– Простите, что я это говорю, доктор Манро, сэр, но вы … везучий парень, – сказал он. – Вы засунули руку в мешок, сэр, и с первого же раза вытащили из него угря. Это ж любой, у кого хоть полглаза есть, видит. Я вот три раза совал в мешок руку и вытаскивал только змей. Ежели б со мною рядом всегда была добрая женщина, я бы, может, сейчас не был жалким бывшим шкипером бронированного транспортника.

– Я думал, вы были женаты дважды, капитан.

– Трижды, сэр. Я похоронил двух жен. Третья живет в Брюсселе. Ну, до встречи в церкви, доктор Манро, сэр, и уж поверьте, никто не желает вам счастья больше, чем я.

В церкви собралось много людей, которые пришли пожелать нам счастья. Слух о моей свадьбе дошел и до моих пациентов, так что в церкви свободных мест не было, и я даже немного забеспокоился, увидев, какими здоровыми все они выглядели. Мой сосед доктор Портер тоже пришел поддержать меня, а старый генерал Вейнрайт вел Винни под венец. Моя мать, миссис Ла Форс и мисс Вильямс сидели на первом ряду, а в глубине на одном из дальних рядов я заметил раздвоенную бороду и морщинистое лицо Вайтхолла. Рядом с ним сидели раненый лейтенант, человек, который сбежал из дому с кухаркой, и еще с десяток людей, которых он «тянул на буксире». Потом, после того как заветные слова были произнесены и некто в людском обличье попытался освятить то, что и так было свято, под звуки «Свадебного марша» мы подошли к алтарю, где моя милая мама сняла напряжение ситуации, поставив свою подпись в учетной книге в неправильном месте, так что по всему выходило, что это она только что вышла замуж за священника. И потом среди поздравлений и счастливых лиц мы вышли из церкви, остановились на лестнице, ее рука в моей, и увидели перед собой знакомую дорогу. Но у меня перед глазами стояла другая дорога, дорога нашей жизни… Широкая и прямая дорога, которой нам теперь предстояло пройти, дорога, по которой так приятно шагать, но которая окутана туманом. Длинна эта дорога иль коротка? Идет она вверх иль спускается вниз? Для моей любимой она все равно будет гладкой, если только сделать ее такой под силу мужской любви.

Несколько недель мы провели на острове Мэн{240}, а потом вернулись на Окли-виллас, в дом, в котором благодаря усилиям мисс Вильямс даже моя матушка теперь не нашла бы ни пылинки. Добрая экономка уже почти истощила запас своего воображения, придумывая благовидные объяснения моему затянувшемуся отсутствию толпам осаждающих дом пациентов. Моя практика действительно быстро и значительно расширилась, так что последние полгода или около того я не то чтобы занят по горло, но без дела не сижу. Ко мне приходят небогатые люди, поэтому мне приходится много работать за небольшие гонорары. Но я не забываю и о своем образовании. Я хожу в местную больницу и слежу за развитием медицинской науки. Бывает, что я жалею о том, что не достиг больших вершин, но счастлив, и счастье мое полно, и, если судьба не строит на мой счет каких-либо особенных планов, я согласен до конца дней своих прожить так, как живу сейчас.

Тебе, возможно, захочется узнать, как складываются наши с женой отношения в религиозных вопросах? Могу сказать, что и она, и я не зависим друг от друга. К чему мне навязывать ей свои взгляды? Ради абстрактной правды я не стану отнимать у нее ту наивную детскую веру, благодаря которой жизнь ей кажется проще и ярче. Я не сумел в своих письмах правильно изложить тебе свои взгляды, если ты заподозрил меня в воинственном неприятии общепринятых религиозных систем. Я вовсе не утверждаю, что все они неправы. Скорее я считаю, что истинны они все. Провидение не создало бы их, если бы они не были лучшими инструментами для достижения определенных целей. Поэтому все они священны. То, что они конечны и не подвержены дальнейшему развитию, я отрицаю. Более простая единая для всего мира религия займет их место, когда человечество будет готово к этому, и я верю, что в основе этой религии будет лежать та абсолютная и абсолютно доказуемая истина, о которой я уже говорил. Впрочем, есть такие люди и такие эпохи, которым лучше всего подходят именно старые религиозные системы. Если Провидение считает возможным пользоваться ими, то и люди могут придерживаться их. Нам остается только дождаться, пока останется самая истинная из них. Если я позволил себе враждебные слова в их адрес, то на самом деле они были направлены на тех, кто из кожи вон лезет, чтобы доказать, будто Всемогущий благоволит лишь их маленькой клике{241}, или на тех, кто хочет окружить религию китайской стеной{242}, целенаправленно отвергая любые новшества и отказываясь от дальнейшего развития. С такими людьми пионеры прогресса не вступают в перемирие. Что до моей жены, то мне хочется прерывать своими наставлениями ее невинные молитвы не больше, чем ей хочется выносить из моего кабинета философские книги, которые лежат у меня на столе. Узость взглядов ей не свойственна, хотя, если кому-то удастся взобраться на самую верхнюю точку интеллектуальной развитости, оттуда он увидит, что и ограниченность имеет свою цель.

Около года назад я получил новости о Каллингворте. О нем мне рассказал Смитон, с которым мы играли в одной университетской футбольной команде. До встречи со мной он заезжал в Брадфилд. Рассказ его не был радостным. Практика Каллингворта значительно сократилась. Наверняка люди просто привыкли к его странностям и перестали удивляться. Кроме того, пару раз он становился объектом коронерских расследований, после чего среди его пациентов сложилось мнение, что он слишком уж свободно использует сильнодействующие лекарственные препараты. Если бы коронеры эти видели сотни исцелений, которые стали возможны именно благодаря тому, что Каллингворт не боялся увеличивать дозировку лекарств, возможно, они были бы к нему не так строги. Но, как ты сам понимаешь, никто из конкурентов Каллингворта не стал бы защищать его. Сам он ведь никогда с ними не считался.

Помимо упадка практики, я с сожалением узнал и о том, что у К. вновь обострилась его непонятная подозрительность, которая всегда казалась мне его самым главным безумством. Его отношение ко мне – прекрасный тому пример, но, насколько я помню, для него это было характерно всегда. Я припоминаю, что даже в те далекие дни, когда они жили в четырех комнатах над продуктовой лавкой, он заклеивал все щели, чтобы обезопасить себя от какой-то воображаемой инфекции. Еще его постоянно преследовала мысль о том, что его подслушивают, из-за чего он часто, оборвав разговор на полуслове, бросался к двери, распахивал ее и выбегал в коридор, в надежде поймать шпиона на горячем. Был случай, когда он при мне «застукал» служанку с чайным подносом. У меня до сих пор стоит перед глазами ее изумленное лицо в обрамлении разлетающихся во все стороны чашек и кусков сахара.

Смитон рассказал, что сейчас это приобрело другую форму: теперь Каллингворт уверен, что вокруг него плетется заговор с целью отравить его медью, и, стремясь уберечься, он принимает самые неожиданные меры предосторожности. Чтобы понять масштабы, которых достигает его странность, говорит Смитон, достаточно увидеть, как он ест. Его обеденный стол весь уставлен химическими приборами, многочисленными ретортами и склянками, с помощью которых он проверяет каждое блюдо. Когда Смитон все это описывал, я не мог удержаться от смеха, и все же это был смех сквозь слезы, потому что нет упадка печальнее, чем упадок великого человека.

Я не думал, что когда-нибудь снова увижу Каллингворта, но судьбе было угодно еще один раз свести нас вместе. Даже несмотря на то, что он так жестко обошелся со мной, я не утратил расположения к нему. Много раз я думал, как мне стоит поступить, если мы с ним встретимся: вцепиться в горло или пожать руку. Тебе, возможно, будет интересно узнать о том, как это произошло в действительности.

Где-то неделю назад, когда я как раз собирался выходить из дома, мальчишка-посыльный принес мне записку. Увидев знакомый почерк, я понял, что Каллингворт находится в Берчспуле, и немало взволновался. Я позвал Винни, и мы вместе прочитали записку.

«Дорогой Манро, – говорилось в ней. – Джеймс остановился в Берчспуле на несколько дней. Мы в скором времени покидаем Англию, но, пока мы все еще здесь, он был бы рад по старой дружбе встретиться и поговорить с Вами.

Искренне Ваша,

Хетти Каллингворт».

Почерк и манера обращения, несомненно, принадлежали ему, поэтому было понятно, что это одна из тех его маленьких прозрачных хитростей, которые так для него характерны. Не желая показывать, что решил идти на попятную, он сделал вид, будто записку писала его жена. Странное совпадение: остановился он в том же доме на Кадоган-террас, в котором когда-то снимал комнату я, только двумя этажами выше.

У меня не лежала душа к этой встрече, но Винни всегда была за мир и всепрощение. Женщины, которые ничего не требуют, всегда получают то, чего хотят, поэтому и моя милая маленькая спутница неизменно добивается своего. Уже через полчаса я был на Кадоган-террас, охваченный самыми разными чувствами, впрочем, по большей части добрыми. Я попробовал убедить себя, что отношение Каллингворта ко мне было результатом некоей патологии, порождением нездорового мозга. Ведь если бы меня ударил пьяный, я бы не стал на него за это злиться. Примерно так я воспринимал и то, что произошло между нами.

Если Каллингворт и держал против меня камень за пазухой, то ничем не проявил этого. Впрочем, я по своему опыту знал, что за его нагловатой и напористой типично английской манерой вести себя могло скрываться что угодно. Жена его была более открыта, и по ее плотно сжатым губам и холодным серым глазам я видел, что она не забыла старую ссору. Сам Каллингворт почти не изменился и был, как всегда, энергичен и полон жизни.

– Здоров, как бык, друг мой! – гаркнул он и постучал себя по груди кулаками. – Вчера играл за «Лондон скоттиш» в отборочном туре. Не выпускал мяч от свистка до свистка. В рывке скорость уже не та (да и ты, Манро, тоже, наверное, не молодеешь, а?), но в нападении я жару дал, это уж точно! Не знаю, когда еще удастся поиграть, я на следующей неделе в Южную Америку отправляюсь.