Была ненастная ночь; дул пронзительный холодный ветер с дождем. Впрочем, всем пятерым мужчинам, ехавшим в аббатство, было сейчас не до погоды. Даже двое иностранцев так заразились скрытым волнением своих спутников и так близко принимали к сердцу их тревогу, что тоже были охвачены нетерпеливым волнением.

— Далеко еще? — спросил майор.

— Вон там, за поворотом дороги, сразу будут ворота, сэр!

— Не останавливайся у ворот, проезжай немного дальше.

— Кроме как через ворота, вы туда никак не попадете, — возразил возница.

— Делай, что тебе велят, — строго сказал майор.

И снова на лице возницы отразилось удивление. Полуобернувшись на козлах, он окинул долгим, пристальным взглядом лица своих седоков, неясно различимые в полумраке. Кажется, у него мелькнула мысль, что, похоже, ему еще придется опознавать их в полицейском участке. «Вот того, толстого, с красным лицом, я, пожалуй, признаю, — подумалось ему. — Да и этого — с рыжей бородой и палкой — тоже».

Они миновали каменные столбы ворот с полуразрушенными геральдическими гербами и двинулись дальше вдоль парковой ограды. Проехав ярдов сто, майор приказал вознице остановиться, и все вышли из повозки. Повышенная плата за проезд была уплачена без малейших возражений, и возница погнал свой экипаж обратно, окончательно решив отправиться прямо в полицейский участок и сообщить там о подозрительных личностях, которых он доставил в старое аббатство.

— Ворота, разумеется, кто-нибудь сторожит, — сказал майор. — Значит, надобно держаться от них подалее. А стена-то высоченная. Давайте обойдем кругом — посмотрим, может, где будет пониже.

— Я и здесь могу перелезть, — нетерпеливо заявил Том.

— Обождите. Две-три минуты дела не меняют. Старик сэр Колин говорил, бывало, что из-за излишней спешки было проиграно больше сражений, чем из-за излишних промедлений. А что это за насыпь там, справа?

— Это — железнодорожное полотно, — сказал фон Баумсер. — Вон, видите, столбы, а там, вдали, — красные огоньки.

— Да, вы правы. И ограда здесь вроде бы пониже. А что это там темнеет? Смотрите-ка, тут есть калитка в парк!

— Верно, только она заперта.

— Слушайте, подсадите-ка меня здесь, — умоляюще сказал Том. — Ведь каждая минута дорога. Неизвестно, что сейчас творится там, за этой стеной. Может быть, в эту самую секунду они готовятся ее убить.

— Он дело говорит, — сказал фон Баумсер. — А мы стоять будем, сигнала от вас ждать. Помогите-ка ему, друзья, — вверх его толкайте!

Том ухватился за верх ограды, сильно порезав себе руки битым стеклом. Он подтянулся, вскарабкался на стену и уселся на ней верхом.

— Возьмите свисток, — сказал майор, поднимаясь на цыпочки и стараясь дотянуться до руки Тома. — Если понадобится наша помощь, свистите в него посильнее, и мы будем возле вас в мгновение ока. Не перелезем через ограду, так выломаем калитку. Сам черт с рогами нас не остановит!

Том уже готовился спрыгнуть со стены, как вдруг все наблюдавшие за ним снизу заметили, что он распластался на стене и замер, притаившись; казалось, он к чему-то прислушивался.

— Тише! — прошептал Том, наклоняясь к ним. — Кто-то идет через парк.

Ветер затих, буря улеглась. Уже слышнее стал звук шагов и приглушенные голоса. Все прижались к ограде, прячась в ее тени. Том лежал наверху прямо на битом стекле; совсем слившись со стеной, он был почти неразличим в полумраке.

Шаги все ближе и ближе, все громче звучат голоса… Вот они уже почти у самой ограды — по ту сторону ее. Слышно, что идут несколько человек — они дышат тяжело, тяжело ступают. Скрежещет ключ, поворачиваясь в замочной скважине, скрипят ржавые петли, и деревянная калитка распахивается. Появляются три темные фигуры: они, по-видимому, что-то несут.

Притаившиеся у стены еще теснее прижались к ней; все глаза тревожно, напряженно вглядывались во мрак. Они не могли разглядеть ничего, кроме неясных очертаний темных мужских фигур, и тем не менее при виде их безотчетный страх заползал к ним в душу, леденя в жилах кровь. На них повеяло дыханием смерти.

Три темные тени пересекли дорогу, пробрались между негустых кустов живой изгороди и поднялись на насыпь. Видно было, что ноша их изрядно тяжела, потому что, взбираясь по крутому травянистому склону, они раза два приостановились, а когда были уже почти на самом верху, у края насыпи, один из них поскользнулся и, по-видимому, упал на колени, глухо выбранившись. Но вот они все взобрались на насыпь, и их фигуры, почти скрывшиеся из глаз, снова стали отчетливо видны на фоне серого, пасмурного неба. Наклонившись, они осторожно опустили на рельсы свою темную, бесформенную ношу.

— Надо бы посветить, — сказал один.

— Нет, нет, совершенно ни к чему, — возразил другой.

— Куда это годится — работать в темноте, — сказал третий, очень громко и хрипло. — Где ваш фонарь, хозяин? Спички у меня есть.

— Надо же положить так, чтобы колеса пришлись куда следует, — сказал первый. — Давай, Бурт, зажигай.

Резко чиркнула спичка, и слабый, мерцающий огонек вспыхнул во мраке. Он колыхался на ветру, и казалось, вот-вот погаснет, но тут затеплился фитиль фонаря, вырвав из мрака пятно резкого желтого света. Луч фонаря упал на майора и его товарищей, уже вышедших на дорогу, и осветил группу мужчин, стоявших на железнодорожном полотне. Но пораженные ужасом убийцы смотрели не на майора и его товарищей, а те тоже забыли на мгновение о преступниках, ибо там, на рельсах, словно призрак с того света, стояла та самая несчастная, замученная страдалица, для которой предназначался удар смертоносной дубинки Бурта, и колеблющийся свет фонаря играл на ее нежном, бледном, без кровинки лице.

Несколько мгновений она стояла так, совершенно неподвижно, и все вокруг, словно в оцепенении, не двигались с места и не произносили ни слова. А затем над насыпью разнесся крик — крик столь дикий, столь неистовый, что он вечно будет звучать в ушах тех, кто его слышал, и Бурт упал на колени, закрыв руками лицо, словно стараясь защититься от представшего перед ним видения. И тогда Джон Гердлстон, белый как мел, с остановившимся взглядом безумца, которому явился сам сатана, схватил своего сына за руку и, не разбирая дороги, обезумев от ужаса, бросился прочь в темноту, увлекая сына за собой. А Том спрыгнул с ограды и, подбежав к Кэт, заключил ее в объятия, и она, плача, и смеясь, и перемежая смех и слезы вопросами, восклицаниями и очаровательными в своей бесподобной женственности ахами и охами, прильнула к его груди, обретя наконец спасение от так долго угрожавшей смертельной опасности.

Глава XLVI

Полночное плавание

Едва ли можно было бы сыскать на свете людей, столь же испуганных и павших духом, как эти двое — Джон Гердлстон и его сын. Грязные, промокшие до нитки, они все еще продолжали свое безудержное, безотчетное бегство, устремляясь куда глаза глядят, продираясь сквозь живые изгороди, перелезая, перепрыгивая через всевозможные препятствия, гонимые одним безумным желанием — скрыться, убежать как можно дальше от бледного, выносящего им приговор лица. Задыхаясь, изнемогая от усталости, они продолжали единоборствовать с ветром и мраком, пока впереди не забелела полоса морского прибоя и не стал слышен шум набегающих на плоский берег волн. Тогда они остановились, утопая по щиколотку в песке и мелкой гальке. Небо прояснилось, луна спокойно и торжественно плыла по небу, заливая своим мирным сиянием разбушевавшийся океан и убегающий вдаль Хампширский берег. И при свете луны отец и сын поглядели друг на друга, словно две заблудшие души, услыхавшие, как захлопываются за ними врата ада. Кто бы мог теперь узнать в этих людях почтенного коммерсанта с Фенчерч-стрит и его щеголеватого сына! Одежда их была разорвана, на перепачканных грязью лицах — царапины, оставленные колючими кустами куманики и шиповника, старик потерял шляпу, и его серебристые седые волосы, спутанные, взлохмаченные, развевались на ветру. Но перемена в их поведении и выражении лиц была еще разительнее, чем в их одежде. У обоих был перепуганный, затравленный вид, как у загнанного зверя, который слышит в отдалении приближающийся лай гончих. Руки у них тряслись, они с трудом переводили дыхание. Еле держась на ногах от усталости, они продолжали дико озираться по сторонам, и казалось, малейший шорох может снова обратить их в бегство.

— Вы — дьявол! — внезапно прохрипел Эзра, делая шаг к отцу, и занес над головой руку, словно для удара. — Вот что вы наделали! Это все ваше ханжество, ваши хитрости, ваши интриги! Ну, а мне что теперь делать? Отвечайте! — И, схватив старика за лацканы пиджака, он принялся яростно его трясти.

Лицо Гердлстона помертвело, казалось, он вот-вот лишится чувств; остекленелые глаза смотрели тупо. Свет луны отражался в них и придавал призрачный вид его искаженным чертам.

— Ты видел ее? — прошептали его трясущиеся губы. — Ты видел ее?

— Еще бы, конечно, я ее видел, — отвечал сын грубо. — И видел еще этого проклятого молодчика из нашей Лондонской конторы, и майора, и черт его знает кого еще. Вы растревожили все их осиное гнездо.

— Это был ее призрак, — замирающим от ужаса голосом произнес старик. — Призрак убиенной дочери Джона Харстона.

— Никакой это был не призрак, а сама девчонка, — сказал Эзра. Перетрусивший вначале не меньше отца, он во время их безумного бегства сумел все же собраться с мыслями и сообразить, что произошло. — В хорошую историю мы влипли с этим делом!

— Сама девчонка?! — в полной растерянности вскричал старик Гердлстон. — Ради всего святого, перестань издеваться надо мной! А кого же тогда мы вынесли из парка и положили на рельсы?

— Кого? Да эту ревнивую шлюху Ребекку Тэйлфорс — вот кого! Она, верно, прочла мою записку, стащила у той, другой, ее плащ и капор и явилась послушать, что я ей буду говорить. Проклятая идиотка!