Артур Конан Дойл - Тень великого человека

– Сошел я с ума или нет, но только я уйду.

– А когда так, я не дам тебе благословения.

– Ну, так я уйду и без него!

При этих словах моя мать вскрикнула и ухватила меня руками за шею. Я увидал ее руки, загрубелые, исхудалые и костлявые от работы, которую ей приходилось делать для того, чтобы вырастить меня, и это подействовало на меня сильнее всяких слов. Мое сердце было полно нежного чувства к ней, но моя воля была тверда, как кремень. Я посадил ее опять на стул, поцеловал и потом побежал в свою комнату, чтобы собрать свои вещи. Становилось уже темно, а мне нужно было идти далеко, поэтому, связав кое-что в узелок, я поспешил выйти из дома. Когда я выходил через черную дверь, кто-то притронулся к моему плечу: в темноте стояла Эди.

– Глупый мальчик, – сказала она, – неужели же вы и в самом деле уйдете?

– Уйду ли я? Вы это увидите.

– Но ведь ваш отец не желает этого, да и мать тоже.

– Я это знаю.

– Так зачем же вы уходите?

– Вам-то, кажется, это следовало бы знать.

– Скажите, зачем?

– Потому что вы меня заставляете!

– Я не хочу, чтобы вы уходили, Джек.

– Вы сами сказали это. Вы сказали, что те, кто живет в деревне, не способны на что-нибудь хорошее. Вы всегда так говорите. Вы думаете обо мне столько же, сколько о голубях в голубятне. Вы считаете меня совершенным ничтожеством. Я вам докажу, что я не таков.

Я высказал в своей речи все, что меня огорчало, короткими, прочувственными фразами. Когда я говорил, то она покраснела и посмотрела на меня по своему обыкновению, своим странным, наполовину насмешливым и наполовину сердитым взглядом.

– О, я думаю о вас так мало? – спросила она. – И по этой причине вы уходите из дома? Когда так, Джек, то останетесь ли вы, если я… если я буду ласкова с вами?

Мы стояли лицом к лицу, очень близко один от другого, и в одну минуту дело было сделано. Я схватил ее в объятия и целовал ее, целовал без конца, целовал ее рот, щеки, глаза, прижимал ее к своему сердцу и шептал ей, что она была для меня всем на свете, и что я не мог жить без нее. Она ничего не говорила, но прошло немало времени прежде, чем она отвернула от меня свое лицо, и когда она оттолкнула меня от себя, то сделала это не очень сильно.

– Да, вы сделались опять таким же грубым и дерзким, каким были прежде, – сказала она, приглаживая себе обеими руками волосы. – Вы на мне все смяли, Джек; я никогда не думала, что вы такой смелый!

Но теперь я уже совсем не боялся ее, и во мне кипела кровь от любви, которая сделалась в десять раз горячее, чем прежде. Я взял ее опять в свои объятия и целовал, как будто бы имел на это право.

– Теперь вы моя, – кричал я. – Я не пойду в Бервик, но останусь здесь и женюсь на вас.

Но когда я сказал, что женюсь на ней, она засмеялась.

– Глупый мальчик! Глупый мальчик! – сказала она, и затем, когда я опять попытался обнять ее, она сделала грациозный реверанс и убежала в комнаты.

И вслед за этим наступили те десять недель, которые были похожи на сон, они представляются мне сном и теперь, когда я вспоминаю о них. Я могу наскучить вам, если стану рассказывать о том, что происходило между нами; но какое глубокое, какое важное и решающее значение имело для меня все это в то время! Ее своеволие, ее постоянно меняющееся настроение, то веселое, то мрачное, как луг, над которым проходят облака, ее беспричинный гнев и сейчас же вслед за тем раскаяние, – все это то наполняло мою душу радостью, то огорчало меня; в этом была вся моя жизнь, все остальное не имело для меня никакого значения Но, каковы бы ни были мои чувства, я ощущал в глубине сердца какую-то тревогу, в которой и сам не отдавал себе отчета, какой-то страх: мне казалось, что я похож на того человека, который хочет схватить радугу, и что настоящая Эди Кольдер, хотя она и была близка, на самом деле находилась на недосягаемом для меня расстоянии. Это потому, что ее было трудно понять, по крайней мере, мне, тупоумному деревенскому парню. Когда я говорил ей о моих планах на будущее, о том, что если бы мы взяли на аренду весь Корримюр, то могли бы получать не меньше ста фунтов стерлингов лишнего дохода, и тогда можно было бы устроить приемную в Уэст-Инче и красиво убрать ее для нее, когда мы с ней обвенчаемся, то она надувала губки и опускала глаза, как будто бы у нее не хватало терпения выслушать меня. Но, когда я предавался мечтам о том, чем я могу сделаться впоследствии, что, может быть, я отыщу такую бумагу, которая послужит доказательством того, что я – наследник какого-нибудь лорда, или что я не поступая на службу, о чем она не хотела и слышать, окажусь знаменитым воином, и мое имя будет у всех на устах, то она делалась такой веселой, как майский день Я старался поддерживать эту иллюзию, насколько мог, и вдруг у меня вырывалось какое-нибудь несчастное слово, которое показывало, что я не более, как Джон Кольдер из Уэст-Инча, и она опять надувала губки, выказывая мне этим свое презрение И таким образом мы шли с ней вперед; она – по воздуху, а я – по земле, и что-нибудь непременно должно было разлучить нас Это случилось после Рождества, но зима была не холодная и подморозило настолько, что можно было только безопасно ходить по торфяным болотам. Как-то раз утром, когда было довольно свежо, Эди рано ушла из дома и вернулась назад вся расстроенная.

– Что, вернулся домой ваш приятель, сын доктора, Джек? – спросила она.

– Я слышал, что его ждут.

– Ах, так, значит, это я его встретила в степи.

– Как! Вы встретили Джима Хорскрофта?

– Я уверена, что это был он. Замечательно красивый мужчина – герой, с кудрявыми черными волосами, коротким прямым носом и серыми глазами. У него плечи, как у статуи, а что касается до роста, то, я думаю, ваша голова, Джек, будет только до булавки в его галстуке

– До его уха, Эди, – сказал я с негодованием, – Да, это был Джим. Но скажите вот что: не торчала ли у него изо рта сбоку коричневая деревянная трубка?

– Да, он курил. Он был одет в серое, и у него громкий, басистый голос.

– О, о! Так вы говорили с ним! – сказал я. Она немножко покраснела, так как проговорилась.

– Я шла по такому месту, где земля была не совсем тверда, и он сказал мне чтобы я была осторожней, – сказала она.

– Ах, должно быть, это и был мой милый старый приятель Джим, – заметил я – Он уже давно был бы доктором, если бы у него ум был так же силен, как рука. Да вот он сам, честное слово.

Я увидел его из окна в кухне и выбежал на двор со съеденной наполовину овсяной лепешкой, чтобы поздороваться с ним. Он также побежал вперед с протянутыми руками и сияющими глазами.

– Ах, Джек, – закричал он, – я так рад, что вижу тебя опять Старый друг лучше новых двух. – Но тут он вдруг замолчал и, разинув рот, стал пристально смотреть на что-то через мое плечо. Я обернулся: в дверях стояла Эди с веселой плутовской улыбкой на лице. Как я гордился ею, да и самим собою тоже когда посмотрел на нее!

– Это – моя кузина, мисс Эди Кольдер, Джим, – сказал я.

– А вы часто гуляете до завтрака, мистер Хорскрофт? – спросила она все с той же плутовской улыбкой.

– Да, – отвечал он, пристально смотря на нее.

– И я тоже по обыкновению там, в степи, – сказала она. – Но вы не очень-то радушно принимаете вашего приятеля, Джек. Если вы не будете его угощать, то я должна буду занять ваше место для того, чтобы поддержать честь Уэст-Инча.

Через минуту мы были вместе со стариками, и Джиму тоже налили тарелку супа; но он почти не говорил ни слова, но сидел с ложкой в руке, не спуская глаз с кузины Эди. Она все время бросала на него быстрые взгляды; мне казалось, что ее забавляла его робость и что она старалась ободрить его своими словами.

– Джек рассказывал мне, что вы учитесь для того, чтобы сделаться доктором, – сказала она – Но, должно быть, это очень трудно, и нужно много времени для того, чтобы можно было научиться этому.

– Мне нужно много времени, – ответил печальным тоном Джим. – Но я все-таки стараюсь добиться своего.

– Ах, какой вы молодец! Вы человек настойчивый. Вы смотрите прямо в цель и идете к ней, и ничто не может вас остановить.

– Право, мне нечем похвалиться, – сказал он. – Многие из студентов, которые начали вместе со мной, уже давно вывесили свои дощечки, а вот я все еще студент.

– Вы говорите так из скромности, мистер Хорскрофт. Говорят, что самые мужественные люди всегда бывают скромными. Но когда, наконец, вы достигнете своей цели, какая это прекрасная карьера – подавать исцеление, поднимать с одра болезни страдальцев, иметь своей единственной целью благо человечества.

Услышав такие слова, честный Джим начал вертеться на своем стуле.

– Мне кажется, что у меня совсем нет таких высоких мотивов, мисс Кольдер, – сказал он. – Я учусь для того, чтобы зарабатывать кусок хлеба и взять на себя практику моего отца. Если я одной рукой подаю исцеление, то другую протягиваю для того, чтобы получить крону.

– Какой вы откровенный и правдивый человек! – воскликнула она. И таким образом они вели между собой разговор и дальше, причем она украшала его всевозможными добродетелями и повертывала его слова так, чтобы его выдвинуть, – хорошо знаю эту ее манеру. Он еще не успел кончить разговора, а я уже видел, что у него голова идет кругом от ее красоты и ее ласковых слов. Я был проникнут гордостью, думая о том, что он составил себе такое высокое мнение о моей родственнице

– Не правда ли, что она хороша собой, Джим? – Я не мог удержаться, чтобы не сказать этого, когда мы с ним стояли на дворе у входной двери, и он, прежде чем идти домой, закуривал свою трубку.

– Хороша ли! – воскликнул он. – Я никогда не видал ничего подобного.