Пот застилал глаза, но меня всего трясло от холода. Что здесь мог делать доктор Фейрфилд? Почему его убили? Старый Фейрфилд никогда ни во что не ввязывался. Блестящий ученый в своей области, он был страшно близорук и проявлял стойкое безразличие ко всему на свете кроме собственной работы и тайной страсти к археологии. В этом смысле связь Фейрфилда с Уизерспуном была столь же очевидной, сколь и удивительно непонятной. Чем бы ни объяснялось внезапное исчезновение доктора Фейрфилда из Англии, совершенно ясно одно: это не имело никакого отношения к археологическим раскопкам в заброшенной шахте. Но в таком случае, что же он, черт возьми, здесь делал?

Мне казалось, будто я нахожусь в морозильнике, но пот все сильнее струился по затылку. Не выпуская фонарь из правой руки — нож был в левой,— я вытащил из кармана брюк носовой платок и вытер шею. Чуть левее, впереди меня, на стене вдруг возникло светлое пятно. Отблеск от металлического предмета, на который упал луч фонаря. Но что это? Откуда здесь металлический предмет? Кроме трупов в этой пещере были только аккумулятор, провода на стене и выключатель из черной пластмассы. Я задержал руку с платком и фонарем за головой в том же положении. Отблеск на стене пещеры никуда не делся. Я замер как статуя, не спуская с него глаз. Светлое пятно на стене переместилось.

У меня остановилось сердце. Врачи могут возразить, но оно действительно остановилось. Я осторожно, медленно опустил руку с фонарем и платком из-за головы, переложил фонарь в левую руку, бросил платок на пол, обхватил рукоятку ножа правой рукой и резко развернулся.

Их было двое. От двери пещеры они отошли на четыре фута, до меня оставалось еще футов пятнадцать. Два китайца. Они уже начали расходиться в стороны, чтобы взять меня в кольцо. Один — в холщовых штанах и рубахе, другой — в шортах, оба — рослые, мускулистые и босые. Немигающие узкие глаза, застывшая неподвижность желтых восточных лиц не скрывали, а скорее подчеркивали выражение холодной решимости. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: они явились не с дружеским визитом. Да и визитные карточки у них в руках не соответствовали правилам этикета: два убийственных обоюдоострых кинжала для метания, страшней которых я в жизни не видел. В правилах хорошего тона рассматривается множество вариантов представления вновь прибывших незнакомых гостей, но такой вариант отсутствует.

Утверждать, что я не испугался, было бы смешно, поэтому я и не буду этим заниматься. Я испугался, испугался здорово.

Двое тренированных убийц против полуинвалида, четыре здоровых руки против одной. Два явных эксперта по боевым искусствам против человека, который ни разу не зарезал кого-то, а с кухонным ножом дела не имел. И для первого урока был момент не очень подходящий. Однако надо было что-то предпринимать, причем как можно скорее, прежде чем кому-нибудь из них придет в голову, что с пяти ярдов в такую мишень, как я, не промазать, и он перехватит кинжал за лезвие, чтобы было удобней метнуть.

Я бросился на них, занеся правую руку с ножом над головой, будто это не нож, а дубина, и они неожиданно попятились. Может быть, от отчаянной бессмысленности такого поступка, а скорее оттого, что на Востоке с почтительным страхом относятся к сумасшедшим. Я со свистом рассек ножом воздух и в тот же момент, как осколки разбитой лампочки посыпались мне на голову, нажал на кнопку фонаря в левой руке. В пещере стало темно, как в могиле, коей она и была на самом деле.

Надо было двигаться и как можно быстрее, прежде чем они поймут, что у меня двойное преимущество: фонарь в руке и возможность бить ножом наугад, твердо зная при этом, что попаду в противника, в то время как у них пятьдесят процентов вероятности угодить друг в друга. Не боясь нарушить внезапно наступившую тишину, я сорвал пластырь со стекла фонаря, снял сандалии, пробежал три шага в сторону выхода, резко остановился и пустил сандалии вперед вдоль пола с таким расчетом, чтобы они шлепнулись о деревянную дверь.

Будь у китайцев секунд десять на оценку своей позиции и проработку возможных вариантов, они наверняка не рванулись бы опрометью в сторону источника звука. Но в их распоряжении было не больше пяти секунд на размышление, и первая неизбежная реакция: он пытается улизнуть. Я услышал быстрый топот босых ног, стук столкнувшихся тел, глухой удар и истошный вопль, агонизирующий, захлебнувшийся в звоне упавшего на пол металлического предмета.

Четыре быстрых мягких шага в носках по полу пещеры, легкое нажатие большим пальцем левой руки на кнопку фонаря, и в свете яркого луча возникла живая скульптура, неестественно застывшая, как будто высеченная из мрамора. Они стояли лицом к лицу, почти касаясь друг друга грудью. Почти, но не совсем. Человек справа от меня ухватил партнера за ворот рубахи левой рукой, в то время как правая, сжатая в кулак, прижалась к его животу, чуть ниже пояса. Человек слева, лицо которого было повернуто в сторону, неестественно далеко выгнулся назад, двумя руками вцепившись в правый кулак своего компаньона. От напряжения его суставы сжались словно клешни, костяшки пальцев блестели как полированная кость. Я заметил окровавленный конец кинжала, на два дюйма торчащий у него из поясницы.

Секунды две или три — время текло медленно — человек справа, не веря своим глазам, смотрел в лицо умирающего. Потом осознание роковой ошибки и то-го, что смерть теперь стоит рядом, вывело его из состояния оцепенения. Он начал судорожно пытаться выдернуть нож, но товарищ в предсмертной железной хватке крепко-накрепко сковал ему правую руку. Он в отчаянии повернулся ко мне, махнув левой рукой вверх и в сторону, как бы пытаясь то ли ударить, то ли отгородиться от луча фонаря, который я теперь направил прямо в его узкие глаза. На мгновение он раскрылся. Мгновенья было достаточно. Лезвие моего ножа в длину — двенадцать дюймов. Но я не успокоился, пока кулак, сжимающий рукоятку, не уперся ему в ребра. Он кашлянул разок, сдавленно и конвульсивно, потом растянул свои тонкие губы в широком зловещем оскале, не разжимая стиснутых зубов. После этого лезвие ножа не выдержало, и в руке у меня осталась ручка с обломком стали длиной в дюйм, а эти двое, так и не расцепившись, качнулись вправо и рухнули на каменный пол пещеры.

Я осветил фонарем лица у себя под ногами, но это было излишней предосторожностью. Они не могли больше причинить мне вреда. Найдя сандалии, я подобрал упавший на пол нож и вышел, закрыв за собою дверь. Оказавшись снаружи, я всем своим весом навалился на стену туннеля спиной, опустив руки, и набрал полные легкие чистого, свежего воздуха. Я чувствовал себя неважно, но относил это на счет поврежденной руки и удушливой атмосферы в склепе. Тот краткий и жестокий эпизод, который случился за дверью, казалось, не произвел на меня никакого впечатления. Во всяком случае, я так думал, пока не почувствовал боль от напряжения мускулов щек и челюсти. Тогда же понял, что непроизвольно растянул губы и сжал зубы подобно смертельному оскалу того человека, которого только что прикончил. Потребовалось значительное волевое усилие, чтобы разжать зубы и расслабить лицевые мышцы.

Именно в этот момент я услышал пение. Все правильно. Слабый разум Бентолла наконец не выдержал. Шок от того, что я только что видел и совершил, привел в перенапряжение не только мышцы лица. Бентолл сбрендил, крыша поехала, начались галлюцинации. Что бы сказал полковник Рэйн, узнав, что у его верного слуги шарики за ролики закатились? Он, наверное, улыбнулся бы своей еле заметной улыбочкой и проскрипел пыльным голосом, что слышать пение в заброшенной шахте, даже если эта шахта находится под властью злодеев-самозванцев и охраняется головорезами-китайцами, еще не обязательный признак безумия. На что его верный слуга должен был бы ответить, что в принципе это верно. Но если вам слышится женский хор, поющий английский гимн, то тут ошибки быть не может, пора к психиатру.

А я слышал именно хор. Женский хор, поющий гимн. Причем не запись, потому что один голос слегка фальшивил, пытаясь подстроиться, но без особого успеха. Англичанки, поющие гимн. Я резко покрутил головой из стороны в сторону, но ничего не изменилось. Зажал ладонями уши, пение прекратилось. Разжал руки — снова возникли голоса. Если у вас в голове шумит, то зажимай уши или нет, шум не исчезнет. Может быть, то, что в этой шахте английские женщины,— безумие, только я не свихнулся, по крайней мере. Все еще в трансе, но очень осторожно, стараясь двигаться как можно тише, я пошел вдоль туннеля на разведку.

Звуки пения резко усилились, когда я повернул на девяносто градусов влево. В двадцати ярдах на левой стене туннеля мерцали отблески света. Здесь, видимо, был еще один поворот, на этот раз направо. Я подкрался к углу мягко, как падающая снежинка, и выглянул из-за него с осторожностью старого дикобраза, подозрительно обозревающего свет Божий после зимней спячки.

В двадцати футах туннель был поперек перегорожен вертикальными стальными прутьями, расположенными на расстоянии шести дюймов друг от друга. В центре — зарешеченная стальная дверь. В десяти футах за ней — такая же решетка, с такой же дверью. Между двумя дверями, в точности посередине, с потолка свешивалась голая лампочка, ярко освещающая расположенный под ней стол и двух людей в комбинезонах за ним. Между ними громоздилась стопка каких-то причудливых деревянных фишек, и я решил, что они играют во что-то, мне неизвестное. Что бы это ни была за игра, она требовала сосредоточенности, о чем можно было судить по раздраженным взглядам, которые оба человека то и дело бросали в темноту за вторым рядом прутьев. Пение продолжалось с прежней силой. Зачем людям взбрело петь после полуночи? Это казалось совершенно необъяснимым, пока до меня не дошло, что для заключенных в темной пещере смена дня и ночи потеряла всякий смысл. Но зачем вообще им приспичило петь, не поддавалось моему пониманию.

Секунд через двадцать один из сидящих стукнул кулаком по столу, вскочил на ноги, подхватил карабин, который, как я теперь заметил, был прислонен к стулу, подошел к прутьям, пробарабанил дулом по металлу и что-то при этом сердито прокричал. Я не смог понять, что именно, но не надо быть лингвистом, чтобы догадаться о смысле сказанного. Он требовал тишины. Но не добился своего. После паузы, продолжавшейся секунды три, не больше, пение возобновилось, еще громче и фальшивей, чем раньше. Дать им волю, так они перейдут на «Пусть всегда будет Англия». Человек с карабином с отвращением, но и, пожалуй, удивлением покачал головой, после чего угрюмо побрел обратно к столу. Ситуация им не контролировалась.