Вдруг Сади, которая все время была таким молодцом, впала в истерику; ее судорожные вскрикивания и беспричинный, дикий смех ужасно действовали на нервы. Мисс Адамс и Стефенс ехали как можно ближе к ней, чтобы не дать ей упасть; наконец, окончательно обессилев, девушка впала в состояние, близкое к забытью. Бедные вьючные верблюды, казалось, были столь же истомлены, как и их седоки; их поминутно приходилось понукать, дергая за кольцо, проткнутое в ноздри и заменяющее уздечку.

Путь все еще лежал вдоль усеянной остовами большой караванной дороги; подвигались медленно, и уже не раз оба эмира объезжали караван сзади, озабоченно покачивали головами, глядя на вьючных верблюдов, на которых ехали пленные. Особенно отставал один старый верблюд, сильно прихрамывавший, на котором ехал раненый суданский солдат. Эмир Вад Ибрагим подскакал к нему и, вскинув свой ремингтон к плечу, выстрелил бедному животному прямо в голову: когда верблюд упал, раненый солдат вылетел из седла далеко вперед грузно упал на землю. Пленные невольно обернулись назад и увидели, как он силится подняться на ноги с недоумевающим выражением лица; в этот самый момент один из баггара проворно соскользнул со своего верблюда и занес над головой раненого свой большой нож.

— Не смотрите, не смотрите! — крикнул дамам Бельмонт, и все они продолжали ехать, не оборачиваясь, но с сильно бьющимся в груди сердцем, невольно сознавая, что там, сзади, происходит что-то ужасное, хотя никто из них не слышал ни стона, ни звука. Минуту спустя сухощавый баггара нагнал и обогнал их, вытирая на ходу свой длинный нож о косматую шею верблюда.

По пути встречалось много такого, что могло интересовать пленных, если бы они только были в состоянии что-либо видеть или замечать. Время от времени попадались на краю большой караванной дороги остатки старинных построек из сырого кирпича, очевидно, вывезенного сюда из Нижнего Египта. Эти постройки предназначались некогда служить временными убежищами для путников и защитой от разбойников — этих пиратов пустыни, какие всегда встречались на пути караванов. В одном месте, на вершине небольшого песчаного кургана, наши путешественники заметили обломок красивой колонны из красного асуанского гранита с изображением белокрылого бога Египта и медальонов с изображением Рамзеса II. Даже спустя три тысячелетия, повсюду виден след этого великого царя-воителя. Его изображение здесь на колонне являлось добрым знамением для пленных, оно говорило, что они всё еще в пределах Египта, что их соотечественники еще могут отбить их у похитителей.

— Египтяне уже однажды побывали здесь! — сказал Бельмонт. — Значит, они могут побывать здесь и еще раз!

Все попытались улыбнуться его словам, но теперь им уже как-то плохо верилось в возможность спасения.

Но — о счастье! То тут, то там на краю дороги в маленьких углублениях почвы виднелась едва заметная зеленая травка: это означало, что на незначительной глубине есть вода. И вдруг совершенно неожиданно дорога стала спускаться под уклон, в глубокую котловину, дно которой было покрыто сочной свежей зеленью, а посреди возвышалась группа нарядных пальм.

Этот прелестный оазис среди безотрадной африканской пустыни казался драгоценным изумрудом в оправе из красной меди. Но не одна краса этого пейзажа манила взоры усталых, измученных путников. Нет, этот уголок рая сулил им и отдых, и отраду, и облегчение от мучившей их жажды. Действительно, здесь было семь колодцев больших и два маленьких. Это были мискообразные углубления, вырытые в земле и наполненные водою, черной и холодной, до краев. В них хватало воды на самые многочисленные караваны. Даже Сади, находившаяся все время в полусознательном состоянии, как будто ожила: и ее радовала эта зеленая трава, этот клочочек тени. Усталые, измученные животные далеко протягивали вперед свои длинные шеи, с видимым наслаждением втягивая в себя воздух.

Здесь сделали привал. И люди, и верблюды напились вволю. Верблюдов привязали к кольям. Арабы разостлали в тени свои циновки, на которых расположились спать, а пленные, приняв свою порцию дурро и фиников, получили разрешение делать, что хотят, в течение всего дня, а перед закатом к ним должен был явиться мулла — наставлять в «правой вере».

Дамам предоставили расположиться в густой тени акаций, мужчины же удовольствовались тенью пальм. Их широкие и большие листья ласково шелестели у них над головами; тихий степенный говор арабов некоторое время доносился до них, равно как и мерное, медленное чавканье верблюдов.

Глава VIII

Полковник Кочрэнь вдруг почувствовал что кто-то трогает его за плечо. Обернувшись, он увидел перед собой возбужденное черное лицо негра Типпи-Тилли. Тот держал палец у рта, в знак молчания, и глаза его тревожно бегали по сторонам.

— Лежите смирно! Не шевелитесь! — прошептал он Кочрэню в самое ухо. — Я здесь лягу рядом с вами; они не отличат меня от других… Постарайтесь понять меня, я имею сказать вам нечто важное!

— Если ты будешь говорить медленно, — сказал полковник, — я пойму.

— Я не совсем доверяю тому человеку, Мансуру, думаю, лучше скажу самому Миралаи. Я все ждал, пока все заснут. А теперь через час нас созовут к молитве. Вот вам прежде всего пистолет, чтобы вы не сказали, что вы безоружны! — И негр сунул полковнику в руку старый громоздкий пистолет, вполне исправный и заряженный. Кочрэнь взглянул на него внимательно и затем спрятал в карман, кивнув негру головой. — Нас восемь человек, желающих вернуться в Египет, да вас четверо мужчин. Один из нас, Мехмет-Али, связал двенадцать лучших верблюдов, — это самые сильные и быстрые из всех, за исключением верблюдов двух эмиров! Кругом расставлены часовые, но они разбрелись в разные стороны. Те двенадцать верблюдов, о которых я говорю, стоят тут близехонько от нас, за этой акацией. Лишь немногие из остальных животных сумеют нагнать нас. К тому же у нас при себе ружья, а часовые не могут задержать двенадцать верблюдов. Бурдюки все доверху налиты водой, а завтра к ночи мы можем увидеть перед собой Нил!

Полковник понял не все, но все же вполне достаточно, чтобы уловить самую сущность речи. Последние дни испытаний жестоко отразились на нем. Лицо его было мертвенно-бледно, и волосы заметно седели с каждым часом. Его можно было теперь принять за отца того бравого полковника Кочрэня, который всего сутки тому назад расхаживал по палубе «Короско».

— Это все прекрасно, — отвечал он, — но как нам быть с нашими тремя дамами?

Черномазый Типпи-Тилли пожал плечами.

— Одна из них старая, да и вообще, когда мы вернемся в Египет, мы найдем там женщин, сколько угодно! Молодым же ничего не сделается: их просто поместят в гарем калифа!

— Ты говоришь нелепости, — вскипел Кочрэнь, — мы или возьмем наших женщин с собой, или сами останемся с ними!

— Я полагаю, что сам ты говоришь вещи неразумные, — сердито отвечал негр, — как можешь ты требовать от моих товарищей и от меня, чтобы мы сделали то, что должно погубить все дело? Сколько лет мы ждали подобного случая, а теперь, когда этот случай представился, вы хотите, чтобы мы лишили себя возможности воспользоваться им из-за вашего безумия насчет этих женщин!

— А ты забыл, что мы вам обещали по возвращении в Египет?

— Нет, не забыл, — по двести египетских фунтов на человека и зачисление в египетскую армию! — сказал негр.

— Совершенно верно! Ну, так вот, каждый из вас получит по триста фунтов, если вы придумаете какое-нибудь средство взять женщин с собой!

Типпи-Тилли в нерешительности почесал свою кудлатую голову.

— Мы, конечно, могли бы привести сюда еще трех быстрейших верблюдов; там еще есть три прекрасных животных из числа тех, которые стоят там у костра. Но как мы взгромоздим на них женщин второпях? Кроме того, как только верблюды поскачут галопом, женщины, наверное, не удержатся на них; я даже боюсь, что и вы-то, мужчины, не удержитесь: ведь это дело не легкое! Нет, мы оставим их здесь. Если вы не согласны оставить ваших женщин, то мы оставим и вас и бежим одни!

— Прекрасно! — произнес резко и отрывисто полковник и отвернулся, как бы собираясь снова заснуть. Он отлично знал, что с этими восточными народами тот, кто молчит, всегда одержит верх. И действительно; негр ползком добрался до своего товарища феллаха Мехмет-Али, который сторожил верблюдов, и некоторое время шепотом совещался с ним. Затем Типпи-Тилли снова дополз до полковника и, тихонько толкнув его в плечо, проговорил:

— Мехмет-Али согласен, он отправился взнуздать еще трех лучших верблюдов. Но я тебе говорю, что это чистое безумие, и все мы себя погубим этим — ну, да все равно, пойдем разбудим женщин!

Полковник разбудил своих товарищей и сообщил в нескольких словах, в чем дело. Бельмонт и Фардэ были готовы на какой угодно риск. Но Стефенс, которому пассивная смерть была больше по душе и не представляла собою ничего ужасного перед активным усилием избежать ее, трепетал и дрожал от страха. Вытащив из кармана свой «Бэдекер», он принялся писать на нем свое завещание. Но рука его до того дрожала, что даже сам он не узнал своего почерка.

Тем временем Кочрэнь и Типпи-Тилли доползли туда, где спали дамы: мисс Адамс и Сади спали крепко. Но миссис Бельмонт не спала. Она сразу поняла все.

— Меня вы оставьте здесь, — произнесла мисс Адамс, — в мои годы не все ли равно! Я только буду вам помехой!

— Нет, нет, тетя! Я без вас ни за что не уеду! Ты и не думай! воскликнула девушка. — Не то мы обе останемся!

— Полноте, мисс, теперь не время рассуждать, — строго сказал Кочрэнь. Жизнь всех нас зависит от вашего усилия над собой. Вы должны заставить себя ехать с нами!

— Но я упаду с верблюда, я это знаю! — возражала мисс Адамс.

— Я привяжу вас к седлу своим шарфом; жалко только, что я отдал свой красный шелковый шарф мистеру Стюарту. По мнению Типпи-Тилли, теперь как раз удобный для нас момент бежать!