Гастон Леру - Тайна желтой комнаты

ВОПРОС. Как вы думаете, у вас есть враги?

ОТВЕТ. Конечно, нет.

ВОПРОС. Поймите, мадемуазель, такие необычайные предосторожности не могут не вызвать удивления.

Г-Н СТАНЖЕРСОН. И в самом деле, дитя мое, предосторожности, прямо скажем, поразительные.

ОТВЕТ. Ничего подобного, говорю вам, что вот уже две ночи я не могла спать спокойно, и было от чего встревожиться.

Г-Н СТАНЖЕРСОН. Тебе следовало сказать мне об этом. Твое поведение непростительно. Мы могли бы избежать несчастья!

ВОПРОС. Мадемуазель, значит, заперев дверь Желтой комнаты, вы легли?

ОТВЕТ. Да, а устав, я обычно сразу засыпаю.

ВОПРОС. Ночник остался гореть?

ОТВЕТ. Да, но свет от него такой слабый…

ВОПРОС. Итак, мадемуазель, прошу вас, расскажите, что произошло дальше?

ОТВЕТ. Не знаю, долго ли я спала, но только вдруг проснулась… И громко закричала…

Г-Н СТАНЖЕРСОН. Да, крик был ужасный… «Помогите!..» Он до сих пор звучит у меня в ушах…

ВОПРОС. Вы громко закричали?

ОТВЕТ. Да. В моей комнате я увидела какого-то мужчину. Он бросился ко мне, схватил меня за горло и стал душить. Я едва не задохнулась, но тут мне удалось все-таки выхватить из приоткрытого ящика револьвер, который я туда положила. К счастью, он был заряжен. В этот момент мужчина сбросил меня с кровати на пол и замахнулся, целясь в голову чем-то вроде дубинки. Я выстрелила. Но тут же почувствовала необыкновенной силы удар, страшный удар в голову. Все это, господин следователь, произошло гораздо быстрее, чем я рассказываю, а дальше я ничего не помню.

ВОПРОС. Совсем ничего?.. Вы не представляете себе, каким образом убийца мог убежать из вашей комнаты?

ОТВЕТ. Понятия не имею… Я ничего больше не знаю. Разве после смерти знаешь, что происходит вокруг тебя!

ВОПРОС. Этот мужчина был высокий или маленького роста?

ОТВЕТ. Я видела только тень, она показалась мне огромной…

ВОПРОС. Вы не можете сообщить нам никаких дополнительных примет?

ОТВЕТ. Сударь, я ничего больше не знаю. Какой-то мужчина набросился на меня, я в него выстрелила… Больше я ничего не знаю…

На этом заканчивался допрос мадемуазель Станжерсон. Жозеф Рультабий терпеливо дожидался г-на Робера Дарзака. И тот не замедлил появиться.

Он слушал допрос в комнате, прилегающей к спальне мадемуазель Станжерсон, и пересказал его нашему другу с большой точностью, запомнив все до последней мелочи, но главное, что меня опять поразило, — это его покорность. Благодаря записям, сделанным им наспех карандашом, он смог почти дословно воспроизвести все вопросы и ответы.

По правде говоря, г-н Дарзак похож был на секретаря моего юного друга и вел себя так, словно ни в чем не мог отказать ему. Даже более того, казалось, будто он работает на него.

Закрытое окно поразило репортера точно так же, как поразило оно судебного следователя. Кроме того, Рультабий попросил г-на Дарзака повторить ему еще раз весь распорядок этого трагического дня в том виде, в каком мадемуазель Станжерсон и г-н Станжерсон восстановили его для следователя. Его в высшей степени заинтересовало то обстоятельство, что они ужинали в лаборатории, и он попросил г-на Дарзака дважды повторить, чтобы исключить любые сомнения, то место допроса, где выяснилось, что один только лесник знал о том, что профессор с дочерью будут ужинать в лаборатории, и каким именно образом лесник узнал об этом.

Когда г-н Дарзак умолк, я заметил:

— Ну и допрос! Не слишком-то он продвинул дело.

— Да, — согласился г-н Дарзак, — теперь, пожалуй, все еще больше запуталось.

— Нет, загадка проясняется, — задумчиво сказал Рультабий.

Втроем мы двинулись к флигелю. В сотне метров от здания репортер остановил нас и, указав на купу деревьев справа, сказал:

— Вот откуда вышел убийца, когда пробирался во флигель.

И так как между огромными дубами были и другие похожие на эту купы деревьев, я спросил, почему убийца выбрал именно эту, а не какую-нибудь иную. Рультабий обратил наше внимание на тропинку, проходившую мимо этих деревьев, которая вела прямо к двери флигеля:

— Как видите, тропинка усыпана гравием. Человек этот неизбежно должен был пройти здесь, потому что на мягкой земле его следов, ведущих во флигель, не обнаружено. А ведь у этого человека нет крыльев. Он, конечно, шел, но шел по гравию, на котором не остается следов от ботинок. Впрочем, этот гравий топтало множество ног, ведь тропинка эта ведет напрямик от флигеля к замку. Ну а заросли эти состоят из деревьев, покрытых зеленью даже в холодное время года, — видите, тут лавр и бересклет, — и потому убийца мог спокойно укрыться среди них, дожидаясь подходящего момента, чтобы пробраться во флигель. Спрятавшись здесь, человек этот наверняка видел, как вышли господин и мадемуазель Станжерсоны, а затем и папаша Жак. Гравий на дорожке, идущей от вестибюля, доходит почти до окна. Следы человека, которые мы только что видели, идут параллельно стене — я их уже заметил раньше; они свидетельствуют о том, что ему надо было сделать всего-то два шага, чтобы очутиться у окна прихожей, оставленного открытым папашей Жаком. И там ему ничего не стоило подтянуться на руках и оказаться в прихожей.

— В конце концов, это вполне допустимо! — заметил я.

— «В конце концов, в конце концов»! Почему это в конце концов?.. — вскипел вдруг Рультабий, охваченный праведным гневом, который я нечаянно спровоцировал. — Почему вы так говорите — «В конце концов, это вполне допустимо»?

Я умолял его не сердиться, но он уже вышел из себя и ничего не желал слушать, заявив, что обожает благоразумных и вечно во всем сомневающихся людей (вроде меня, конечно), которые исподволь, с подходцем приступают к рассмотрению простейших проблем, никогда не решаясь твердо сказать «да» или «нет», так что в конечном счете все их рассуждения приводят к довольно плачевному результату, добиться которого было бы несложно и в том случае, если бы природа забыла наделить их черепную коробку хоть малой толикой серого вещества. Я даже несколько обиделся, тогда мой юный друг взял меня под руку и примирительно сказал, что имел в виду вовсе не меня и что не следует забывать о том исключительном уважении, которое он ко мне питает.

— Но согласитесь, — продолжал он, — это же граничит с преступлением — не рассуждать логично, наверняка, когда есть такая возможность!.. Если я в своих рассуждениях не буду опираться на гравий, мне останется уповать на воздушный шар! А наука управляемого воздухоплавания, мой дорогой, еще недостаточно развита, чтобы я включил в игру своего воображения убийцу, который падает с неба! Поэтому не стоит говорить, что та или иная вещь возможна или допустима, когда попросту невозможно, чтобы дело обстояло иначе. Итак, теперь мы знаем, каким образом человек пролез в окно, знаем мы также и то, в какой именно момент он вошел. Вошел он во время прогулки г-на Станжерсона с дочерью, между пятью и шестью часами. Факт присутствия в лаборатории горничной, только что закончившей уборку Желтой комнаты, в момент возвращения профессора с дочерью в половине второго позволяет нам утверждать, что в половине второго убийцы в комнате под кроватью еще не было, если, конечно, исключить возможность соучастия горничной. Что вы на это скажете, господин Робер Дарзак?

Г-н Дарзак покачал головой, заявив, что он абсолютно уверен в горничной мадемуазель Станжерсон, что это очень честная и очень преданная служанка.

— Да и потом, в пять часов господин Станжерсон входил в комнату за шляпой дочери! — добавил он.

— Да, это немаловажный факт, — подтвердил Рультабий.

— Убийца, следовательно, вошел через окно в тот момент, о котором вы говорите, — заметил я. — Допустим. Почему же в таком случае он закрыл окно, ведь это неизбежно должно было привлечь внимание тех, кто оставил его открытым?

— Вполне возможно, что окно было закрыто не сразу, — ответил юный репортер. — И если убийца действительно закрыл окно, то закрыл он его из-за петли, которую делает тропинка, посыпанная гравием, в двадцати пяти метрах от флигеля, а еще из-за трех дубов, растущих в этом месте.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил г-н Робер Дарзак, не отстававший от нас ни на шаг и внимавший Рультабию с жадным вниманием.

— Я объясню вам это позже, сударь, когда придет время, но, думается, это самое важное из того, что я сказал до сих пор по поводу этого дела, если, конечно, моя гипотеза подтвердится.

— А какова ваша гипотеза?

— Вы никогда о ней не узнаете, если она не подтвердится. Видите ли, дело слишком серьезно, чтобы я мог высказывать свои догадки.

— Но у вас есть хоть какое-то предположение? Кто, по-вашему, мог покушаться на жизнь мадемуазель Станжерсон?

— Нет, сударь, кто убийца, я не знаю, но не сомневайтесь, господин Робер Дарзак, я это непременно узнаю.

Тут я заметил, что г-н Робер Дарзак разволновался, мне даже показалось, что ему не понравилось утверждение Рультабия. Но почему тогда, если он действительно боялся, что убийцу найдут (мысленно спрашивал я самого себя), почему же он все-таки помогал репортеру искать его? У моего юного друга, похоже, сложилось точно такое же впечатление, ибо он вдруг спросил:

— Надеюсь, вы не против того, чтобы я нашел убийцу, господин Робер Дарзак? Это, случаем, не вызовет вашего неудовольствия?

— Ах что вы! Я готов убить его собственными руками! — воскликнул жених мадемуазель Станжерсон с поразившей меня горячностью.

— Я верю вам! — очень серьезно сказал Рультабий. — Но вы не ответили на мой вопрос.

Тут как раз мы подошли к той купе деревьев, о которой репортер только что говорил нам; я заглянул туда и показал ему совершенно очевидные следы пребывания человека, который здесь прятался. Рультабий снова оказался прав.