Спустя три дня девушка уже не испытывала прежнего ужаса, ею овладело безразличие, усталость. Было такое чувство, словно она давно все знала. Мэри инстинктивно готовилась к чему-то страшному с того самого вечера, когда увидела Джоза Мерлина у крыльца с фонарем в руке, вышедшего из дома ей навстречу. Его вид как бы предупреждал о грядущем, а стук колес удаляющейся кареты, в которой Мэри приехала в таверну «Ямайка», отозвался в ее сердце последним «прости».

Еще в Хелфорде до нее доносились неясные слухи о темных делах, творившихся в Корнуолле. Но люди у них неразговорчивые, и сплетни не поощрялись. Пятьдесят, двадцать лет назад, когда отец был молодым, может быть, и послушали бы, но не теперь, не в новом веке. Она снова вспомнила, как, приблизив к ней лицо, Джоз Мерлин спросил: «Разве ты никогда не слышала о стервятниках, мародерах, которые грабят разбитые суда?»

Мэри никогда раньше не знала о таких людях, в Хелфорде не осмеливались даже слова этого произнести. А тетя Пейшенс прожила среди них десять лет. О дяде девушка уже не думала, больше не боялась его. В сердце остались только ненависть и отвращение к этому зверю, потерявшему все человеческое. Теперь она знала, чего он стоит, когда напьется. Ей нечего боятся ни его, ни этой компании. Это отбросы в своей стране, от них нужно очистить местность, как от гнили и нечистот, она не сможет спокойно жить, пока они будут смердить вокруг. В ее душе не было к ним жалости.

Оставалась тетя Пейшенс. И еще — Джем Мерлин. Мэри не могла заставить себя не думать о нем, ей и без него хватало забот, но мысль о Джеме неотступно следовала за ней. Ее беспокоило сходство братьев — не только в чертах лица — в походке, в повороте головы. Влюбиться в Джема было нетрудно. Неужели она совершит ту же глупость, что ее тетушка десять лет назад? До последнего времени она не обращала внимания на мужчин, всегда было слишком много работы — дома, на ферме. В Хелфорде были парни, которые улыбались ей в церкви, приглашали на пикники во время сбора урожая; один даже поцеловал ее за стогом сена, осмелев после хорошей кружки сидра. Это было ужасно глупо, Мэри стала избегать мужчин, хотя сам виновник конфуза забыл о случившемся через пять минут. Мэри решила тогда не выходить замуж. Она сама справится с фермой, отложит деньги на старость. Теперь ей нужно вырваться из «Ямайки», устроиться с тетей Пейшенс, создать для нее уютный дом, ей некогда будет думать о мужчинах. Тут Мэри вдруг снова представила лицо Джема, грязное и небритое, его нагловатый оскорбительный взгляд, засаленную рубаху. В нем нет мягкости, он груб и жесток, он вор и лжец. В нем есть все, что она ненавидит и презирает, но Мэри чувствовала — она может полюбить этого парня.

Родившись и прожив много лет на ферме, девушка была лишена предрассудков. Для нее отношения полов, как у животных, так и у людей, регулировались законами физического влечения, общим для всех живых существ. Выбор партнера не зависел от голоса рассудка — случайное прикосновение, взгляд — этого достаточно. Звери, птицы не умели подчиняться разуму, здесь излишне лицемерие, она слишком долго жила среди животных и птиц, видела, как они заводят партнеров, приносят потомство, умирают. В природе любовь лишена романтики; ей такая любовь не нужна.

Дома она навидалась парочек, они держались за руки, краснели и вздыхали, часами сидели у реки, глядя на луну, или бродили по тропинке за их коровником. Эту дорогу молодые называли Аллеей Влюбленных, а старики употребляли довольно крепкое словечко. Парень обычно держал девушку за талию, ее головка покоилась на его плече. Мэри видела, как они смотрят на закат или на звезды, и, возвращаясь в кухню с мокрыми руками (она только что приняла на свет теленочка), говорила матери, что скоро в Хелфорде будет еще одна свадьба, не пройдет и месяца. Потом звенели колокола, в доме пекли свадебный пирог, парень в парадном костюме стоял на ступеньках церкви, рядом невеста в муслиновом платье, ее прямые волосы завиты для такого торжественного события. Но не проходило и года, как они начисто забывали о звездах и луне; располневшая жена, укачивая на руках ребенка, который никак не засыпал, мерила шагами спальню, а раздраженный муж рычал в кухне, что ужин подгорел, его и собака не станет есть — начиналась перебранка на весь дом: романтике наступал конец. Нет, Мэри не питала никаких иллюзий. Само слово «влюбиться» звучало красиво. Вот и все.

Джем Мерлин — мужчина, она — женщина. Что ее влекло, она не могла сказать, но ее непреодолимо тянуло к нему, а мысль о нем ее раздражала и стимулировала одновременно, не давала ей покоя. Она знала, что должна его увидеть.

Мэри неодобрительно посмотрела на низко нависшие тучи. Если ехать в Лонсестон, то нужно собираться и выходить. Пусть тетя Пейшенс думает, что угодно. За эти четыре дня Мэри стала черствее: следует подумать и о себе немного. Если у тетушки осталась интуиция, она должна догадаться, что племянница не хочет сидеть с ней. Пусть побудет со своим муженьком, тогда поймет. Хорошо, что он выболтал ей свои секреты. Теперь он у нее в руках. Она еще не знает, что будет делать, но на этот раз жалости он не получит. Сегодня в Лонсестоне вопросы Джему Мерлину будет задавать она, ему не поздоровится, придется прикусить язык, когда он увидит, что она их не боится, может расправиться с этой сворой — при первом желании. А завтра — до завтра надо дожить, там будет видно. В случае чего, можно будет сходить к Фрэнсису Дэйви, он обещал помочь. В этом доме ее никто не тронет.

Мэри шла по Западному Болоту вперед на Хокс Тор. По обе стороны высились скалы. В прошлом году в этот день она была с матерью в церкви, молилась, чтобы Бог послал им силы, мужество, здоровье, просила о душевном покое, благополучии, чтобы мать могла еще пожить, а ферма увидала бы лучшие времена. Ответом была болезнь, нищета, смерть. Что ей теперь делать совсем одной среди преступлений и жестокости? К кому взывать о помощи, живя в ненавистной таверне среди людей, которых она презирает?! Она не будет молится Богу в это Рождество. Так думала девушка, бредя по безлюдной опасной дороге навстречу конокраду, а, может быть, и убийце.

Она дошла до условленного места и остановилась в ожидании. Вдалеке показалась небольшая кавалькада — лошадь, запряженная в двуколку, сзади бежали еще две лошадки. Кучер поднял кнут в знак приветствия. Кровь прилила к лицу девушки. Она ненавидела себя за слабость; если бы то, что она чувствовала, было чем-то живым, она растоптала бы его ногами. Завернувшись в шаль, Мэри ждала, нахмурившись. Подъехав, Джем присвистнул и бросил к ее ногам небольшой сверток.

— С Рождеством Христовым. У меня вчера завелась монета и прожгла дыру в кармане. Нужно было от нее избавиться. Это тебе новый платок.

Такое начало обезоруживало, было трудно сохранять равнодушие.

— Очень мило с вашей стороны, — отвечала Мэри. — Боюсь, что вы зря старались.

— Меня это мало волнует. Я привык, — вернул колкость Джем, и, окинув ее своим возмутительно наглым взглядом, стал насвистывать какой-то немелодичный мотив. — Ты рано пришла. Боялась, что уеду один?

Она забралась на повозку, устроилась рядом и взяла поводья.

— Как хорошо снова держать вожжи в руках, — сказала она, пропустив реплику мимо ушей. — Мы с матерью всегда ездили в Хелфорд раз в неделю, в базарный день. Кажется, так давно. Болит сердце, когда думаешь об этих временах. Нам было весело вдвоем даже в самые трудные времена. Вам не понять, конечно. Вы никогда не любили никого, кроме себя.

Джем сложив руки на груди, наблюдал, как она управляется с лошадью.

— Эта лошадь отлично знает дорогу, можешь дать ей свободу, она приведет, куда надо. Она никогда не ошибалась. Ну вот, так-то лучше. Лошадь знает, что несет ответственность за тебя — можешь ей довериться. Что ты говорила сейчас?

Мэри ослабила поводья и смотрела вперед на дорогу.

— Ничего особенного, — ответила она. — Я говорила больше сама с собой. Так вы собираетесь двух лошадей продать сегодня?

— Двойной доход, Мэри Йеллан, и если ты поможешь мне, у тебя будет новое платье. Ну, не пожимай плечами. Терпеть не могу неблагодарности. Что с тобой сегодня? В лице ни кровинки, глаза потухли. Тебя тошнит или живот болит?

— Я не выходила из дома после нашей последней встречи. Сидела в комнате со своими мыслями. С моими родственниками не очень повеселишься. Постарела на сто лет за эти дни.

— Жаль, что ты так подурнела. Я-то думал прокатить по Лонсестону с хорошенькой девушкой, чтобы парни подмигивали и завидовали мне. А ты совсем сникла. Не лги, Мэри, я не слепой. Что произошло в таверне «Ямайка»?

— Ничего не произошло. Тетя толчется в кухне, а дядя с бутылкой бренди, как обычно. Это я изменилась.

— Были посетители?

— Я не видела. По двору никто не проходил.

— Что ты так сжимаешь губы? И под глазами синяки… Ты выглядишь усталой. Я однажды видел женщину в таком состоянии в Плимуте, но у нее была причина — муж вернулся после четырехлетнего плавания по морям. У тебя, наверное, другие обстоятельства? Кстати, ты не по мне ли скучала?

— Я думала о вас один раз, вы правы. Гадала, кого повесят раньше — вашего брата или вас. Но с лица я спала не из-за этого.

— Если Джоза повесят, он сам будет виноват, — сказал Джем. — Когда человек сам лезет в петлю, ему некого винить. Он на три четверти уже висельник. Если петля затянется — так ему и надо, бутылка бренди не спасет его, он будет висеть трезвым.

Какое-то время они ехали молча. Джем поигрывал кнутовищем, Мэри смотрела на его руки — длинные, ловкие пальцы, в них были та же сила и изящество, что у брата. Но эти руки влекли ее, а те — отталкивали. Она вдруг поняла, влечение и отвращение идут бок о бок, граница между ними почти незаметна. Открытие неприятно поразило ее, она невольно отпрянула. «Предположим, что это Джоз в молодости», — подумала она и тут же пожалела. Теперь причина ненависти к старшему брату стала ясна.