Когда владелец лавки заметил интерес Бернса к более дешевым часам, он тут же обозвал их aficionados[9], язвительно заметив: «Если вам, конечно, нужны простенькие вещи», — и заключил сделку с плохо скрываемым недовольством. Бернс отвез свою покупку домой. Местный ювелир за четырнадцать долларов привел их в порядок. И с тех пор забот с ними у Бернса не было. Они стояли в прихожей и отстукивали минуты глухим монотонным голосом, их тонкие стрелки расположились сейчас на лунном диске циферблата в широкой ухмылке, соответствующей двум часам ночи без десяти.

Теперь в размеренном и четком их дыхании никакого успокоения Бернс не чувствовал. Самое любопытное, что и время почему-то уже не было связано с часами. В их тиканье Бернсу чудилось безнадежное нетерпение: движение стрелок и работа механизма грозили отключением от жизни, взрывом, который оставит Бернса наедине с ожиданием собственного сына. Дом скрипнул.

Раньше он никогда не замечал, как скрипит дом. А теперь вокруг него теснились различные звуки, дом кряхтел, как старый ревматик. Из спальни наверху доносилось глубокое дыхание спящей Харриет, оно мешалось с мертвящим тиканьем часов и хриплыми стонами дома.

И тут Бернс услышал тихий звук, который прозвучал раскатом грома, потому что Бернс ждал его всю ночь, — это был звук ключа в замочной скважине входной двери. В этот момент исчезли все другие звуки. Он сидел, напрягшись в своем кресле, и слушал, как повернулся в замочной скважине ключ, как открылась с небольшим скрипом дверь, впустив в дом зловещий шепот ветра, затем закрылась, плотно войдя в раму, как заскрипели доски в прихожей.

— Ларри? — позвал он.

Его голос проник во все уголки дома. На мгновение наступила полная тишина, и тут Бернс снова услышал тиканье старых часов, покорно стоящих возле стены и наблюдающих идущую мимо жизнь, — так праздный человек стоит на углу, прислонившись к витрине аптеки.

— Папа? — Голос был удивленный, молодой и немного запыхавшийся, голос человека, вошедшего в теплую комнату с холода.

— Я здесь, Ларри, — откликнулся Бернс, и снова наступила тишина, на сей раз рассчитанная и нарушаемая только тиканьем часов.

— Иду, — сказал Ларри, и Бернс услышал, как он прошел по всему дому и остановился перед гостиной. — Ты не против, если я свет включу? — спросил Ларри.

— Включай.

Ларри вошел в комнату, привычно двигаясь в темноте, и включил настольную лампу.

Он был высокий парнишка, намного выше своего отца, рыжеволосый, с длинным и тонким лицом, с отцовским носом и материнскими ясными серыми глазами. Подбородок был слабоват, отметил про себя Бернс, и другим он уже не будет, поздно. На Ларри была спортивная рубашка, брюки и спортивная куртка. Бернс подумал, интересно, где Ларри оставил свой плащ — в прихожей?

— Читаешь? — спросил Ларри. В его голосе уже не осталось ничего детского. Он говорил глубоким грудным голосом, необычным для молодого человека, которому не исполнилось еще и восемнадцати.

— Нет, — сказал Бернс. — Тебя жду.

— О?

Бернс внимательно смотрел на сына, поражаясь, как много может передать простое восклицание «О?».

— Где ты был, Ларри? — спросил Бернс. Он не отрывал взгляда от лица сына, надеясь, что тот не станет лгать. Ложь убьет Бернса, он ее не выдержит.

— В школе, — ответил Ларри, и Бернс принял ложь, причем боль оказалась меньше, чем он ожидал. Неожиданно что-то внутри у него изменилось — он стал чувствовать себя не столько отцом, сколько начальником следственного отдела 87-го участка. Переход произошел быстро и необратимо — сказался многолетний опыт. За считанные секунды Питер Бернс превратился в полицейского, который допрашивает подозреваемого.

— В школе?

— Конечно, папа.

— В Калмз-Пойнтской средней школе? Ты ведь там учишься?

— А ты разве не знаешь, пап?

— Вопросы задаю я.

— Да, в Калмз-Пойнтской.

— Не поздновато ли для школы?

— Ах, вот что тебя беспокоит, — сказал Ларри.

— Почему ты пришел так поздно?

— Ты же знаешь, что мы репетируем.

— Что?

— Пьесу для старшеклассников. Все так серьезно, почти сотню раз повторили.

— Кто еще занят в пьесе?

— Много ребят.

— Кто ее ставит?

— Мисс Керри.

— Когда начинаются репетиции?

— Слушай, что это еще за допрос?

— Когда закончилась репетиция?

— Около часа, наверное. Мы с ребятами зашли еще выпить содовой.

— Репетиция закончилась в половине одиннадцатого, — сказал Бернс спокойно. — Тебя там не было. И в пьесе ты вообще не участвуешь, Ларри. И не участвовал. Где ты был между половиной четвертого и двумя часами ночи?

— Черт возьми! — сказал Ларри.

— Не сквернословь в моем доме.

— Боже, ты говоришь как окружной прокурор.

— Где ты был, Ларри?

— Ладно, в спектакле я не участвую, — признался Ларри. — Я не хотел говорить маме. Меня выгнали после первых же репетиций. Актера из меня не получилось. Видимо…

— Ты плохо играешь и плохо слушаешь. Ты никогда не играл в этой пьесе, Ларри. Я сказал тебе это несколько секунд назад.

— Ну…

— Зачем ты лжешь? Что ты делал все это время?

— Что я делал? — переспросил Ларри. — Послушай, пап, я хочу спать. Если ты не возражаешь, я пойду лягу.

Он уже направился к двери, когда Бернс заорал:

— Я возражаю! Вернись!

Ларри медленно повернулся к отцу.

— Здесь не вонючий полицейский участок, пап, — сказал он. — И не ори на меня, будто я твой лакей.

— Я здесь командую подольше, чем в своем участке, — сурово проговорил Бернс. — Убери свою ухмылку, а то я тебе все зубы повыбью.

У Ларри отвисла челюсть. Наконец он произнес:

— Послушай, пап, я действительно…

Бернс быстро встал со стула. Он подошел к сыну и приказал:

— Вытащи все из карманов.

— Что?

— Вытащи все…

— Подожди минутку, — сказал Ларри взволнованно. — Давай потише. Черт возьми, у тебя что, в полиции работы мало, раз ты дома продолжаешь…

— Замолчи, Ларри. В последний раз говорю.

— Сам замолчи! Я не собираюсь терпеть такого…

Бернс ударил его неожиданно и зло. Он ударил его мозолистой от вечной работы рукой так сильно, что Ларри упал.

— Вставай! — сказал Бернс.

— Только попробуй еще раз ударить меня, — пробормотал Ларри.

— Вставай! — Бернс наклонился, схватил сына за воротник, рывком поднял его на ноги и, подтащив к себе, сквозь зубы спросил: — Ты колешься?

Тишина вползла в комнату, заполнив все углы.

— Ч-ч-что? — спросил Ларри.

— Ты колешься? — повторил Бернс. Теперь он шептал, шепот его хорошо был слышен в тихой комнате, из прихожей доносилось монотонное тиканье.

— Кто тебе сказал? — выдавил из себя Ларри.

— Отвечай.

— Я… я балуюсь немного.

— Садись, — устало сказал Бернс.

— Пап, я…

— Садись, — повторил Бернс. — Пожалуйста.

Ларри сел в кресло. Бернс походил по комнате, остановился напротив сына и спросил:

— Насколько это серьезно?

— Не очень.

— Героин?

— Да.

— Давно?

— Около четырех месяцев.

— Нюхаешь?

— Нет. Нет.

— Подкожные инъекции?

— Пап, я…

— Ларри, неужели внутривенно?

— Да.

— Как это началось?

— В школе. Один парень курил травку. Марихуану. Мы называем это…

— Я знаю названия, — сказал Бернс.

— Вот так это и началось. Однажды я перепутал. Думал, что мне дали понюхать кокаин, а это оказался героин… Потом я начал делать себе уколы под кожу.

— Как скоро ты перешел на внутривенные?

— Через две недели.

— Тогда ты прочно влип, — сказал Бернс.

— Я могу сам бросить, когда захочу, — заявил Ларри с вызовом.

— Конечно. Где ты берешь наркотики?

— Послушай, пап…

— Я спрашиваю тебя как отец, а не как полицейский, — поспешно вставил Бернс.

— В… в Гровер-парке.

— У кого?

— Какая разница? Послушай, пап, я брошу, хорошо? Честное слово. Но давай сейчас оставим это. Мне как-то не по себе.

— Тебе скоро будет еще больше не по себе. Ты знал парня, которого зовут Анибал Эрнандес?

Ларри молчал.

— Послушай, сын. Ты ездил через весь город в Айсолу и почему-то покупал в Гровер-парке, на моем участке. Ты знал парня по имени Анибал Эрнандес?

— Да, — признался Ларри.

— Хорошо знал?

— Я покупал у него пару раз. Он был толкач. То есть продавал другим ребятам. Хотя и сам кололся.

— Я знаю, что значит толкач, — сказал Бернс терпеливо. — Сколько раз ты покупал у него?

— Пару раз, я же сказал тебе.

— Ты хочешь сказать, два раза?

— Ну, побольше.

— Три?

— Нет.

— Четыре? Ради всего святого, Ларри, ответь мне, сколько раз?

— Видишь ли… по правде говоря, я почти все время покупал у него. Ты же знаешь, если толкач продает хороший товар, то за него держишься. Вообще-то он был хороший парень. Несколько раз мы… мы балдели вместе. Бесплатно. В таких случаях он с меня ничего не брал за героин. Так давал. Хороший был парень.

— Ты все время говоришь «был». Значит, ты знаешь, что он умер?

— Да. Я слышал, он повесился.

— А теперь слушай меня внимательно, Ларри. На днях мне позвонили и сказали…

— Кто звонил?

— Он не назвался. Я согласился говорить, потому что это имело отношение к делу Эрнандеса. Это было еще до того, как мы получили результаты вскрытия.

— И что же?