Артур Конан Дойл - Тень великого человека

Его Величества Императора Наполеона».

Когда я дошел до этих слов, написанных под его фамилией, то засвистал, потому что я уже давно решил в уме, что наш постоялец непременно должен быть один из тех удивительных солдат, о которых мы так много слышали, и которые, за исключением нашей столицы, брали все столичные города в Европе, но я все-таки не думал, что под нашей крышей живет адъютант самого Наполеона и полковник его гвардии.

– Значит, его настоящая фамилия де Лиссак, а не де Лапп, – сказал я. – Но как бы то ни было, хотя он и полковник, но хорошо, что он убрался отсюда прежде, чем Джим наложил на него свою руку. И он успел сделать это вовремя, – прибавил я, выглянув из окна кухни, – потому что к нам идет через сад тот, кто легок на помине.

Я подбежал к двери, чтобы встретить его, сознавая в то же время, что я дал бы дорого за то, чтобы он остался в Эдинбурге. Он бежал к дому, махая над головой какой-то бумагой, и я подумал, что, может быть, это только письмо от Эди, и что ему все известно. Но когда он подбежал ко мне, то я увидал, что это была какая-то большая жесткая желтоватая бумага, которая хрустела, когда он махал ею, и что глаза, в которых выражалось счастье, так и бегали.

– Ура, Джек! – громко закричал он. – Где Эди? Где Эди?

– Что это такое, дружище? – спросил я.

– Где Эди?

– Что это у тебя?

– Это мой диплом, Джек. Теперь я могу лечить, когда захочу. Все сошло хорошо. Я хочу показать его Эди.

– Самое лучшее, что ты можешь сделать, это – совсем забыть об Эди, – сказал я.

Я никогда в жизни не видал, чтобы кто-нибудь так изменился в лице, как он, когда я сказал эти слова.

– Как! Что ты хочешь сказать этим, Джек Кольдер? – проговорил он, заикаясь.

Говоря это, он выпустил из рук свой драгоценный диплом, который упал за изгородь и летел по степи до тех пор, пока не долетел до куста вереска, где остановился и трепетал от ветра; но Джим даже и не посмотрел на него. Он смотрел в упор на меня, и я видел, что его глаза загорелись каким-то зловещим огнем.

– Она недостойна тебя, – сказал я. Он схватил меня за плечо.

– Что ты сделал? – прошептал он. – Это какая-нибудь твоя штука? Где она?

– Она убежала с тем французом, который жил здесь.

Я все придумывал, как бы мне сказать ему это помягче, но так как я совсем не умел говорить, то не мог придумать ничего лучше этого.

– О! – сказал он и стоял, кивая головой и смотря на меня, но я прекрасно понимал, что он не видал меня и едва держался на ногах. Так простоял он с минуту или больше, с руками, сжатыми в кулаки, и все кивая головой. Затем он точно с трудом что-то проглотил и сказал странным резким и хриплым голосом:

– Когда это случилось?

– Нынче утром.

– Они были обвенчаны?

– Да.

Он ухватился рукой за дверной косяк, чтобы удержаться на ногах.

– Она ничего не велела мне передать?

– Она сказал, что просит тебя простить ее

– Пусть пропаду я пропадом в тот день, когда сделаю это! Куда же они поехали?

– Надо думать, во Францию.

– Кажется, его фамилия де Лапп?

– Его настоящая фамилия де Лиссак, и он – лицо важное – полковник гвардии Бони (Бонапарта).

– Ах! Он, должно быть, едет в Париж. Это хорошо! Это хорошо!

– Держитесь! – закричал я. – Отец, отец! Дай сюда водки!

Под Джимом подогнулись колени, но он успел оправиться прежде, чем старик прибежал с бутылкой.

– Унесите отсюда водку, – сказал он.

– Выпейте, мистер Хорскрофт, – закричал мой отец, суя ему в руки бутылку. – Это подкрепит вас! Он схватил бутылку и перебросил ее через садовую изгородь

– Это очень хорошо для тех, кто хочет забыться, – сказал он, – но я буду помнить.

– Да простит вам Бог, что вы понапрасну разбили бутылку! – громко воскликнул мой отец.

– И чуть не размозжили голову офицеру пехотного полка его величества! – сказал старый майор Эллиот, голова которого показалась над изгородью. – Я не прочь выпить рюмочку после утренней прогулки, но когда около моего уха со свистом пролетает целая бутылка, – этого со мной еще никогда не случалось. Но что такое у вас сделалось, что вы все стоите вокруг, не говоря ни слова, точно на похоронах? Я в кратких словах рассказал ему о нашем горе, между тем как сам Джим с бледным лицом и нахмуренными бровями стоял, прислонившись к дверному косяку. Когда я кончил, то и у майора был такой же печальный вид, как и у нас, потому что он очень любил как Джима, так и Эди.

– Фи! Фи! – сказал он. – У меня были насчет этого кое-какие подозрения после той истории в сторожевой башне. Все французы таковы. Они не могут оставить в покое женщин. Но, по крайней мере, де Лиссак женился на ней, и это может служить нам утешением. Но теперь не время думать о наших личных маленьких огорчениях, когда опять поднялась вся Европа, и надо думать, что нужно снова ждать двадцатилетней войны

– Что вы хотите сказать этим? – спросил я.

– Да как же, ведь Наполеон вернулся с острова Эльбы, и его войска собрались к нему, а Людовик спасся бегством. Я слышал эту новость нынче утром в Бервике.

– Господи! – воскликнул мой отец. – Нам опять придется вести войну, которая нам так надоела.

– Да, мы думали, что совсем избавились от тени, но вот она – опять показалась. Веллингтон получил приказание из Вены идти в Голландию, так как полагают, что Наполеон сделает, прежде всего, нападение с этой стороны. Ну, это известие не предвещает ничего хорошего. Я сейчас получил уведомление о том, что должен присоединиться к 71-му полку в чине старшего майора.

Услышав такие слова, я пожал руку нашему доброму соседу: я знал, как огорчало его то, что он – калека и не может играть никакой роли на свете

– Я должен отправиться в свой полк, как можно скорее, и через месяц мы будем на континенте а после этого не пройдет, может быть, и месяца, как мы будем в Париже.

– Когда так, то клянусь, что и я тоже пойду с вами, майор! – воскликнул Джим Хорскрофт. – Мне не стыдно будет взять в руки ружье; если только вы поставите меня лицом к лицу с этим французом.

– Молодой человек, для меня лестно, что вы будете служить под моим начальством, – сказал майор. – Что же касается де Лиссака, то где будет находиться император, там будет и он.

– Вы знаете этого человека? – сказал я. – Что вы можете сказать нам о нем?

– Лучшего офицера, чем он, не найдешь во всей французской армии, и если я так говорю, то это много значит. Говорят, что он мог бы быть маршалом, но он захотел лучше остаться с императором. Я виделся с ним два дня перед битвой при Корунне, когда я был послан парламентером для переговоров о наших раненых. Он был тогда с Сультом. Когда я увидал его здесь, то сейчас же узнал.

– И я его узнаю, когда опять увижу! – сказал Джим Хорскрофт все с таким же мрачным видом, как и прежде.

И в ту минуту, как я стоял здесь, мне вдруг стало ясно, как бессодержательна и бесцельна будет моя жизнь в то время, как этот калека – наш приятель, и товарищ моего детства будут находиться в передних рядах действующей армии. И я с быстротой молнии также принял решение.

– И я тоже пойду с вами, майор! – воскликнул я.

– Джек! Джек! – сказал мой отец, ломая себе руки. Джим не сказал ни слова, но обнял меня рукой и крепко прижал к себе. Глаза майора заблестели, и он помахал своей тростью в воздухе.

– Клянусь, что за мной пойдут два славных новобранца, – сказал он. – Когда так, то нечего терять время, и вы оба должны быть готовы к тому часу, когда пойдет вечерний дилижанс.

И все это случилось в один только день, а между тем, часто бывает так, что годы проходят за годами без всякой перемены. Представьте же себе, как все переменилось в эти двадцать четыре часа. Де Лиссак уехал, Эди тоже уехала, Наполеон вырвался на свободу, вспыхнула война, Джим Хорскрофт потерял все, что было ему дорого; мы отправились вместе с ним сражаться с французами. Все это случилось точно во сне. И, наконец, вечером в этот день я пошел садиться в дилижанс и, оглянувшись назад, увидал серые постройки фермы и две небольшие черные фигуры: мою мать, которая закрыла себе лицо своим шерстяным платком, и отца, который махал пастушьим посохом, выражая этим, что он желает мне доброго пути.

Теперь я подхожу к такому времени в моей жизни, что у меня и сейчас захватывает дух, когда я вспомню о нем, и я жалею, что взял на себя труд рассказать об этом, потому что, когда я пишу, я люблю, чтобы события шли медленно, в порядке, одно за другим, подобно тому, как овцы идут с пастбища. Так было всегда в Уэст-Инче. Но теперь, когда мы должны были выйти на более обширное жизненное поприще, подобно маленьким соломинкам, которые медленно плывут по какой-нибудь канаве и вдруг попадут на простор и закружатся в водовороте большой реки, то я чувствую, что мне трудно описать моими простыми словами все эти быстро следующие одно за другим события. Почему так случилось, все это вы можете найти в исторических книгах, и потому я об этом говорить не буду, а скажу только о том, что видел своими глазами и слышал своими ушами. Полк, в который назначили нашего приятеля, был 71-й полк шотландской легкой инфантерии, где солдаты носили красные мундиры и панталоны, а его интендантский склад находился в городе Глазго, куда мы и отправились все втроем в дилижансе; майор был очень весел и без конца рассказывал истории о герцоге и о полуострове, между тем как Джим сидел в углу со сжатыми губами и сложенными на груди руками, и я знал, что он мысленно убивает де Лиссака, по крайней мере, три раза в час. Я мог видеть это, потому что у него вдруг вспыхивали глаза, и он крепко схватывался за что-нибудь рукой. Что касается меня, то я сам не знал, радоваться мне или печалиться, потому что ничто не может заменить родного дома и, хотя я и старался казаться твердым, но все-таки было грустно подумать о том, что целая половина Шотландии отделяла меня от матери.