Голос Джема вывел ее из оцепенения.

— Куда это ты смотришь? — спросил он.

Мэри отвела глаза.

— На ваши руки, они очень похожи на руки брата. Долго нам еще ехать по болоту? Это не большак там впереди?

— Мы выедем на него чуть ниже, проедем еще пару миль так. Значит, ты обращаешь внимание на мужские руки, вот как. Никогда бы не подумал, глядя на тебя. Значит, ты все-таки женщина, а я-то думал, что ты неоперившийся подпасок с фермы. Может, ты все же расскажешь мне, почему ты сидела в спальне четыре дня? Женщины любят напускать на себя таинственность.

— Никакой тайны здесь нет, — отвечала Мэри. — В прошлый раз вы спросили, знаю ли я, почему моя тетя выглядит как живой призрак, не так ли? Теперь я это хорошо знаю.

Джем смотрел на нее с любопытством, потом присвистнул.

— Вино — забавная штука, — произнес он. — Однажды, это было в Амстердаме, я напился, когда сбежал с корабля. Помню, что часы на церкви били девять вечера, я сидел на полу и держал в объятиях хорошенькую рыжеволосую девчонку. Очнулся в семь на следующее утро, без ботинок, без штанов, лежа на спине в канаве. Что было между девятью и семью — не помню. Я часто думаю, что я мог натворить за это время? Никак не могу вспомнить — отшибло память.

— Это ваше счастье. Брату вашему меньше повезло, — сказала Мэри. — Когда он напивается, он вспоминает все, что не помнит в трезвом состоянии и что предпочитает забыть.

Лошадь замедлила ход, Мэри натянула вожжи.

— Если никого нет, он продолжает говорить сам с собой, — продолжила она. — На стены его исповеди не влияют. В этот раз он оказался не один. Случилось так, что я ему попалась под руку, когда он очухался. И он размечтался.

— И когда он тебе поведал о своих сокровенных видениях, ты заперлась в спальне на четверо суток? — спросил Джем.

— Вы почти угадали.

Он вдруг схватился за поводья.

— Надо смотреть, куда едешь. Я же говорил, что эта лошадь знает дорогу, но это не значит, что ее надо гнать на валуны. Давай, я буду править.

Она забилась вглубь коляски и отдала ему вожжи. Мэри, действительно, задумалась, упрек был справедлив. Лошадь перешла на галоп.

— Ну, и что ты собираешься делать? — как ни в чем не бывало продолжал Джем задавать свои вопросы.

Мэри пожала плечами.

— Еще не решила. Надо подумать о тете Пейшенс. Вы ведь не предполагаете, что я собираюсь исповедаться вам?

— Почему бы и нет? Я не отвечаю за Джоза.

— Вы его брат, этого достаточно. В его рассказе было много пробелов, вы в них прекрасно вписываетесь.

— Неужели ты думаешь, что я стал бы тратить время на делишки брата?

— Насколько я понимаю, затраты окупаются весьма неплохой прибылью, и самому можно пользоваться товарами бесплатно. К тому же бояться некого: мертвые не рассказывают о своих злоключениях, Джем Мерлин.

— Люди нет, но мертвые корабли могут рассказать многое, когда их выбрасывает на берег с приливом. Когда судно идет в гавань, оно ищет огни. Если дать ложный свет, оно полетит на него, как мотылек на свечу. Мотылек сгорает в пламени, корабли тоже. Так может случиться один, два раза, ну, три. Но на четвертый раз все побережье поднимается и хочет выяснить причину. Мой брат сам потерял управление и идет в западню.

— И вы вместе с ним?

— Я?! Какое я имею к нему отношение? Я иногда, конечно, могу сплавить левый товар, мне ведь надо жить, но скажу тебе, Мэри Йеллан, честно: руки мои чисты, крови на них нет — я ни разу никого не убил в жизни. Хочешь верь, хочешь — не верь.

Он хлестнул лошадь, и та снова пустилась галопом.

— Сейчас будет брод, там, где кустарник поворачивает к востоку. Мы переправимся через реку и выйдем на дорогу в Лонсестон, срежем около мили. Нам еще долго ехать. Ты устала?

Она отрицательно покачала головой.

— В корзинке под сиденьем хлеб и сыр, — сказал он. — Есть яблоки и груши. Ты, наверное, проголодалась… Так ты решила, что я топлю корабли и наблюдаю с берега, как тонут люди? А затем чищу их карманы и котомки? Забавную картинку ты себе нарисовала.

Трудно было понять, искренне он негодовал или притворялся, но лицо побагровело, губы плотно сжались.

— Вы еще не доказали обратное, не так ли?

Он окинул ее презрительным взглядом и засмеялся, словно имел дело с неразумным младенцем. Она ненавидела его в эту минуту. Вдруг Мэри интуитивно поняла, какой вопрос он ей сейчас задаст, руки ее стали влажными.

— Если ты веришь всему, что наговорила, почему ты едешь со мной в Лонсестон?

Язвительный тон вернулся к нему. Если бы она пробормотала неубедительный ответ, он был бы очень доволен, что загнал ее в угол.

Она решила сыграть роль.

— Ради ваших прекрасных глаз, Джем Мерлин. Другой причины нет, — сказала она и весело посмотрела ему в лицо.

Он засмеялся и стал насвистывать, напряжение исчезло, им стало легче друг с другом. Мэри так смело произнесла свое шутливое признание, что ему нечем было крыть, он даже не почувствовал, чего ей это стоило. Теперь они были на равных, не мужчина и женщина, а компаньоны.

Повозка катила по широкой дороге, сзади бежали две украденные лошади. Тучи все сгущались, но ни капли еще не пролилось с неба, тумана не было. Мэри подумала, что сделает Фрэнсис Дэйви, если она расскажет все ему — они как раз проезжали недалеко от деревни Алтарнэн. На этот раз он вряд ли посоветует снова ждать. Но на Рождество его, пожалуй, не стоит беспокоить, ему это может не понравиться. Она представила тихий дом пастора, такой уединенный, хотя вокруг было много домов деревенских жителей, и высокую церковную башню, стерегущую покой людей, как бессменный часовой.

В Алтарнэне ее ждал покой и отдых, само название деревни звучало, как колыбельная, а голос пастора поможет забыть все тревоги, вернет надежду. Он все же немного странный, но это даже приятно. Как он хорошо рисует, как он тактично ухаживал за ней, молча, боясь потревожить; как мало говорила о нем строгая тихая комната. Он был ненавязчив, тень, а не человек. Когда его не было рядом, его трудно было представить как реальное существо. В нем не было мужского темперамента, как в Джемс, он казался бесплотным, просто глаза и голос в темноте.

Лошадь вдруг остановилась в испуге, чуть не влетев в колючие заросли. Джем выругался, это вернуло девушку к реальности. Она решила попытаться кое-что разузнать.

— Есть тут поблизости церковь? — спросила она наугад. — Я живу как язычница последнее время, надо бы помолиться сходить.

Джем все еще возился с лошадью.

— Церковь? Откуда мне знать? Последний раз я был в церкви, когда еще не умел ходить — мать носила меня крестить. Золотую утварь они держат под замком, остальное меня там не интересует.

— Я слыхала, что в Алтарнэне есть церковь, — настаивала Мэри. — Это недалеко от «Ямайки», я могла бы сходить завтра.

— Лучше приходи ко мне на Рождественский обед. Индюшки я тебе не могу обещать, но зато могу раздобыть гуся у старого Такета в Северном Холме, он уже настолько слеп, что не заметит пропажи.

— Вы случайно не знаете, Джем Мерлин, кто сейчас проповедует в Алтарнэне?

— Нет, не знаю, Мэри Йеллан. Я никогда не общался со священниками, даже по одной дороге с ними не ходил — и теперь уже вряд ли исправлюсь. Странные они все же люди. В Северном Холме был один пастор. Я тогда был ребенком. Так вот, пастор был очень близорукий. Рассказывали, что однажды он напоил паству бренди вместо священного вина. В деревне быстро прознали, в церковь набилось столько народа, что иголку негде было воткнуть, все ждали своей очереди причаститься. Священник ничего не мог понять, раньше в церковь ходили единицы. Он весь сиял и произнес блестящую проповедь о заблудших овцах, вернувшихся в свой загон. Брат Мэттью — это он мне говорил — дважды подходил к алтарю за причастием, пастор не заметил. В Северном Холме этот день вспоминают как великий праздник. Достань корзинку, Мэри, давай подзаправимся.

Мэри сокрушенно покачала головой.

— Вы о чем-нибудь можете говорить серьезно? Неужели вы никого и ничего не чтите в этой жизни?

— Серьезно я отношусь к своему желудку, а он просит есть. В ящике у меня под ногами — яблоки. Можешь есть их, яблоко — священный фрукт, так сказано в Библии, это я знаю.

В половине третьего они лихо въехали в Лонсестон. Мэри отбросила мрачные мысли, забыв о принятом утром решении, она уступила настроению Джема и предалась веселью. Вдали от таверны «Ямайка» к ней вернулась и молодость, и жизнерадостность; от Джема эта перемена не ускользнула, и он решил ею воспользоваться.

Джем понял — это он заставил ее развеселиться, да и сутолока ярмарки не оставляла места для уныния. Все были возбуждены, всем было хорошо: наступило Рождество. В магазинчиках вокруг ярмарки царило оживление, народ высыпал на улицы; кареты, коляски, телеги заполняли бывшую площадь, вымощенную булыжником Всюду движение, яркие краски, кипение жизни Люди толкались у прилавков; индейки и гуси гоготали в ящиках; какая-то женщина держала на голове корзину с яблоками, такими же румяными, как ее щеки. Эта сцена была знакома и близка Мэри. В Хелстоне каждый год она видела то же самое, только Лонсестон был больше, толпа более разношерстная. Здесь больше простора, больше изысканности; за рекой начиналось Девонширское графство, Англия. Девонширские фермеры на ярмарке общались с крестьянами из Восточной части Корнуолла; лавочники, пирожники, рассыльные сновали средь толпы, предлагая пирожные, горячие булочки и колбаски на подносах. Богатая дама в шляпе с перьями и голубой бархатной накидке важно вышла из кареты и прошествовала через площадь в гостиницу «Белый Олень»; за ней шел господин в теплом сером пальто. Он поднял свой монокль и переваливался за ней с напыщенным видом, как индюк.

Мэри любила ярмарки; она была весела и счастлива. Город стоял у подножия холма, а в центре возвышался замок, совсем как в сказке. Всюду деревья, поля и долины, а внизу протекала река. Болот не было видно, они простирались вдали от города, о них можно было на время забыть. Лонсестон жил полной жизнью, это был реальный мир, люди — естественные, живые.