Затем, в соответствии с волей, выраженной в завещании графа, коллекция оружия была перевезена в Будапешт; ее разгрузка на вокзале производилась господином Шлезингером, и менее чем через два часа после этого он убивает профессора. Следующим, кто взял оружие в руки, был, как выяснилось, г-н Рейнмауль, университетский привратник, помогавший при переноске коллекции из повозки в хранилище, и при первой же возможности он ударяет этим топором своего друга Шиффера.

Далее мы имеем покушения на убийство, совершенные Шлегелем против Штрауса и инспектором Баумгартеном против младшего инспектора Винкеля, каждое из которых происходит сразу же после того, как топор оказывается в руке обвиняемого. Наконец, словно само Провидение являет нам этот чрезвычайный документ, зачитанный вам г-ном секретарем Суда.

Господа присяжные заседатели, я призываю вас как можно тщательнее взвесить все эти факты и проследить их взаимосвязь и знаю, что вы вынесете приговор, который будет продиктован вашей совестью, без боязни и принуждения.

Быть может, после этого английскому читателю будет интересно узнать заключение д-ра Ланген-манна, хотя в венгерской аудитории оно и встретило мало сторонников. Д-р Лангенманн — ведущий эксперт в области судебной медицины, а также автор нескольких классических трактатов по металлургии и токсикологии — заявил на суде:

Я не уверен, господа, что есть надобность в некромантии или черной магии для объяснения случившегося. То, что я утверждаю, всего лишь гипотеза, не основанная на каких-либо доказательствах. Но в столь необычайном случае, как этот, наверное, нет предположения, которым можно было бы пренебречь.

Розенкрейцеры, о которых говорится в данном документе{25}, были самыми сведущими химиками раннего средневековья; среди них были и крупнейшие алхимики, имена коих дошли до нас. Несмотря на все новейшие научные достижения, в химии есть отдельные области, в которых древние ушли значительно дальше нас, и это особенно справедливо в том, что касается изготовления тонких и смертельных ядов. Этот Иоганн Бодек, один из старейших Розенкрейцеров, несомненно, владел рецептом целого ряда снадобий такого рода. Некоторые из них, как, например, «аква тофана», излюбленная семьей Медичи, вызывали смертельное отравление, проникая через поры кожи.

Можно, таким образом, предположить, что рукоять топора была обработана каким-то особым составом, представлявшим собою летучий яд. Он вызывает у человека внезапные приступы ярости, сопровождаемые маниакальной потребностью в убийстве. Известно, что при такого рода приступах ярость одержимого направляется как раз против тех, кого, будучи в здравом состоянии, он больше всего любит.

Однако, как я уже отметил, у меня нет никаких фактов в поддержку моей теории; я предлагаю ее лишь в качестве гипотезы.

Данным отрывком из выступления проницательного и ученого профессора мы и можем, я полагаю, завершить свой рассказ о знаменитом судебном процессе.

Остается только добавить, что обломки пресловутого топора были брошены в глубокое болото, для чего пришлось прибегнуть к помощи одного смышленого спаниеля; собака переносила их в зубах: никто из людей не решился притронуться к ним из страха сделаться жертвой уже известной всем мании. Пергамент же хранится и доныне в музее Университета. Ну а Штраус и Шлегель, равно как Баумгартен и Винкель — по-прежнему самые лучшие друзья на свете и намереваются оставаться таковыми, насколько я знаю, и впредь. Шлезингер в качестве военного хирурга поступил на службу в кавалерийский полк и пятью годами позже был сражен пулей в одной из битв, когда под шквальным огнем противника пробирался к раненым, чтобы оказать помощь. В согласии с волей покойного, его небольшое имение было продано, а деньги употреблены на сооружение мраморного обелиска на могиле профессора фон Гопштейна.

1883 г.

ТЕНЬ ГРЯДУЩЕГО

Джон Уорлингтон Доддс играл неудачно на бирже, и к 15 июля 1870 года разорился окончательно. Беда длилась, однако, очень недолго, всего каких-нибудь два дня, и к 17 июля Доддс снова стал очень богат. Всего замечательнее было то, что Доддс разбогател, сидя в Дансло. Это — нищий ирландский городок. Весь этот город можно купить за четвертую часть той суммы, которую Доддс заработал в течение одних суток с небольшим, сидя в его пределах.

Жизнь финансистов до сих пор не описана как следует. Эта тема принадлежит романисту будущего. О, это жизненная, грандиозная тема! Две необъятно могучие силы находятся между собой в постоянном борении. Одна сила — это повышение, другая — понижение. На этой почве горят человеческие страсти, работает человеческий ум. Смелые операции, полное тревоги ожидание, агония проигрыша, глубокие комбинации, терпящие крушение — как все это интересно, как все это захватывает!

Государственные долги великих держав Европы похожи на барометрические трубки, наполненные ртутью. Ртуть то падает, то поднимается, глядя по тому, какое давление на нее оказывает мировая политика. Пусть только человек будет проницателен, пусть он только сумеет угадать, в каком положении будут находиться эти политиканские барометры завтра — этому человеку нечего бояться: в его руках громадное состояние.

Джон Уорлингтон Доддс обладал многими качествами, которые так нужны для биржевика, жела ющего преуспеть. Он быстро соображал, верно оценивал положение и действовал смело, не мешкая. Но одних способностей для преуспевания на бирже мало. Надо, чтобы вам везло, чтобы случай вам благоприятствовал.

Фортуна точно невзлюбила Уорлингтона Доддса: при самых, казалось бы, благоприятных прогнозах и рекомендациях он приобрел фонды еще не открытой путешественниками южноамериканской республики. Но республику так-таки и не открыли, и Доддс потерял свои деньги. Желая оправиться, он купил акции Шотландской железной дороги, но и тут его преследовал рок. Рабочие дороги устроили грандиозную стачку, акции предприятия упали, и Доддс опять проиграл. Не теряя присутствия духа, он подписался на фонды одного очень солидного предприятия по торговле кофе. Все сулило ему барыши, но наступили не предвиденные никем политические осложнения, кофейное предприятие лопнуло, а вместе с ним погиб и капитал Доддса.

Все дела, за которые он брался, в которых принимал участие, проваливались, и он, наконец, разорился.

Как хотите, а неприятно оказаться в положении банкрота умному и энергичному молодому человеку, да еще накануне своей свадьбы. Да, Доддс был банкротом. Кредиторы могли, в случае если бы пожелали этого, объявить его несостоятельным. Но биржа — снисходительное учреждение: нельзя теснить человека, попавшего в скверное положение, ведь и сам можешь очутиться в таком положении не далее как завтра. Надо дать упавшему время подняться на ноги и возможность поправиться. Таким образом, тяжесть, которую взвалила на плечи Доддса несправедливая судьба, была облегчена для него; нашлись люди, которые подсобили ему — один так, другой иначе, и он получил нужную ему передышку.

Нервная система молодого человека была совсем расшатана, он нуждался, по словам врачей, в покое и перемене обстановки. И вот, повинуясь этому предписанию, он предпринял небольшое путешествие в Ирландию. Таким-то образом Джон Уорлингтон Доддс очутился 15-го июня 1870 года в городе Дансло. Было утро. Он сидел и завтракал в засиженной мухами столовой Георгиевской гостиницы, помещавшейся на рыночной площади города.

Эта столовая была какая-то унылая и скучная и в обыкновенное время пустовала. Только сегодня по особенному совсем случаю в ней было много народа. Было оживленно и шумно, и Доддсу казалось, что он находится в Лондоне, а не в захолустном ирландском городке.

Все столики были заняты, воздух был насыщен жирным запахом поджаренной ветчины и рыбы. Люди в высоких сапогах то входили, то выходили из залы, звенели шпоры, в углах стояли охотничьи бичи. Все напоминало о лошадях, да и разговоры-то велись только на эту тему, слышались слова: однолетки, наколенный грибок, тугоуздый и тому подобные малопонятные Доддсу термины — впрочем, и его биржевой жаргон был бы для честной компании лошадников ничуть не более вразумителен.

Доддс подозвал слугу и спросил его, что значит все это оживление. Слуга-ирландец даже остолбенел от изумления, услышав такой вопрос. Неужели же есть на свете люди, не знающие таких важных событий, как конная ярмарка в Дансло?

—То, ваша честь, есть лошадная ярманка в Дансло, — ответил он на ломаном английском языке, — самая великая ярманка во всей Ирландии. Длится целую неделю, и на нее съезживаются со всех сторон — с Англии, с Шотландии, из отовсюду. Да вы гляньте в окно, ваша честь, и вы увидите лошадок. Они стоят на площади и по ночам ржут. Громко ржут, не дадут вашей чести и минуты соснуть.

И Доддс, действительно, вспомнил, что всю ночь его сон нарушался какими-то странными звуками, шедшими снизу, с площади. Следуя приглашению слуги, он посмотрел в окно и понял причину этого переполоха. Вся площадь кишела лошадьми разных мастей: серыми в яблоках, гнедыми, вороными, бурыми, пегими, булаными, караковыми. Тут были молодые и старые, красивые и некрасивые, породистые и рабочие лошади. Откуда взялось такое множество лошадей в таком маленьком городке?

Он спросил об этом слугу, и тот ответил:

—Никак нет, ваша честь, эти лошади не все здешние, но Дансло находится в самой середине округа, около нас пропасть конских заводов — ну, значится, лошадок и ведут сюда на продажу.

В руках у слуги была телеграмма, и он показал Доддсу на адрес.

—Никогда не слыхал такой фамилии, сэр. Может, вы знаете, кому адресована эта телеграмма?

Доддс взглянул на конверт: телеграмма была на имя какого-то Штрелленгауза.

Произнеся это имя вслух, Доддс ответил:

—Не знаю такого. Я не слыхал этой фамилии, она иностранная. Может быть...