— Вот черт!

Я думал, что теперь он отправится изучать следы бегства убийцы, идущие от окна прихожей, но он потащил нас далеко влево, заявив, что нечего понапрасну соваться в такую грязищу, что теперь он и так знает весь путь, проделанный убийцей.

— Он дошел до конца стены в пятидесяти метрах отсюда, а потом перепрыгнул через ограду и ров вон там, напротив маленькой тропинки, ведущей к пруду. Это самая короткая дорога, по которой можно выйти из парка и очутиться на берегу пруда.

— А почему вы думаете, что он пошел именно к пруду?

— Да потому что Фредерик Ларсан так и кружит по берегу с самого утра. Должно быть, он нашел там любопытные следы.

Через несколько минут мы уже подходили к пруду.

Это было небольшое водное пространство, вернее, болотце, заросшее по краям камышом, на поверхности которого еще плавало несколько жалких, безжизненных листьев кувшинок. Возможно, великий Фред и видел, как мы приближаемся, однако, судя по всему, мы его мало занимали, ибо, не обратив на нас ни малейшего внимания, он продолжал шевелить концом своей трости что-то, чего мы не могли разглядеть.

— Смотрите-ка, — молвил Рультабий, — а вот снова следы бегства убийцы; здесь они огибают пруд, потом возвращаются и, наконец, исчезают возле самого пруда, как раз перед тропкой, ведущей к большой дороге на Эпине. Ну а дальше — Париж…

— Почему вы так думаете? — прервал я его. — Ведь следов убийцы нет больше на тропинке.

— Почему я так думаю? А вот взгляните-ка сюда! Это те самые следы, которых я так ждал! — воскликнул он, указывая на вполне отчетливые отпечатки элегантных ботинок.

Затем Рультабий обратился к Фредерику Ларсану:

— Господин Фред, эти «элегантные» следы остались на дороге с тех самых пор, как совершено преступление?

— Да, молодой человек, да, причем их тщательно исследовали, — ответил Фред, не поднимая головы. — Вот видите, тут есть следы, которые ведут сюда, и есть другие, которые идут отсюда…

— Значит, у этого человека был велосипед! — воскликнул репортер.

Тут, рассмотрев след от велосипеда, который шел рядом с отпечатками элегантных ботинок на пути туда и обратно, я счел возможным вмешаться.

— Велосипед объясняет исчезновение следов, оставленных грубыми башмаками убийцы, — заметил я. — Убийца в грубых башмаках сел на велосипед… Его сообщник, человек в элегантных ботинках, поджидал его на берегу пруда с велосипедом. А нельзя предположить, что убийца действовал, следуя указаниям человека в элегантных ботинках?

— Нет! Нет! — возразил Рультабий со странной улыбкой. — С самого начала я ждал этих следов. И вот они, наконец! Это и есть следы убийцы, и я их вам не отдам!

— А как же быть с теми, другими, от грубых башмаков?

— Это тоже следы убийцы.

— Так, значит, их было двое?

— Нет! Был только один человек, и у него не было сообщников…

— Молодец! Молодец! — крикнул со своего места Фредерик Ларсан.

— Смотрите сами, — продолжал юный репортер, показывая на землю, истоптанную грубыми каблуками. — Человек сел здесь и снял башмаки, которые надел, чтобы обмануть правосудие, затем, взяв их, конечно, с собой, он встал уже в своих собственных ботинках и преспокойно добрался пешком до большой дороги, ведя за собой велосипед. Он не мог рискнуть прокатиться на нем по такой скверной тропинке. Впрочем, об этом свидетельствует неглубокий и не очень определенный след от велосипеда, оставленный на тропинке. Если бы на этом велосипеде сидел человек, колеса глубоко бы вошли в мягкую землю… Нет, нет, здесь был только один человек: убийца. И он шел пешком!

— Браво! Браво! — снова крикнул великий Фред.

И вдруг, неожиданно подойдя к нам, он остановился перед г-ном Робером Дарзаком и сказал:

— Если бы у нас был сейчас велосипед… мы могли бы наглядно доказать справедливость рассуждений этого молодого человека, господин Робер Дарзак… Не скажете ли вы, есть ли в замке велосипед.

— Нет, — ответил Дарзак, — велосипеда нет, свой я отвез в Париж четыре дня назад, когда приезжал в замок в последний раз перед покушением.

— Жаль! — проронил Фред весьма холодным тоном.

Затем, повернувшись к Рультабию, сказал:

— Если и дальше так будет продолжаться, вы увидите, что мы с вами придем к одному и тому же заключению. Имеется ли у вас соображение относительно того, каким образом убийца вышел из Желтой комнаты?

— Да, — молвил мой друг, — такое соображение есть…

— У меня тоже, — продолжал Фред, — должно быть, точно такое же, как у вас. В этом деле все довольно однозначно. Я жду прибытия моего шефа, чтобы поговорить со следователем.

— Вот как! Начальник полиции собирается приехать?

— Да, во второй половине дня, для проведения в лаборатории в присутствии судебного следователя очных ставок всех тех, кто так или иначе сыграл или мог сыграть какую-то роль в этой трагедии. Это будет крайне интересно. Жаль, что вы не сможете туда попасть.

— Я попаду, — заверил его Рультабий.

— В самом деле… вы меня поражаете… молодой человек! — произнес полицейский не без яду. — Из вас со временем вышел бы превосходный полицейский… если бы, конечно, вы следовали определенному методу, а не доверяли бы в такой степени своей интуиции и не следовали велению вот этих своих шишечек на лбу. Поверьте, я уже не раз замечал, господин Рультабий: вы слишком много рассуждаете… Вы недостаточно полагаетесь на собственные наблюдения… Что вы, например, можете сказать об окровавленном платке и о красной руке на стене? Вы, конечно, видели красную руку на стене, а я, я видел только платок… Скажите…

— Гм! — молвил несколько озадаченный Рультабий. — Убийца был ранен мадемуазель Станжерсон в руку выстрелом из револьвера!

— Ах, какое грубое, интуитивное заявление!.. Берегитесь, у вас, я бы сказал, прямолинейная логика, господин Рультабий, и логика может вас подвести, если вы будете так грубо с ней обращаться. Есть множество обстоятельств, при которых следует относиться к ней с осторожностью, подбираться, так сказать, к ней исподволь… Господин Рультабий, вы, конечно, правы, когда говорите о револьвере мадемуазель Станжерсон. Пострадавшая, несомненно, стреляла. Однако вы неправы, когда беретесь утверждать, что она ранила убийцу в руку…

— Я в этом уверен! — воскликнул Рультабий.

Фред невозмутимо продолжал:

— Недостаток наблюдательности!.. Недостаток наблюдательности!.. Исследование носового платка, бесчисленные круглые ярко-красные пятнышки — капли крови, которые я обнаружил, идя по следу, — а я установил, что они падали именно в тот момент, когда нога убийцы касалась земли, все это, бесспорно, свидетельствует о том, что преступник вовсе не был ранен. У него шла носом кровь, господин Рультабий!..

Великий Фред говорил вполне серьезно. Я невольно ахнул.

Репортер, не мигая, глядел на Фреда, а тот с величайшей серьезностью глядел на репортера. И тут Фред вывел заключение:

— Человек, у которого шла носом кровь, вытирал ее рукой и своим платком, затем вытер руку о стену. Это очень важная деталь, — добавил он, — ибо в таком случае убийца, чтобы быть убийцей, вовсе не обязательно должен быть ранен в руку!

Рультабий долго думал, потом сказал:

— Есть кое-что поважнее, господин Фредерик Ларсан, чем грубое обращение с логикой, я имею в виду ту самую установку, свойственную некоторым полицейским, которая заставляет их от чистого сердца незаметно приспосабливать эту самую логику к нуждам их собственных концепций. Я полагаю, вы не станете отрицать, что у вас уже есть вполне конкретное соображение относительно личности убийцы, господин Фред… И вам вовсе не нужно, чтобы убийца был ранен в руку, иначе соображение ваше потеряет под собой почву… Поэтому вы стали искать и нашли нечто другое. Это очень опасный метод, господин Фред, очень опасный, когда в подтверждение собственной идеи, тем более в таком деле, где речь идет об убийстве, отыскиваются требуемые доказательства!.. Это может далеко вас завести… Берегитесь судебной ошибки, господин Фред, она подстерегает вас!..

И Рультабий, небрежно сунув руки в карманы, тихонько посмеиваясь, уставился своими круглыми глазками на великого Фреда.

Фредерик Ларсан молча разглядывал этого мальчишку, который почитал себя сильнее его. Затем, пожав плечами, поклонился нам и ушел, размашисто шагая и постукивая по камешкам на дороге своей длинной тростью.

Рультабий смотрел ему вслед. Потом, повернувшись к нам, юный репортер с радостным и уже торжествующим видом провозгласил:

— Я его побью!.. Я превзойду великого Фреда, каким бы искусным он ни был, я всех их побью… Рультабий сильнее их всех!.. А великий Фред, знаменитый, прославленный, грандиозный Фред… единственный, неповторимый Фред несет несусветную чушь!.. Несусветную чушь!.. Несусветную чушь!..

И он попытался изобразить антраша, но тут же, не закончив своих хореографических упражнений, внезапно замер. Я проследил за его взглядом: глаза Рультабия были прикованы к г-ну Роберу Дарзаку; с перекошенным лицом тот глядел на тропинку, сравнивая собственные свои следы с «элегантными» следами убийцы. РАЗНИЦЫ НЕ БЫЛО НИКАКОЙ!

Мы думали, он лишится чувств, глаза его, расширившиеся от ужаса, избегали нашего взгляда, а правая рука судорожно теребила темно-русую бородку, обрамлявшую его честное и мягкое лицо, на котором было написано глубокое отчаяние. Потом, наконец взяв себя в руки, он поклонился нам и неузнаваемым голосом сказал, что ему необходимо вернуться в замок, и тут же ушел.

— Вот черт! — вырвалось у Рультабия.

Вид у репортера тоже был подавленный. Он достал из бумажника чистый лист бумаги, и, как в прошлый раз, вырезал ножницами контур элегантного ботинка убийцы, модель которого осталась здесь, на земле. Затем он приложил этот новый бумажный след на отпечаток ноги г-на Дарзака. Совпадение было идеальным, Рультабий встал, снова буркнув: