— Бей его, бей! — завопила Анастасия.

— Придержите язык! — сделал замечание судья.

Мастер проявлял редкостные проворство и ум, не давая Монтгомери уходить влево. В какой-то момент он развернулся и нанес ему прямой удар в лицо. Второй раз Монтгомери свалился на пол, не сумев сдержать стона. «На этот раз — все, — думал он с горечью, слепо шаря руками по полу. — Мне не подняться». Но ускользающее сознание опять ловило как бы издалека доносящийся счет:

— Один... два... три... четыре... пять... шесть...

— Время! — раздался голос судьи.

Зал взорвался. Болельщики Мастера просто взвыли от разочарования. Другая сторона заглушала их радостным воплем. В самом деле, у них появилась надежда. За четыре секунды их боксер ни за что не оправился бы, а теперь у него впереди целая минута.

На этот раз рефери не пытался утихомирить зал, а, напротив, наблюдал эту картину с довольной улыбкой. Его цилиндр и спинка судейского стула достигли предела в своем наклоне назад — еще секунда и упадут. С хронометристом он обменялся понимающим взглядом. Тэд Бартон и второй секундант подняли бесчувственного Монтгомери и усадили на стул в углу. Его голова бессильно свисала, и казалось, шансов привести его в себя нет, но от вылитой на голову холодной воды его пробрала дрожь, а потом он стал бессмысленно озираться вокруг.

— Ура! Очухался! — раздались крики. — Вот это крепыш! Так держать!

Несколько капель бренди, которые влил ему в рот Бартон, прояснили сознание. Монтгомери мог уже оценивать свое положение и не надеялся продержаться хотя бы раунд. Но тут прозвучало: «Секунданты, с ринга! Время!»

Мастер немедленно вскочил со стула.

— Не подпускай его близко! Устрой себе передышку, — успел прошептать Роберту Бартон, и Монтгомери шагнул навстречу своей судьбе.

Он усвоил и второй урок. Больше он не даст Крэгсу обмануть себя и заманить на ближний бой. Надо избавить себя от риска получить еще такой же удар — он его не выдержит.

Мастер, судя по всему, решил не упускать преимущества и бешено атаковал, работая обеими руками. Монтгомери довольно удачно уклонялся. Ноги его снова стали послушными и надежными, сознание и зрение прояснились, восстановилась быстрота реакции.

Зрителю, обладающему некоторым воображением, могло представиться, что тяжелый неповоротливый броненосец пытается залпом из всех бортовых орудий накрыть небольшой фрегат, а тот, стремительно маневрируя, уходит из-под огня.

На протяжении трех раундов Мастер исчерпал весь свой арсенал трюков; разыгрывая усталость и переходя затем в стремительную атаку, он выложился до конца. Между тем к Монтгомери силы возвращались. Боль отступила куда-то. Весь первый после нокдауна раунд, следуя совету Тэда, он довольствовался тем, что уходил от ударов. Во втором раунде он позволил себе резкие и легкие контратаки. В третьем бил, как только противник приоткрывался.

Теперь после каждого раунда свое одобрение выражали не только его болельщики, но и литейщики — ведь для всех этих людей не было пристрастия выше спорта, и в этом они были бескорыстны. Их воображение, не слишком-то развитое, честно говоря, поражал этот юноша, в своем стремлении победить ставший выше самого себя.

Тем временем настроение Мастера достигло последней стадии свирепости. Три раунда назад он считал победу обеспеченной, а тут, на тебе, начинай сначала. Но этот мальчишка, казалось, с каждым раундом становился сильнее. К пятнадцатому раунду Роберт почувствовал, что дыхание его полностью восстановилось, а руки и ноги как будто налились силой. Однако Анастасия заметила кое-что новое в его поведении и поспешила поделиться своим наблюдением с Мастером.

— Вот теперь только по-настоящему дает себя знать твой удар по ребрам, Сайлас, — шептала она в перерыве. — Иначе зачем бы ему бренди? Давай, дожимай его, мой дорогой!

Монтгомери и вправду в это самое мгновение сделал хороший глоток из фляжки Бартона. Лицо его слегка порозовело, а взгляд как-то странно сосредоточился на одной точке. Рефери взглянул на него внимательно, а трактирщик Пэрвис, встревоженный этим неподвижным взглядом своего боксера, крикнул:

— Драться до конца, как уговаривались!

Литейщики поняли, что их Мастер одерживает верх, и орали:

— Давай! Жми! Двинь ему!

Если судить по внешнему виду, ни один из бойцов серьезно не пострадал. Для того и существует боксерские перчатки, чтобы удары только оглушали, но открытых ран не было. У Мастера, правда, совершенно заплыл один глаз, а у Монтгомери уже выступили несколько синяков в разных местах. На очень бледном лице казались особенно яркими пятна румянца, вызванные глотком бренди; его опять немного шатало, а руки повисли, как будто им не поднять даже двухунциевые перчатки. Ну, что ж, картина ясная! Парень дошел. Хороший удар — и он не встанет. Ну а если он тюкнет Мастера, тот и не почувствует. Словом, у джентльмена шансов нет.

— Давай! Врежь ему! Достань его! — бушевали жители Кроксли.

Эту волну страстей уже не смогли усмирить суровые взгляды и резкие замечания Степльтона.

А Монтгомери тем временем выжидал. Он настолько хорошо усвоил второй урок Мастера, что готов был сам разыграть со своим противником нечто подобное. Да, он устал, конечно, но не так сильно, как это видится со стороны. От глотка бренди прибавилось силы, и он сумеет ею распорядиться, когда представится возможность. Он только делал вид, что не стоит на ногах, а на самом деле чувствовал, как счастливо бурлит в нем кровь. Наверное, он неплохо разыграл свою роль, потому что Мастер охотно пошел на приманку. Он кинулся на легкую добычу и обрушил на Монтгомери град ударов. Руки его работали попеременно: левая — правая, правая — левая. Каждый выпад сопровождался жутким кряканьем — свидетельством того, что в удар вложена вся сила. Но Монтгомери умудрился избежать всех этих бешеных апперкотов. Он не дал прижать себя к канату. Он лавировал, отступал в сторону, подпрыгивал, уходя от ударов, мало этого, сумел блокировать их и даже наносить ответные. При этом на лице его сохранялось выражение безнадежности. К этому времени Мастер успел здорово устать от собственных непрерывных атак. Видя перед собой совершенно выдохшегося противника, он на долю секунды опустил руки, и в этот миг правая рука Монтгомери взлетела вверх.

Вот это был удар! Короткий, всем корпусом, вобравший всю силу ног, плеч, рук. И меткий — точно в челюсть. Не рожден человек, который устоял бы при таком ударе. И трудно представить себе, каким мужеством надо обладать, чтобы после такого удара подняться.

Мастер упал навзничь, и дощатый помост загрохотал. Ни один рефери на свете не смог бы сдержать крик потрясенной толпы. Мастер лежал на спине, ноги его были согнуты в коленях, необъятная грудная клетка раздувалась и опускалась. Огромное тело совершало какие-то непроизвольные движения, но оставалось на том же месте и в том же положении. Вдруг ноги Мастера судорожно дернулись, и потом он затих. Было очевидно, что матч окончен.

— Восемь... девять... десять... Аут! — произнес хронометрист, и под оглушительный рев своих и чужих болельщиков Мастер из Кроксли стал просто Сайласом Крэгсом.

А Монтгомери стоял и изумленными глазами смотрел на рухнувшего колосса. Он единственный в этом зале еще не понимал, что все кончено. Очень смутно он слышал, будто выкрикивают его имя; и вроде бы рефери шел к нему с протянутой рукой, но что это значило? Вдруг он заметил, как что-то летит на него. Он успел разглядеть только лицо фурии в огненном ореоле и тут же свалился от удара кулаком в переносицу. Лежа рядом с бывшим противником, он слышал, как выражает свое возмущение Степльтон и как визжит Анастасия, которую с трудом от него оттаскивали. Потом ему показалось, что в голове у него лопнула туго натянутая струна, и некоторое время он ничего не видел и не слышал.

Даже придя в чувство, он, как во сне, одевался, как во сне, пожимал дружелюбно протянутую руку Мастера и слушал, что тот говорит:

— Только что, малыш, я был готов свернуть тебе шею, но бой окончен, и мы уже не противники. Хорошо ты мне заехал — только раз в жизни, в восемьдесят девятом году, я получил такой удар, во второй встрече с Билли Эдвардсом. А ты не хотел бы продолжать? Тогда тебе не найти тренера лучше меня. Хоть для бокса, хоть для старинного кулачного боя, без перчаток... Словом, если тебя это привлекает, пиши мне сюда, на чугунолитейный.

Монтгомери поблагодарил, сказал, что польщен предложением, но отказался. В эту минуту ему вручили приз — сто девяносто золотых соверенов в парусиновом мешке. Десять из них он тут же передал Мастеру, который, кроме того, получил обусловленную договором долю выручки за билеты.

Когда садились в коляску, Уилсон поддерживал его под правую руку, Пэрвис — под левую, а Фоссет нес за ними мешок с деньгами. Вдоль всей дороги до шахтерского поселка, без малого семь миль стояли люди и восторженно приветствовали победителя. Это был триумф. Впрочем, триумфатор сошел с колесницы на окраине.

Уилсон был в экстазе. Сначала он только восклицал: «Ну и ну! Вот это да! Подумать только!», а потом сказал:

— Знаете, Монтгомери, один парень в Барнсли считает себя первоклассным боксером. Что, если вас с ним свести? Вы бы ему показали что почем. Приз, можно сказать, обеспечен, вас ведь теперь любой будет рад финансировать.

— Да я первый его поддержу против любого боксера в среднем весе, — сказал Пэрвис, — независимо от возраста, происхождения и цвета кожи. Единственное условие — двадцать раундов по три минуты.

— И я, разумеется, — заявил Фоссет. — Вы знаете, кто сидит с нами? Чемпион мира в среднем весе, вот кто.

Но Монтгомери был непоколебим.

— У меня другие планы, — отвечал он на все эти лестные предложения.

— Какие тут могут быть планы?