Кто поверг весь мир в хаос? Церковь с ее предрассудками! Взять бы да снести все церкви с лица земли!» Тогда мистер Беббингтон говорит с улыбкой: «И священников тоже, не так ли?» Оливер понял, что над ним смеются, и совсем разошелся: «Ненавижу все, на чем стоит ваша церковь! Ненавижу ваше самодовольство, вашу самоуверенность, ваше лицемерие! К черту всю эту ханжескую братию!» Мистер Беббингтон снова улыбнулся – у него была чудесная улыбка – и говорит: «Дорогой мой друг, ну, снесете вы все церкви и храмы, но Бог-то останется».