Вдруг Мэри поняла, почему они не замечали сигнального огня, и этот мигающий глазок из обещания спасения для ищущего причала судна превращался в предвестника гибели. Это был ложный огонь. Ее дядя и его шайка специально укрепили его в опасном месте, чтобы заманить корабль в ловушку. В воображении девушки маленький огонек все разрастался, лучи, казалось, исходят из самой скалы, он даже изменил цвет и из белого стал желтым, как гнойная язва. Кто-то дежурил у огня, наблюдая, чтобы он не погас. Время от времени темная фигура возникала перед ним, на мгновение закрывая собою свет, после чего он снова ярко загорался. Потом фигура начала спускаться со скалы на берег; кто бы он ни был, но он явно спешил и не соблюдал осторожности, земля и камни летели из-под его ног вниз. Звук испугал людей на берегу, и впервые за все время они переключили внимание с моря на спускавшегося со скалы компаньона. Мэри видела, как он что-то кричал, сложив руки в виде рупора, но ветер уносил слова, она их не могла расслышать. На берегу его, видимо, услыхали, судя по охватившему их волнению, некоторые даже отделились от группы и бросились ему навстречу. Он снова что-то прокричал и указал рукой на морс, они побежали к волнорезам, забыв об осторожности, их топот гулко раздавался в темноте, бегущие старались перекричать друг друга. Тут один из них — это был ее дядя, она узнала его по массивной фигуре и прыгающей походке — поднял руку, требуя молчания, они все замерли, был слышен только плеск волн у их ног; они стояли вдоль берега неплотным рядом, их черные фигуры на фоне светлого песка выступали отчетливо.

Мэри смотрела в ту же сторону. Вскоре из темноты и тумана показался слабый луч света в ответ на тот, что горел на скале. Новый свет не мерцал и не раскачивался, подобно первому, он то нырял в глубину ночи, как путник, уставший от своей ноши, потом снова взвивался, будто поднятый победоносной рукой, одолевшей, наконец, непроницаемый заслон. Новый сигнал приближался к первому, словно невидимая сила притягивала их; скоро они сойдутся и будут светить, как два белых глаза в темноте. Люди внизу не двигались, ожидая, чтобы огни сблизились до нужного расстояния.

Второй свет снова нырнул, стали видны очертания корабля, черные мачты возвышались над массивным корпусом, белая пена дыбилась внизу. На мачте вновь зажегся сигнал, он сближался с тем, что мигал на берегу, гоня судно прямо на скалу; оно летело весело вперед, как мотылек на свечу.

Мэри ничего больше не слышала. Она бросилась, что было сил, вниз, на берег, крича на бегу и размахивая руками; ветер дул в ее сторону, отчаянные крики девушки возвращались к ней, словно в насмешку. Кто-то схватил ее за руку, бросил на песок, наступил на нее ногой, посыпались камни и удары. Сильный голос осыпал ее проклятиями, руки девушки скрутили за спиной и связали бычьим шнурком, врезавшимся в кожу.

Ее оставили лежать, связанную и беспомощную, в двадцати ярдах от волнореза, с тряпкой во рту. Она задыхалась, и попытки предупредить об опасности оказывались тщетными. Мэри зарыдала, и ее стоны вскоре слились с воплями ужаса и рыданиями пассажиров. Воздух стонал и наполнялся нечеловеческими криками; летели щепки от разбитого корабля, впиваясь в тело беспомощно лежавшей возмутительницы спокойствия, распростертой, будто распятой, на песке. Стоял невыносимый скрежет от разлетавшихся вдребезги обшивки и снастей. Морс шипело и дыбилось между берегом и кораблем, один волнорез взмыло вверх волной и понесло на корабль. Черная глыба — то, что осталось от судна, — качнулась и тяжко повалилась на бок, как гигантская черепаха, по воде плескались обрывки снастей и паруса. За борт все еще отчаянно цеплялись еле различимые точки — люди, которым удалось пока удержаться от падения в воду, они липли к разбитому дереву, как моллюски. Но вот раскололась державшая их часть борта, и все точки одна за другой скатывались в море, их слизывали волны и погружали в пучину безжизненные уже тела.

Мэри начало мутить, она старалась уткнуться в песок, чтобы ничего не видеть и не слышать. Те, что раньше стояли, притаившись у моря, теперь сновали на берегу, хватая вещи, плывущие по волнам, вырывая их друг у друга. Они забегали к волнорезам по пояс в воде, не думая об опасности, хватая мокрые, крутящиеся в водовороте прилива предметы, оглашая воздух визгом и воплями восторга; искаженные лица потеряли вовсе подобие человеческих. Это были звери. Некоторые разделись, чтобы легче было ловить трофеи, откатывавшиеся от волнорезов и летящие на них с бешеной силой. Кто-то разжег костер у подножия скалы, туда сносили добычу для просушки. Огонь отбрасывал страшные тени на берег, где бесновались люди в своей дьявольской страшной работе.

Когда первое мертвое тело вынесло на берег, все набросились на него, обшаривая карманы, сдирая одежду, ломая пальцы, чтобы стянуть кольца; ободранное и обобранное, оно качалось в пене волн.

Как бы они ни справлялись со своей работой раньше, но в этот раз в их действиях не было четкости. Каждый грабил для себя; опьяненные успехом, они рвали, что попадалось под руку, однако, главная добыча досталась Мерлину, остальные подбирали за ним, как собаки подъедают объедки за своим хозяином. Они бегали вокруг него, а он стоял голый в воде, потоки стекали с мокрых волос, его мощная фигура возвышалась над остальными.

Прилив затухал, дно у берега мелело, воздух становился прохладнее. Свет, мерцавший на скале, стал тусклым и едва уловимым. Серое небо на горизонте сливалось с морем, у берега растворялось в опускавшемся тумане. Люди не замечали перемен, занятые жаждой добычи, они все еще находились в бредовом состоянии. Джоз Мерлин первым посмотрел вверх и втянул ноздрями воздух. Поняв, что начинается рассвет, он издал громовой клич, призывая своих людей к тишине, тыча пальцем в свинцовое небо.

Они помедлили, оглядывая останки разбитого корабля, все еще лежавшие у берега. Вдруг, словно по команде, все бросились бежать вверх по отвесному берегу без протеста и колебаний, спасаясь от надвигающегося света дня. Они задержались слишком долго, богатый улов усыпил их бдительность. Заря застала их врасплох, день таил угрозу — просыпались жители окрестных мест, ночь уже не могла оказать преступникам покровительства.

Джоз Мерлин подбежал к Мэри, вытащил тряпку у нее изо рта и рывком поставил на ноги. Поняв, что она не может ни стоять, ни двигаться, он выругался, мрачно озираясь, схватил ослабевшую девушку и, перекинув через плечо, как мешок, побежал к лощине, где стояла спрятанная карета. Голова и руки Мэри вяло болтались у него за спиной, руки хозяина впивались в ее израненное тело. В укрытии собралась вся банда, в панике и спешке они бросали на лошадей свою добычу, лихорадочно и неорганизованно, как попало; отрезвевший от сознания опасности хозяин подгонял их угрозами и ругательствами, но лучше от этого не становилось. Карета застряла и не поддавалась усилиям людей, пытавшихся вытянуть ее из ущелья; эта внезапная измена фортуны вызывала в них еще большую панику и отчаяние. Некоторые, выйдя из оцепенения, бросились бежать врассыпную, думая лишь о своем спасении. Они понимали, что рассвет может их погубить, лучше было справляться с ним в одиночку, прячась по канавам и кустарникам. Один человек вызовет меньше подозрений в этих местах, где все друг друга знают. Случайный бродячий цыган или старьевщик — обычное явление, на него не обратят особого внимания. Дезертиров обсыпали потоками брани, на карету навалились с остервенением, она, наконец, сдвинулась, но, не удержав равновесия, свалилась на бок, колесо разлетелось в щепки. Неудача обратила адское племя в бегство — все бросились к стоявшей поодаль телеге уже и без того перегруженным лошадям. Кто-то, повинуясь приказу хозяина, поджег валявшуюся на боку карету, слушая более голос рассудка — слишком ощутимой была улика, которая могла выдать их всех. У телеги завязалась драка — лошадь не могла увезти всю братию. В дело пошли камни, разбитое стекло летело кому-то в глаза, оставляя пустыми глазницы, кто-то был уже без зубов…

Те, у кого были ружья, оказались в выигрышном положении. Хозяин, стоя спиной к телеге, расправлялся со своими бывшими подручными, которые теперь видели в нем врага, а не вождя. Джоз обрекал их на расправу властей. Прогремел первый выстрел, пуля ударилась о каменный выступ. Улучшив момент, один из мародеров запустил кусок стекла прямо в глаз Джозу Мерлину, но попал в бровь, рассек ее пополам. Джоз выстрелил прямо в живот обидчику, тот скорчился в судорогах, завизжал, как заяц, извиваясь на земле, словно пытаясь уйти в нее и спастись там. Харри-жестянщик, державший сторону Джоза, выстрелил другому в горло, кровь хлестала у него из раны, как из насоса. Остальные бунтовщики пустились бежать, оставив умирающих собратьев на грязной и рыжей от крови земле. Повозка досталась Джозу, он устало привалился к ней, ружье еще дымилось, кровь заливала глаз.

Оставшись вдвоем, Джоз и Харри не теряли времени даром. Все добро они побросали в телегу рядом с Мэри — какие-то мелочи, ненужные и неприбыльные: основная добыча все еще лежала на берегу, омываемая волнами. Они не стали рисковать, работа требовала много рук, вдвоем им было не справиться. Почти рассвело, нельзя было терять ни минуты — это они понимали отлично.

Двое подстреленных лежали невдалеке, были ли они еще живы или нет, выяснять никто не стал; Харри волоком подтащил их к костру; огонь горел весело, карета догорала, торчали только раскаленные в пламени остатки колес. Тела полетели в костер.

Джоз и Харри забрались на телегу и хлестнули лошадь. Мэри лежала в телеге на спине в забытьи.

Утро вставало сырое и серое, низкие тучи проплывали над ними; до пленницы доносились еще звуки с моря, но они становились все тише, словно весь гнев был исчерпан. Море просило покоя. Ветер тоже стих, берег снова погрузился в тишину. Пахло мокрой землей, травой и туманом. Тучи слились, окутав небо сплошным серым покрывалом. На лицо девушки падали капли колючего и холодного декабрьского дождя.