Уильям Уилки Коллинз - Тайна

— Я ничего не понимаю, — начал было мистер Орридж, — уверяю вас…

— Вы очень хорошо знаете, что я говорю, — перебила мистрисс Норбори. — Не вы ли были поводом, что я послала свою ключницу к мистрисс Фрэнклэнд?

Доктор не мог не сказать: — Да.

— Хорошо, — продолжала мистрисс Норбори тоном судьи, — и следствием того было то, что я имею неприятность вдруг с тремя лицами. Во-первых, мистрисс Фрэнклэнд из глупой прихоти вообразила, что моя ключница напугала ее; во-вторых, мистер Фрэнклэнд вообразил, что таким прихотям надо потакать и прогнал мою ключницу, как какую-нибудь негодницу; наконец, что всего хуже, моя ключница имела дерзость нагрубить мне, прямо в лицо, так что я принуждена была приказать ей оставить мой дом в течение двенадцати часов. Теперь защищайтесь! Но я все знаю, что вы скажете. Я знаю, вам больше нечего было делать, как отослать ее назад. Я не сержусь на вас, помните это, я не сержусь!

— Я не вижу надобности защищаться, — проговорил доктор, воспользовавшись паузой, которую сделала мистрисс Норбори. — Я убежден так же твердо, как вы, что меня не за что обвинять. Только меня крайне удивляет, что, как вы говорите, мистрисс Джазеф поступила невежливо в отношении к вам.

— Невежливо!? — вскричала мистрисс Норбори. — Кто говорит о невежливости? Нагло, дерзко, бесстыдно, я говорю. Мистрисс Джазеф, возвратившись из Тигровой Головы, была или пьяна или помешана, а, может быть, и то и другое. Вы видели ее, вы говорили с нею, можете ли вы сказать, что эта женщина способна говорить дерзости вам прямо в лицо и противоречить вам в то время, когда вы говорите?

— Я должен сказать, что мистрисс Джазеф менее всех способна к поведению подобного рода, — отвечал доктор.

— Хорошо. Теперь слушайте, что тут было, когда она возвратилась вчера вечером, — сказала мистрисс Норбори, приготовляясь к долгому рассказу. — Слушайте. Она приехала, когда мы готовились идти спать. Понятно, что я была удивлена, увидев ее, и позвала в приемную, чтоб спросить объяснение. Кажется, в этом ничего удивительного. Я заметила, что глаза у нее были красные и что смотрела она как-то дико и злобно; я молчала, ожидая ее объяснения. Но она мне ничего не сказала, кроме того, что она испугала мистрисс Фрэнклэнд и что мистер Фрэнклэнд отослал ее назад. Я, естественно, не хотела поверить; она же очень настаивала на своем и решительно объявила, что ничего более не может сказать. «Если вы мне ничего более не скажете, — сказала я, — то я буду вправе думать, что мистрисс Фрэнклэнд поступила с вами несправедливо, единственно по прихоти, из каприза». «Нет, — говорит она, — я никогда не обвиню мистрисс Фрэнклэнд ни в несправедливости, ни в капризах». И так странно она начала смотреть на меня, как никогда не смотрела прежде. «Что это значит?» — спросила я и сама стала смотреть на нее, как она. «Это значит, — отвечала она, — что я справедлива к мистрисс Фрэнклэнд». «Вы, вы, — я говорю, — справедливы? Тогда я вам скажу, что я умею чувствовать оскорбление и что в моих глазах мистрисс Фрэнклэнд необразованная, капризная, бесчувственная женщина». Что ж, как бы вы думали, она сделала? Она подходит ко мне, вообразите, подходит и говорит: «Неправда, неправда; мистрисс Фрэнклэнд ни необразованная, ни капризная, ни бесчувственная женщина». «Вы, кажется, решились противоречить мне во всем, мистрисс Джазеф? — спросила я. — «Нет, — отвечает она, — я решилась только защищать мистрисс Фрэнклэнд от вашей несправедливости». И даю вам честное слово, она говорила этими самыми словами. Что вы на это скажете?

Доктор изъявил удивление; мистрисс Норбори посмотрела на него с торжествующим видом и продолжала:

— Это меня, наконец, рассердило, «Мистрисс Джазеф, — сказала я, — я не привыкла к подобным словам и всего менее ожидала услышать их от вас. Я не хочу знать, почему вы берете на себя труд защищать эту мистрисс Фрэнклэнд, которая так неучтиво поступила в отношении ко мне и к вам; но я вам прямо скажу, что я требую от своих слуг почтения ко мне и не позволю ключнице вести себя таким образом, как вы себя ведете». Она хотела было говорить, но я ей не позволила: «Нет, — сказала я, — лучше молчите; всякую другую на вашем месте я бы прогнала сию же минуту, но к вам я буду снисходительна, потому что в течение вашей службы вы вели себя примерно». «Уйдите, — говорю, — теперь и подумайте, что вы мне говорили. Я надеюсь, завтра утром вы возьмете назад свои слова». Вы видите, мистер Орридж, я поступила с нею и справедливо и снисходительно. Но что ж она мне отвечала? «Я, — говорит, — готова извиниться сейчас, если мои слова вас обидели; но ни сегодня вечером, ни завтра утром не буду молчать, если вы при мне будете называть мистрисс Фрэнклэнд необразованной, капризной и бесчувственной женщиной». «Вы говорите мне это решительно?» — спросила я. «Да, — говорит, — я говорю это решительно; и мне очень жаль, что я не могу поступить иначе». «А если так, — сказала я, я избавлю вас от необходимости сожалеть. Я прикажу дворецкому выдать вам ваше жалованье и прошу вас оставить мой дом и чем скорее, тем лучше». «Хорошо, я, — говорит, — оставлю ваш дом. Благодарю вас за вашу доброту и внимание, которые вы оказали ко мне. Прощайте». Тут она поклонилась и вышла. Вот вам от слова до слова все, что было сказано между нами вчера вечером. Как вы объясните это поведение? Я говорю, что во всем этом есть что-то непонятное. Она просто с ума сошла.

Доктор начал думать, что подозрение мистрисс Фрэнклэнд было не совсем безосновательное. Он высказал свое мнение и потом, выслушав ответ мистрисс Норбори, объявил ей, что приехал, чтоб извиниться пред нею за мистера и мистрисс Фрэнклэнд. Но оскорбленная леди и знать ничего не хотела.

Доктор был удивлен поведением мистрисс Норбори, которая, излив свой гнев на мистера и мистрисс Фрэнклэнд в весьма энергической тираде, вышла, захлопнув дверь. Мистер Орридж, оставшись один, стал думать, что ему делать. Он сам был заинтересован таинственным поведением мистрисс Джазеф почти так же, как сама Розамонда. Он решился позвать лакея и приказал подать экипаж. Проходя через залу, он спросил, когда уехала мистрисс Джазеф?

— Около десяти часов, сэр, — отвечал слуга, — тут извозчик ехал к станции железной дороги; она с ним уехала.

— Она взяла все свои вещи? — спросил мистер Орридж.

— Я думаю, сэр, — сказал слуга, смеясь.

Возвратившись в город, доктор отправился на станцию железной дороги в надежде собрать еще какие-нибудь сведения о мистрисс Джазеф. От смотрителя станции он действительно узнал, что в числе пассажиров, выехавших из Вест-Вест-Винстонав одиннадцать часов, была одна дама, сидевшая с опущенною вуалью и спрашивавшая, в какой дилижанс нужно сесть в Эксетере, чтобы попасть в Корнуэлль?

— Она совершила какое-нибудь преступление, сэр? — в заключение спросил станционный смотритель.

— О, нет, нет! — проговорил доктор, сел в экипаж и приказал ехать в Тигрову Голову.

Он теперь утешался мыслью, что к своим весьма неполным сведениям о мистрисс Джазеф может прибавить достоверное известие, что она уехала в Корнуэлль.

Вечером того дня, как мистер Орридж собирал сведения о мистрисс Джазеф по корнуэллийской дороге, недалеко от Трэро, катился дилижанс с тремя пассажирами: старым джентльменом, его дочерью и дамою под вуалью, в которой читатель легко бы узнал таинственную мистрисс Джазеф.

Приехав в город, отец и дочь пошли в гостиницу, а мистрисс Джазеф стояла на улице, в нерешимости, не зная, что делать. Заметив это, кондуктор подошел к ней и спросил, не может ли он в чем-нибудь услужить ей. Мистрисс Джазеф сделала такое движение, как будто бы проснулась от тяжелого сна, поглядела на него подозрительно и нерешительным тоном спросила, может ли она оставить на некоторое время свой чемодан в конторе дилижансов. Получив утвердительный ответ, она пошла по главной улице и скоро повернула за угол. Оглянувшись назад и удостоверившись, что за ней никто не следит, торопливо прошла несколько шагов и остановилась перед магазином, наполненным книжными шкафами, письменными столами и рабочими ящиками. Посмотрев внимательно на вывеску, на которой яркими большими буквами намалевано было имя Бухмана с означением в подробностях его профессии, мистрисс Джазеф заглянула в окно. У окна сидел человек средних лет и полировал кусок розового дерева. Убедившись, что в магазине нет покупателей, мистрисс Джазеф вошла.

— Мистер Бухман дома? — спросила она.

— Да, мэм, — отвечал работник, улыбаясь. — Вы слышите музыку; а если музыкальная машина играет арию из Моцарта, то это значит, что мистер Бухман дома. Вы желаете его видеть, мэм?

— Он один?

— Совершенно один. Прикажете доложить ему?

Мистрисс Джазеф хотела произнести свое имя; но остановилась на первом звуке. Работник этому нисколько не удивился, а отворил дверь и произнес: