В общем, так обстояли дела, когда на прошлой неделе отцу сообщили, что у миссис Эндрюс захворал слуга, и попросили его срочно приехать. У моего старика разыгралась подагра{118}, так что пришлось мне самому одеваться и идти на вызов. Меня утешало лишь то, что я совмещу работу с более приятным занятием, перекинусь парой слов с Лорой. Ну и, разумеется, подходя по посыпанной гравием дорожке к их дому, я заглянул в окно гостиной и увидел ее. Она сидела спиной к окну, что-то рисовала и, очевидно, не услышала моих шагов. Входная дверь была приоткрыта, и, когда я вошел в прихожую, меня никто не встретил. И тут на меня нашло какое-то шаловливое настроение. Я очень медленно открыл дверь гостиной, прошел на цыпочках внутрь, подкрался к художнице и поцеловал ее в затылок. Вскрикнув, она обернулась. И что ты думаешь? Оказалось, что это была ее мать!

Не знаю, Берти, приходилось ли тебе когда-нибудь попадать в такие переделки, но для меня это был довольно крутой поворот. Помню, что, подкрадываясь к ней, я улыбался, но потом-то мне уж было не до смеха. Даже сейчас, когда я думаю об этом, у меня начинают гореть щеки.

Да, я показал себя полным идиотом. Сначала леди, которая (я, кажется, уже говорил об этом) отличается благородными, если не сказать чопорными, манерами, опешила. Потом, когда до нее дошла вся чудовищность моего поступка, она поднялась и выпрямилась во весь рост. Мне тогда показалось, что я еще никогда в жизни не видел таких высоких и грозных женщин. Когда она заговорила, голос у нее был ледяной. Она спросила, что в ее поведении дало мне повод считать, будто я имею право вести себя подобным образом. Разумеется, я подумал, что мои оправдания поставят под удар бедную Лору. Поэтому я молча стоял, сжимая свой цилиндр, и смотрел в пол, готовый провалиться сквозь землю от стыда. Наверняка я представлял собой довольно жалкую картину. Да и она, надо признать, выглядела довольно нелепо: палитра в одной руке, кисть в другой, на лице выражение крайнего изумления. Я пролепетал что-то вроде того, будто надеялся, что она не будет против, но это только рассердило ее еще больше. «Наверное, вы пьяны, сэр. Другого объяснения вашему поступку я не могу дать. Нам не требуются услуги медика в подобном состоянии». Я не пытался переубедить ее, поскольку ничего лучшего придумать все равно не смог, и полностью деморализованный убрался оттуда как можно скорее. В тот же вечер она прислала моему отцу письмо с описанием того, что произошло, и старик жутко рассердился. Но мама моя, наоборот, решила, что бедная миссис Э. – коварная интриганка, подстроившая ловушку невинному Джонни, и ничто не могло заставить ее изменить свое мнение. В результате они сильно поссорились, но что произошло на самом деле, никто (кроме теперь вот тебя) не знает до сих пор.

Ты, конечно же, понимаешь, что происшествие это отнюдь не сделало мое проживание здесь более приятным, потому что отец так и не смог заставить себя простить меня, и я, честно говоря, понимаю его. Я бы на его месте повел себя точно так же. Ведь все это в его глазах выглядит как самое настоящее глумление над профессиональной честью и пренебрежение его интересами. Если бы он знал правду, он бы наверняка понял, что это была всего-навсего несвоевременная и глупая шутка. Впрочем, правду он не узнает никогда.

Ну, а теперь о том, что за шанс подвернулся мне. Сегодня мы получили письмо от присяжных стряпчих Кристи и Хоудена, в котором они сообщают, что хотели бы поговорить со мной насчет какой-то работы. Мы не представляем, что это значит, но я полон надежд. Завтра утром я еду на встречу с ними и обязательно напишу тебе о результатах.

До свидания, дорогой Берти! Твоя жизнь течет тихо и размеренно, как спокойная река, а моя похожа на бурный поток, и все же я буду держать тебя в курсе всего, что происходит.

IV

Дом, 1 декабря, 1881.

Может быть, я к тебе несправедлив, Берти, но твое последнее письмо заставило меня думать, что мое откровенное выражение своих религиозных взглядов показалось тебе неприятным. К тому, что ты не согласишься со мной, я был готов, но то, что ты станешь возражать против свободного и честного обсуждения тех вопросов, которые требуют от человека наибольшей честности, по правде говоря, меня расстроило. Свободомыслящий человек находится в нашем обществе в таком незавидном положении, что, предлагая свою отличную от общепринятых точку зрения, рискует прослыть бескультурным типом, хотя тем, кто с ним не согласен, ничего подобного не грозит. Когда-то, чтобы быть христианином, нужно было обладать мужеством. Теперь же нужно обладать мужеством, чтобы им не быть. Но, право же, если нам приходится вставлять себе в рот кляп и скрывать свои мысли, когда мы пишем доверительные письма своим близким… Но нет. Я отказываюсь в это верить. Мы же с тобой столько раз разговаривали на самые различные темы, Берти, а сколько придумывали разных идей, которые потом развивали до такой степени, что сами переставали понимать их смысл! Прошу тебя, просто напиши мне, как другу, что я осел и ничего не понимаю. До тех пор, пока ты этого не сделаешь, я объявляю карантин на все, что, с моей точки зрения, может хоть как-то показаться тебе обидным.

Берти, тебе не кажется, что сумасшествие – очень странная штука? Как представить себе болезнь души? Только представь себе человека, умного, полного высоких стремлений, которого исключительно материальные причины (как, например, отколовшаяся от внутренней поверхности черепа крошечная спикула{119}, попавшая на поверхность мембраны, покрывающей мозг) могут превратить в жуткое существо, со всеми звериными признаками! Как человеческая личность может принимать такие различные формы и в то же время оставаться единой? Как могут жить одной жизнью настолько противоположные создания? Разве это не поразительно?

Я спрашиваю себя: что такое человек, в чем заключается его истинная сущность? Давай посмотрим, что можно отнять у человека, сохранив при этом его суть. Понятие «человек» не заключается в конечностях, которые являются не более чем инструментами. Не находится оно и во внутренних органах, которые нужны для того, чтобы переваривать пищу или вдыхать кислород. Все это лишь вспомогательные приспособления, рабы на службе заключенного внутри повелителя. А где же сам этот повелитель? Он не в лице, которое выражает эмоции, не в глазах и ушах, надобность в которых при слепоте или глухоте вовсе отпадает, не в костном остове, который является не более чем каркасом, на который природа вывешивает свой балдахин из плоти. Ничто из перечисленного не является носителем человеческой сущности. Что же остается? Куполовидная белесая похожая на замазку масса, весом в пятьдесят с лишним унций с большим количеством тонких белых отростков, свисающих с нее и делающих похожей на тех медуз, которых можно видеть летом у наших берегов. Но эти тонкие ниточки нужны только для того, чтобы передавать нервные импульсы мышцам и органам, выполняющим второстепенные функции. Поэтому сами по себе они не важны. Но отсев лишнего еще не закончен. Эту массу нервного вещества нужно еще обрезать со всех сторон, чтобы приблизиться к тому месту, где заключена душа. Бывало, самоубийцы отстреливали себе передние доли мозга, после чего выживали и имели возможность раскаяться в содеянном. Хирурги иногда удаляют части мозга. Большая часть этого органа отвечает за движения, какая-то часть – за восприятие, но и от них тоже можно избавиться, поскольку цель наших поисков – то, что мы называем душой, духовной составляющей человека. Что же остается? Маленький комок вещества, пригоршня состоящего из комка теста, несколько унций нервной материи, но в ней, где-то в ней и скрывается то крошечное зернышко, для которого все остальное тело всего лишь оболочка. Древние философы, которые вкладывали душу в шишковидную железу{120}, ошибались, но были удивительно близки к истине.

Моя физиология покажется тебе еще хуже моей теологии, Берти. Так получается, что свои истории я рассказываю тебе, начиная с конца. И в этом нет ничего удивительного, если принять во внимание, что я всегда сажусь писать письма под впечатлением последних происходящих со мной событий. Все эти рассуждения о душе и мозге вызваны тем простым фактом, что последние несколько недель я провожу рядом с сумасшедшим. Сейчас я постараюсь рассказать тебе обо всем по порядку.

Ты ведь помнишь из моего прошлого письма, как тяготила меня жизнь дома в кругу семьи и как моя глупейшая ошибка рассердила моего отца и сделала мое положение здесь крайне неудобным. В нем же я, кажется, упомянул и о письме от Кристи и Хоудена, адвокатов. Итак, я достал свою воскресную шляпу, мать встала передо мной на стул и пару раз прошлась по моим ушам платяной щеткой в полной уверенности, что придает воротнику моего пальто более презентабельный вид. Пройдя сей обряд посвящения, покинул я отчий дом, и моя дорогая родительница еще долго стояла у двери, провожая меня взглядом и маша на счастье рукой.

Когда я подходил к дому, в котором должен был состояться наш деловой разговор, меня охватила сильная дрожь, поскольку на самом деле я намного более нервный человек, чем кажусь своим друзьям. Тем не менее меня без промедления провели к мистеру Джеймсу Кристи, подтянутому, аккуратному мужчине с острым взглядом, тонкими губами и несколько резкими манерами. Речь его отличалась той шотландской четкостью выражений, которую иногда можно принять за ясность ума.

– От профессора Максвелла я узнал, что вы подыскиваете себе место, мистер Манро, – сказал он.

Максвелл как-то сказал, что при возможности поможет мне, но ты же помнишь, что подобные обещания он раздавал всем подряд. Впрочем, я всегда считал его надежным человеком.

– Я с радостью рассмотрю любое предложение, – ответил я.

– Вашу медицинскую квалификацию мы можем не обсуждать, – продолжил он, непонятно осматривая меня с ног до головы. – Достаточно того, что вы имеете степень бакалавра медицины. Однако профессор Максвелл посчитал, что именно вы как никто другой подходите для данной работы по физическим признакам. Позвольте узнать, сколько вы весите?