Крик боли, который я испустил, отнюдь не был притворным. Моя подошва получила такой сокрушительный удар, который должен был бы разорвать ее пополам. И нога моя под ней тоже не осталась равнодушной, но это было единственным потрясением для нес. Повреждений не было никаких.

Я лежал, тяжело дыша и ощущая на подошве тяжесть сейфа, пока не подбежал Хьюелл и не поднял его, а профессор вытянул меня самого. Я с трудом поднялся па ноги, стряхнул с себя руку профессора и, сделав один шаг, тяжело повалился на пол.

— Вы... ушиблись? — Профессор весь изнемогал от заботы и волнения.

— Ушибся? Ну что вы! Просто устал и лег на пол отдохнуть.— Я метал на него глазами молнии, схватившись обеими руками за правую ступню.—

— Как далеко я, по-вашему, могу уйти на сломанной лодыжке?

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Среда, 22.00 — четверг, 5.00

Жалкие извинения, вливание в глотку пациента нескольких капель бренди, наложение шины и тугой повязки на лодыжку отняли около десяти минут. После этого они, поддерживая с двух сторон, отволокли меня обратно в гостевой домик. Боковые шторы были опущены, я видел пробивающийся сквозь них свет. Профессор постучал в дверь и замер. Дверь отворилась.

— Кто это, кто здесь? — Мари набросила на плечи что-то вроде покрывала, и свет от керосиновой лампы у нее за спиной создавал причудливый ореол вокруг пушистых роскошных волос.

— Не беспокойтесь, миссис Бентолл,— успокоил ее Уизерспун. — С вашим мужем произошла небольшая неприятность. Боюсь, что он слегка повредил себе ногу.

— Небольшая неприятность! — завопил я.— Повредил ногу! У меня лодыжка, к чертям собачьим, сломана,— оттолкнув от себя поддерживающие меня руки, я попытался проковылять через порог, споткнулся и растянулся во весь рост на полу.

Что-то я в последнее время пристрастился измерять собой размеры полов в комнатах.

Мари срывающимся от волнения голосом произнесла что-то, что не дошло до меня на фоне собственных стонов, и бросилась было передо мной на колени, но профессор галантно поставил ее на ноги, в то время как Хьюелл подхватил меня и положил на кровать. Во мне веса почти двести фунтов, но он проделал все это так же легко, как девочка укладывает куклу, разве что опустил не слишком нежно. Однако пружинные кровати оказались прочнее, чем могло показаться на первый взгляд, и я не грохнулся па пол. Еще немного постонав, я повернулся на бок и чуть приподнялся, упершись на локоть. Пусть видят, как настоящие англичане, сжав зубы, переносят страдания. Чтобы меня правильно поняли, я изредка судорожно щурил глаза для пущей убедительности.

Профессор Уизерспун довольно сбивчиво рассказал, что случилось, во всяком случае, он представил свою версию происшедшего — об удивительном стечении несчастливых случайностей, о том, как неустойчивы высокие тяжелые сейфы на проседающих полах, а Мари внимала ему в грозной тишине. Если она играла, то наверняка ошиблась в выборе профессии: прерывистое дыхание, сжатые губы, слегка вздымающиеся ноздри, пальцы, сцепленные в кулаки,— это я еще мог понять, но заставить себя побледнеть так, как побледнела она,— это настоящее искусство. Когда он закончил, мне показалось, что она сейчас же на него набросится. Зловещая глыба Хьюелла, похоже, не вызывала у нее страха и не повергала в трепет. Но она взяла себя в руки и произнесла ледяным тоном:

— Большое вам спасибо обоим за то, что принесли моего мужа домой. Вы необычайно любезны. Я уверена, что это был несчастный случай. Доброй ночи.

Пускаться в дальнейшие словесные уловки было уже бессмысленно, и они удалились, вслух выражая надежду, что завтра мне полегчает. На что они надеялись на самом деле, мы не услышали. Каким образом за ночь должна срастись кость, они тоже забыли сказать. Секунд десять после этого Мари стояла, уставившись на закрывшуюся за ними дверь. Потом прошептала:

— Он такой... такой ужасный, правда? Как будто выходец из тьмы веков.

— Не красавец, это точно. Испугалась?

— Конечно.— Она постояла неподвижно еще несколько секунд, вздохнула, повернулась, подошла и села на край моей постели. Пристально посмотрела на меня, задумчиво, как будто решаясь па что-то, потом коснулась прохладными пальцами моего лба, провела по волосам, приподняла мне руками голову от подушки и заглянула в глаза. Она улыбалась, по в ее улыбке не было радости, а карие глаза наполнились тревогой.

— Я так сожалею о том, что случилось. Тебе... очень плохо, да, Джонни? — Она меня никогда раньше так не называла.

— Ужасно.— Я поднял руки, обхватил ее за шею и притянул ее лицо вплотную к подушке. Она не сопротивлялась. Шок от первой встречи с Хыоеллом сразу не проходит, а может быть, она просто решила пошутить над больным человеком. Щека ее была словно лепесток цветка, а пахло от нее солнцем и морем. Я прижал губы к ее уху и прошептал:

— Пойди проверь, действительно ли они ушли.

Она вздрогнула, будто дотронулась до оголенного провода, резко выпрямилась и встала. Подошла к двери, прильнула к щели в боковой шторе и произнесла тихо:

— Они оба в комнате профессора. Ставят на место сейф.

— Выключи свет.

Ока подошла к столу, подвернула фитиль, прикрыла наполовину ладонью стекло лампы и дунула. Комната погрузилась во мрак. Я вскочил с постели, размотал пару ярдов лейкопластыря, которым они примотали шину к лодыжке, слегка поругиваясь, отодрал его от кожи, отложил шину в сторону, поднялся и сделал два-три пробных прыжка на правой ноге. Прыгал я ничуть не хуже, чем раньше. Слегка побаливал только большой палец, на который частично пришлась нагрузка, когда под тяжестью сейфа подметка согнулась. Я попробовал еще разок. Все было в порядке. Присев на кровать, стал натягивать носок и ботинок.

— Что ты делаешь, черт возьми? — спросила Мари. Нотка сочувствия в голосе исчезла, подметил я с сожалением.

— Провожу проверку,— тихо ответил я.— Похоже, старая нога мне еще немного послужит.

— Но как же кость? Я думала, что кость сломана.

— Чудеса народной медицины.— Я подвигал ступней в ботинке и ничего не почувствовал. После этого рассказал ей все, что случилось. В конце концов она сказала:

— Вероятно, ты считал, что поступаешь умно, водя меня за нос?

В своей жизни мне пришлось выслушать от женщин много несправедливых упреков, поэтому я пропустил эту фразу мимо ушей. Она была слишком умна, чтобы не осознать, насколько не права, во всяком случае, когда немножко охладится. Зачем ей охлаждаться, я не знал, но когда температура у нее слегка понизится, она осознает, какого колоссального преимущества я добился, создав впечатление своей полной неподвижности. Я услышал, как она подошла к кровати и тихо бросила в мою сторону:

— Ты просил меня сосчитать, сколько китайцев вошло и вышло из барака.

— Ну и сколько же?

— Их было восемнадцать.

— Восемнадцать! — В шахте я насчитал всего восемь.

— Восемнадцать.

— Ты заметила, что у них было в руках, когда они выходили?

— Я не видела, чтобы кто-нибудь из них вышел. Во всяком случае, пока не стемнело.

— Попятно. Где фонарь?

-- У меня под подушкой. Здесь.

Она отвернулась, и вскоре я услышал ее мерное дыхание, хотя знал, что она не спит. Я оторвал куски лейкопластыря и залепил им стекло фонаря, оставив только маленькое отверстие, диаметром в четверть дюйма, в самом центре. После этого занял позицию у щели в стене-шторе, через которую был виден дом профессора. Хьюелл вышел после одиннадцати и направился к себе в дом. Я видел, как там зажегся свет и погас спустя десять минут.

Я подошел к шкафу, в котором слуга-китаец сложил нашу одежду, порылся немного, светя себе тонким лучом фонаря, пока не нашел пару темно-серых фланелевых брюк и синюю рубаху. Быстро переоделся в темноте. Выйти на полуночную прогулку в белой рубашке и белых джинсах — едва ли это понравилось бы полковнику Рэйну. Затем я подошел к постели Мари и тихо сказал:

— Ты ведь не спишь, верно?

— Что тебе нужно? — Никакого тепла в голосе, ну просто совершенно никакого.

— Послушай, Мари, не глупи. Чтобы провести их, мне пришлось и тебе соврать в их присутствии. Неужели ты не видишь преимущества, когда я могу передвигаться, а они считают меня прикованным к постели? Что я должен был сделать, по-твоему? Появиться в дверях с Хьюеллом с одной стороны и профессором с другой и бодро проворковать: «Не обращай на это внимания, дорогая. Я просто придуриваюсь»?

— Полагаю, что нет,— сказала она, поразмыслив.— Что ты хотел? Только сказать мне это?

— Вообще-то дело касается твоих бровей.

— Моих чего?

Бровей. Ты такая яркая блондинка, а брови черные. Они настоящие? Я имею в виду цвет...

— Ты не спятил?

— Мне нужно затемнить лицо. Нужна тушь. Я подумал, а вдруг у тебя есть...

— Почему бы тебе с самого начала так и не сказать, вместо того, чтобы строить из себя умника? — Как бы ни подсказывал ей разум «прости!», какая-то другая часть сознания выступала против. Туши у меня нет. Могу предложить только гуталин. В верхнем ящике, справа.

Меня слегка передернуло от этой идеи, но я поблагодарил ее и оставил в покое. Через час я оставил ее совсем. Положил под простыню на своей постели куль тряпья, проверил, нет ли вокруг дома заинтересованных наблюдателей, и вышел с задней стороны дома, приподняв боковую штору ровно настолько, чтобы можно было проскользнуть под ней. Ни криков, ни воплей, ни выстрелов. Бентолл перешел границу незамеченным, чему был несказанно рад. На темном фоне меня и с пяти ярдов не заметишь, хотя с подветренной стороны можно запросто унюхать и с пятидесяти. Что-то такое в гуталин подмешивают.

На первом этапе моего путешествия от нашей хижины до дома профессора не имело значения, больная нога или здоровая. Любому из барака или дома Хьюелла мой силуэт был бы отчетливо виден на светлом фоне моря и белых блесток песка. Поэтому я преодолел этот участок ползком, на четвереньках, направляясь к задней части дома, что находилась вне поля зрения всех остальных.