— Но я не имел в виду одиночество, — ответил ямщик. — Вы, вероятно, не понимаете, вы ведь не знаете этих мест. И меня не беспокоит, что придется ехать добрые двадцать миль по болоту, хотя многие женщины именно этого боятся. Вот подождите минутку. — И он через плечо обратился к женщине, которая стояла у входа в гостиницу. — Миссис, подойдите сюда и поговорите с этой девушкой. Мне сказали, что она едет в Лонсестон, а она просит, чтобы я высадил ее у таверны «Ямайка».

Он осветил фонариком ступеньки, так как уже сгустились сумерки. Женщина осторожно спустилась по ступенькам крыльца и заглянула в карету.

— Это дикое и страшное место, — сказала она. — Если вы ищете работу, вы не найдете ее на окрестных фермах. На болотах не жалуют пришлых людей. Здесь, в Бодмине, вы сможете лучше устроиться.

Мэри улыбнулась.

— За меня не нужно бояться. Я еду к родственникам. Мой дядя — хозяин этого трактира.

Последовало долгое молчание. В тусклом свете экипажа Мэри видела, как пристально и напряженно ее разглядывают женщина и возница. Ее вдруг охватила дрожь, она почувствовала беспокойство; ей хотелось, чтобы попутчица развеяла ее недобрые предчувствия, но этого не случилось. Затем женщина отпрянула от окна.

— Извините, — сказала она, — это конечно же, не мое дело. Доброй ночи.

Ямщик покраснел и начал что-то насвистывать, явно желая разрядить эту неловкую ситуацию. Мэри наклонилась быстро вперед и тронула его за рукав.

— Пожалуйста, расскажите мне все, что знаете. Мне все равно, что вы скажете. Я хочу знать правду. Моего дядю здесь не любят? В чем дело?

Человек был явно смущен. Он говорил сердито, не глядя на Мэри:

— «Ямайка» имеет дурную славу. Странные вещи рассказывают об этом месте, знаете, как это бывает… Но я не хочу неприятностей. Может быть, все это неправда…

— Какие истории? Вы хотите сказать, что там много пьют? У моего дяди собирается плохая компания?

Но возница твердо решил умолчать о том, что слышал не раз от людей.

— Не хочу неприятностей, — повторял он. — И я ничего не знаю. Просто народ болтает. Приличные люди больше не посещают «Ямайку». Это все, что я знаю. Раньше мы обычно поили лошадей там и кормили их, да и сами заходили перекусить и пропустить стаканчик. Но мы больше туда не показываемся. Мы гоним лошадей мимо без остановки до Пяти дорог, да и там долго не задерживаемся.

— Почему же люди не заходят туда? В чем причина? — настаивала Мэри.

Человек молчал в нерешительности; казалось, он подыскивает нужные слова.

— Они боятся, — произнес он, наконец, затем покачал головой, давая понять, что больше ничего не скажет. Возможно, он чувствовал, что как-то виноват перед ней, сочувствовал ей, потому что минуту спустя снова заговорил.

— Может быть, вы выпьете чашечку чая, прежде чем мы тронемся в путь? Дорога нам предстоит долгая, а на болотах холодно.

Мэри отрицательно покачала головой. Ей не хотелось есть, и хотя чашка чая могла немного ее согреть, она не собиралась идти в гостиницу, чтобы снова не чувствовать на себе испытующий взгляд той женщины, не слышать, как люди шепчутся на ее счет. Кроме того, она чувствовала, как в сердце закрадывается страх, и он навязчиво говорил ей: «Останься в Бодмине, останься в Бодмине».

Девушка боялась, что может уступить минутной слабости, если зайдет в «Ройял». Она не имела права отступать, она ведь дала обещание матери, что поедет к тете Пейшенс.

— Ну, тогда лучше отправляться сейчас же, — сказал возница. — Сегодня вечером вы будете единственной путешественницей на этой дороге. Вот вам еще один плед, укутайте потеплее колени. Поедем быстро, чтобы ночь не застала нас в пути. Я не буду спокоен, пока не доберусь до своей постели в Лонсестоне. Не многие из нашего брата отваживаются ездить по болотам в зимнее время, особенно в такую грязь. — Он захлопнул дверцу кареты и взобрался на свое место.

Экипаж загромыхал по улице мимо добротных домов, мигающих уличных фонарей, согнувшихся под ветром редких прохожих, спешащих домой к ужину. Сквозь щели в ставнях Мэри различала полоски скатерти, расстеленной на столе, женщину и детей, готовящихся к вечерней трапезе, мужчину, протянувшего руки к горящему камину, чтобы согреться. Она подумала о той жизнерадостной женщине, которая недавно еще ехала с ней в карете. Где она сейчас? Сидит ли она тоже за своим столом в окружении детей и семьи? Как приятно было смотреть на ее круглые румяные щеки и огрубевшие от работы руки! Ее грудной голос так успокаивал! И Мэри стала сочинять, как она идет за этой женщиной и умоляет не оставлять ее одну, позволить ей жить в ее доме. Она была уверена, что женщина приняла бы ее, в этом не было никаких сомнений. И для нее всегда бы нашлась и добрая улыбка, и дружеская поддержка, и уютная кровать. Она бы помогала этой женщине, со временем полюбила бы ее, стала бы своим человеком в доме, отдала бы ей часть себя, своей жизни.

Лошади теперь уже бежали по гористой местности, город остался позади. Наконец, исчез последний тусклый огонь. Теперь она была совсем одна, только дождь и ветер за окнами и двенадцать миль безлюдных болот, отделявших ее от места, куда она направлялась.

Мэри вдруг подумала, что так должен чувствовать себя корабль, когда надежный причал оставлен далеко позади. Ни одно суденышко в открытом море не могло испытывать большего одиночества, чем то, что она испытывала сейчас, даже если шторм раскачивает мачты и захлестывает волнами палубу.

В карете стало совсем темно, пламя от горящей лампады давало очень неприятный желтый свет, ветер, проникавший сквозь крышу, угрожающе его раздувал, и Мэри предпочла погасить огонь. Она сжалась в своем углу, раскачиваясь в такт движению, и впервые осознала, что в одиночестве есть что-то недоброе. Даже та самая карета, которая днем, казалось, укачивала ее, как в колыбели, теперь переваливалась с боку на бок, как бы угрожая, жалуясь и издавая отчаянные стоны. Ветер разбушевался так, что грозил сорвать крышу, а потоки дождя с удвоенной силой колотили в окна. По обеим сторонам дороги было мертвое безлюдное пространство: ни деревьев, ни домов, ни тропинок; кругом болото на многие мили, мрачное и нескончаемое, уходившее к самому горизонту.

«Здесь не может жить человек, — подумала Мэри. — Он не мог бы остаться человеком, даже дети будут рождаться уродами, как скрюченный вереск вдоль дороги. Здесь никогда не прекращается ветер, и дует-то он не как обычно — и с севера, и с юга, и с запада, и с востока. И сознание людей тоже должно быть испорченным, мысли черными, жилища их, наверное, построены из гранита и камня. Те, кто обитает на этой земле, под этим черным небом, должны иметь что-то дьявольское в натуре».

А дорога бежала все дальше, и не было даже слабого огонька, чтобы вселить надежду в одинокого путешественника. Возможно, на расстоянии двадцати одной мили между Бодмином и Лонсестоном не было жилого места, даже хижины пастуха где-нибудь на пустынной дороге, ничего, кроме мрачного заведения, которое называлось таверной «Ямайка».

Мэри потеряла счет времени, ей казалось, что она проехала уже сотни миль. Вероятно, было около полуночи. Теперь ей не хотелось выходить из кареты, по крайней мере, с ней она уже освоилась. Девушка уже с раннего утра ехала в этом экипаже, и успела к нему привыкнуть. Она могла бы ехать вечно — здесь все-таки была защита из четырех стен, хоть и протекающей, по все же крышей над головой и кучером на козлах, которого можно позвать на помощь в любую минуту. Она слышала, как он погонял лошадей — ехали очень быстро.

Мэри подняла окно и выглянула. Тотчас же ее обдало ливнем, а ветер ударил в лицо с такой силой, что на мгновение она была ослеплена; затем, убрав с лица разлетевшиеся волосы, девушка увидела, что они с бешеной скоростью мчатся вверх по склону горы среди иссиня-черных болот.

Впереди, слева от болота, показалось какое-то строение. Можно было различить неясные очертания высоких печных труб, контуры их расплывались в темноте. Здание стояло одиноко, рядом не было ни других построек, ни домов. Если это была «Ямайка», она стояла в гордом одиночестве, открытая всем ветрам. Мэри плотнее закуталась в плащ, застегнув его на все пуговицы.

Возница слез со своего сиденья, помог Мэри спустить ее багаж. Он спешил, с опаской поглядывая через плечо в сторону дома.

— Вот вы и приехали. Идите вон туда, через двор. Если хорошо постучите, вам откроют. А мне надо спешить, иначе я не попаду сегодня в Лонсестон.

Он вспрыгнул снова на свое место, взял в руки поводья, крикнул и хлестнул лошадей, и они помчались галопом. Карета вновь загрохотала. Через минуту она была уже далеко впереди, быстро исчезая из виду в темноте, словно ее никогда и не существовало.

Мэри осталась одна, сундучок стоял рядом на земле. Послышался звук отворяемых засовов, дверь распахнулась. Со двора вышел огромный человек, поводя фонарем по сторонам.

— Кто там? — донесся сердитый окрик. — Что вам здесь нужно?

Мэри сделала шаг вперед и старалась разглядеть этого великана.

Фонарь ослепил ее, она ничего не видела. Великан еще немного поводил фонарем у нее перед глазами, вдруг засмеялся, грубо схватил ее за руку и бесцеремонно потянул к дому.

— А, так это ты?! — воскликнул он. — Ты все же приехала! Я твой дядя Джоз Мерлин, добро пожаловать в таверну «Ямайка»!

Он, наконец, втащил ее в дом, все еще смеясь, запер дверь и поставил фонарь на стол в коридоре. И они посмотрели друг другу в глаза.

Глава 2

Он был гигантского роста, почти семь футов, смуглый, как цыган, с нависшими складками черных бровей. Густые черные волосы почти закрывали ему глаза и уши. Мощные плечи, длинные руки, доходившие почти до колен, и огромные красные кулаки говорили о его недюжинной силе. На фоне этой мощной фигуры голова выглядела непропорционально маленькой, почти карликовой, она терялась в плечах — и потому вся фигура напоминала гигантскую гориллу. Хотя, если не считать длинных конечностей и крепкого сутулого торса, в его чертах не было ничего от обезьяны, ибо нос загибался крючком, почти достигая губ. Рот имел вполне приличную форму, однако его уголки начали с возрастом опускаться. В лице с большими черными глазами было даже что-то привлекательное, несмотря на морщины и красные веснушки.