Единственное, что слегка смягчало впечатление от повального заблуждения, так это то, что относительно Мари Хоупман я тоже заблуждался. У нее не было специальных инструкций от полковника Рэйна. Она меня ни разу не дурачила. И это была не догадка, не личная точка зрения, а вполне определенный, доказанный факт. Я сознавал, что эта истина дошла до меня поздновато. Сейчас эго уже вряд ли могло что-нибудь изменить, но вот в других обстоятельствах... Я предался приятным грезам о том, что могло бы быть в других обстоятельствах, и как раз заканчивал украшать воздушный замок замысловатыми башенками с зубчатыми стенами, когда в замке повернулся ключ. Я с трудом успел раскрыть наугад папку и разбросать перед собой какие-то бумаги по столу, прежде чем вошли Леклерк и охранник — китаец. Леклерк посмотрел на стол, игриво помахивая тростью.

— Как идут дела, Бентолл?

— Все очень сложно, очень запутанно, и то, что я на вас постоянно отвлекаюсь, мне никак не помогает.

— Не усложняйте ничего, Бентолл. Мне нужно, чтобы пробная ракета была снаряжена и готова к старту через два с половиной часа.

— Ваши желания мне абсолютно безразличны,— ехидно заметил я.— Почему такая спешка, кстати?

— Моряки ждут, Бентолл. Нельзя испытывать терпение флота, верно?

Я обдумал услышанное и сказал:

— Не хотите ли вы сказать, что у вас хватает наглости поддерживать радиосвязь с «Некаром»?

— Не будьте столь наивным. Естественно, мы поддерживаем связь. Никто, кроме меня, так не заинтересован в том, чтобы «Темный крестоносец» вовремя стартовал и вовремя же приводнился. Поразив цель. Помимо этого, единственный верный способ вызвать подозрение и заставить моряков на всех парах помчаться к Варду, это — не поддерживать с ними связь. Так что поторопитесь.

— Стараюсь изо всех сил,— холодно сказал я.

Когда он ушел, я приступил к составлению цепей зажигания. Если отвлечься от того, что они были закодированы, инструкции по оснастке были столь просты, что с ними справился бы любой маломальски знающий электрик. Что было не под силу электрику, так это рассчитать установку времени зажигания. Часовой механизм располагался в ящике на внутренней стенке внешней обшивки ракеты. Он регулировал надлежащую последовательность и время зажигания девятнадцати цилиндров с топливом.

Судя по заметкам, даже сам Фейрфилд испытывал сомнения по поводу своих расчетов порядка и времен зажигания: они вычислялись на чисто теоретической основе, а теория и практика не совсем одно и то же. Проблема заключалась в природе самого твердого топлива. Полностью стабильное вещество в ограниченных количествах и при нормальных температурах переходило в режим неустойчивости с ростом температуры, давления и по достижении некоторой неизвестной критической массы. Беда была в том, что никто не знал точно допустимых пределов изменения этих параметров, как, впрочем, и взаимного влияния их друг на друга, что еще серьезней. Что было известно наверняка, так это роковые последствия срыва в режим неустойчивости: когда предел устойчивости превышался, топливо превращалось из сравнительно медленно горящего в мгновенно взрывающееся вещество — по разрушительной силе, при равной массе, в пять раз мощнее тринитротолуола.

Для того чтобы избежать опасности превышения критической массы, запас топлива был поделен на девятнадцать отдельных зарядов, а для уменьшения эффекта внезапного роста давления процесс зажигания делился на семь последовательных стадий. К сожалению, с опасностью перегрева никто ничего не мог поделать. В состав топлива входил собственный кислородосодержащий компонент, однако его не хватало для обеспечения полного сгорания. Поэтому, за две секунды до возгорания первых четырех цилиндров, включались две мощных турбины-вентилятора, подающие большое количество воздуха под высоким давлением в течение первых пятнадцати секунд, пока ракета не разовьет достаточную скорость, чтобы осуществлять оптимальную подачу воздуха посредством своих гигантских воздухозаборников. Поскольку «Темный крестоносец» целиком зависел от подачи воздуха, он должен был взлетать по очень пологой траектории, чтобы не выйти за пределы атмосферы до того, как горючее загорится полностью. Только после этого автоматический мозг ракеты резко поднимал ее над атмосферой. Однако потребность в подаче воздуха даже на протяжении полминуты означало преодоление гигантского сопротивления воздуха, и, соответственно, при этом развивались чрезвычайно высокие температуры. Если можно было надеяться, что керамический наконечник ракеты, снабженный системой водяного охлаждения, частично справится с перегревом, то никому не известно, какие температуры установятся внутри самой ракеты. В любом случае дело было весьма рискованным.

Оба рубильника, которые я видел на внутренней обшивке, перед запуском должны быть включены: левый рубильник замыкал цепь зажигания, а правый в положении «Заряжено» подключал систему самоуничтожения. Если с ракетой в полете что-нибудь случился, например отклонение от расчетной траектории, будет дана команда на самоуничтожение. В обычных ракетах, где в качестве топлива используется жидкий кислород с керосином, полет можно остановить, просто послав по радио команду, автоматически прерывающую подачу топлива. Но остановить горение твердого топлива таким образом невозможно. Цилиндр, который я видел в верхней части ракеты посреди топливных трубок, был шестидесятифунтовым зарядом тринитротолуола с запалом, а в отверстие, которое находилось в центре, должен быть вставлен электроинициируемый детонатор из гремучей ртути, к которому подсоединяется кабель, болтающийся поблизости. Эта цепь, как и остальные системы контроля ракеты, управлялась по радио. Определенный сигнал на определенной волне замыкал электрическую цепь в такой же коробке, как та, где находился распределительный механизм цепи зажигания. Ток тек через катушку соленоида, и сердечник — стержень из мягкого железа, расположенный на оси катушки,— замыкал цепочку детонатора взрывного устройства. Опять Фейрфилд сомневался по поводу ожидаемого результата. Предполагалось, что взрыв тринитротолуола приведет к разрушению ракеты, но не исключено, считал он, что мгновенное повышение температуры и давления спровоцирует детонацию топлива и ракета рванет, словно мощная бомба.

Если бы меня выбрали кандидатом для первого полета на Луну, я бы на «Темном крестоносце» не полетел. Пусть право первого достанется кому-нибудь другому, а Бентолл пока посмотрит на взрыв с Земли.

Я сел за машинку и отпечатал список: какого цвета провод к какому по счету топливному цилиндру подсоединять. Выписал средние оценки сроков и последовательности установки зажигания из записок Фейрфилда и сунул листок в карман. Тут же появился Хьюелл.

— Нет, я еще не закончил, черт подери,— выпалил я, прежде чем он успел раскрыть рот.— Разве нельзя оставить меня в покое на время?

— Сколько еще? — спросил он своим грохочущим, словно обвал в горах, голосом.— Мы начинаем терять терпение, Бентолл.

— Дел по горло. Возможно, минут пятнадцать. Оставьте одного из своих людей снаружи. Когда закончу, постучу в дверь.

Он кивнул и вышел. Я снова погрузился в мысли. В основном о себе самом и о том, что меня ждет. Тут я вспомнил, что говорят психологи о необычайной силе человеческого разума, о силе положительных эмоций, о самовнушении. Если твердить себе тысячу раз на дню, что все прекрасно, ты бодр, у тебя ничего не болит, то к вечеру ты сам это почувствуешь. Я попытался проделать нечто подобное с небольшими вариациями. Пробовал представить себе Бентолла сгорбленным старикашкой с седой бородой, но ничего не выходило. Перед глазами все время возникал образ молодого Бентолла с дыркой от пули в затылке. Что-то у меня с самовнушением не клеилось. Сегодня вечером. Кто знает, может, сегодня вечером, но относительно того, что это неминуемо произойдет, у меня сомнений не возникало. Остальных специалистов могут оставить в живых, только не меня. Я должен умереть и понимал, почему. Я встал, подошел к окну и оторвал шнурок от шторы. Не потому, что решил повеситься, прежде чем Хьюелл с Леклерком замучают меня до смерти или пристрелят. Я свернул веревку в клубок, сунул в задний карман брюк и постучал в дверь. Послышались шаги удаляющегося часового.

Через несколько минут дверь вновь отворилась, на этот раз па пороге стояли Леклерк и Хьюелл в компании двух китайцев.

— Закончили? — быстро спросил Леклерк.

— Закончил.

— Хорошо. Приступайте немедленно к монтажу.— Ни тебе спасибо, ни поздравляю, дорогой Бентолл, с решением архитрудной задачи... Приступайте немедленно, и все тут.

Я покачал головой.

— Все не так просто, Леклерк. Мне надо сначала пройти в блокгауз.

— В блокгауз? — тусклые, как у слепого, глаза надолго остановились на мне.— Зачем?

— У вас там пульт управления, вот зачем.

— Пульт управления? -

— Небольшой ящик с разными рычажками и кнопками для дистанционного радиоуправления с подключением различных систем ракеты,— терпеливо пояснил я.

— Знаю,— холодно сказал он.— Незачем его осматривать до того, как вы приступите к оснастке ракеты.

— Не вам об этом судить,— высокомерно изрек я.

Ему ничего не оставалось, как уступить, хотя можно было бы сделать это поучтивей. Он отправил охранника в дом капитана за ключами, и мы прошли полмили до бункера, храня напряженное молчание. Но меня это не трогало. Говорить не хотелось. Хотелось смотреть, смотреть на слепящий белизной песок, сверкающую лазурь лагуны и безоблачное голубое небо над головой. Я смотрел на все это долго, взглядом человека, который подозревает, что вряд ли когда-нибудь снова увидит подобное.

Блокгауз выглядел внушительно и неприступно, как средневековая крепость, но с той разницей, что был погружен глубоко в землю. Его крыша выступала над поверхностью всего на два фута. На ней были установлены три радара, три радиомачты и то, что я не заметил издали,— трубы четырех перископов, способные поворачиваться вокруг вертикальной и горизонтальной осей.