— Поймите, Катерхем, мы не можем — тем более сейчас, — просто не можем допустить никакого скандала. Положение исключительно деликатное.

— Как обычно, — с иронией сказал лорд Катерхем.

— Дорогой друг, уж я-то знаю!

— Именно так, именно так, — повторил лорд Катерхем, возвращаясь на прежние рубежи обороны.

— Один промах в этом герцословакском деле — и все пропало. Крайне важно, чтобы нефтяная концессия была предоставлена британским компаниям. Понимаете?

— Разумеется, разумеется…

— Князь Михаил Оболович приезжает в конце этой недели, и все дело можно закончить в Чимнизе под стук бильярдных шаров.

— На этой неделе я собирался за границу, — сказал лорд Катерхем.

— Бросьте, дорогой Катерхем! Кто же едет за границу в начале октября?

— Мой врач полагает, что здоровье мое не совсем в порядке, — ответил лорд Катерхем, с тоской глядя на проезжающее такси. Однако вырваться на свободу было совершенно невозможно, так как Ломакс, очевидно наученный опытом, имел скверную привычку при важном разговоре придерживать собеседника рукой. На этот раз он крепко ухватил лорда Катерхема за лацкан плаща.

— Дорогой мой, я говорю вам это со всей откровенностью. В момент приближения национального кризиса…

Лорд Катерхем болезненно поморщился. Он понял, что лучше устроить несколько приемов, нежели выслушивать Джорджа Ломакса, цитирующего одну из своих собственных речей. По опыту он знал, что Ломакс способен говорить без остановки минут двадцать.

— Хорошо, — поспешно сказал он, — я согласен. Надеюсь, что обо всем вы позаботитесь сами.

— Дорогой друг, заботиться здесь совершенно не о чем. Чимниз, не говоря уж о его историческом значении, расположен идеально. Я буду у себя в Вивернском аббатстве, всего в семи милях оттуда. В самом приеме мне, разумеется, лучше не участвовать.

— Разумеется, — согласился лорд Катерхем, который, правда, не понял, почему так будет лучше, но отнюдь не собирался это выяснять.

— Надеюсь, вы ничего не имеете против Билла Эверсли. Он был бы полезен для связи со мной.

— Отлично, — сказал лорд Катерхем чуть более оживленно. — Билл прекрасно играет на бильярде, да и Юла благоволит к нему.

— Бильярд, конечно, не самое главное. Как говорится — это лишь предлог.

Лорд Катерхем снова впал в меланхолию.

— Ну вот, кажется, и все. Князь, его свита, Билл Эверсли, Герман Айзекстайн…

— Кто?

— Герман Айзекстайн. Представитель синдиката, о котором я вам говорил.

— Всебританский синдикат?

— Да. А что?

— Нет, ничего. Просто спросил.

— Разумеется, нужно пригласить еще одного-двух гостей, ради большей непринужденности. Леди Эйлин может подобрать их сама — молодых людей, не очень шустрых и не сующихся в политику.

— Думаю, Юла отлично справится с этим.

— Я вот о чем подумал… — Казалось, у Ломакса мелькнула какая-то мысль. — Вы помните, о чем я только что говорил?

— Вы говорили о стольких вещах…

— Я имею в виду эти неприятности. — Он понизил голос до таинственного шепота. — Мемуары, мемуары графа Стылптича.

— Вы напрасно тревожитесь, — сказал лорд Катерхем, подавляя зевок. — Людям нравятся скандалы. И, черт побери, я сам с удовольствием читаю мемуары.

— Дело не в том, прочтут их или нет, — пусть себе читают, — но публикация этих мемуаров в нынешней ситуации может все погубить. Народ Герцословакии мечтает восстановить монархию и вот-вот предложит корону князю Михаилу, которого поддерживает наше правительство.

— И который собирается предоставить концессию Айзекстайну и К° в обмен на миллионный заем, чтобы сесть на трон…

— Катерхем, Катерхем! — взмолился Ломакс сдавленным шепотом. — Осторожнее, прошу вас! Прежде всего — осторожность!

— И дело в том, — продолжал лорд Катерхем с некоторым удовольствием, хотя и понизив голос, подчиняясь просьбе Ломакса, — что кое-что в мемуарах Стылптича может перевернуть тележку с яблоками? Деспотия и выходки членов семьи Оболовичей, да? Запросы в парламент? Почему нынешнее, всеми признанное демократическое правительство заменено абсолютной тиранией? Политика, диктуемая капиталистами-кровопийцами. Правительство под угрозой. Так, да?..

Ломакс кивнул.

— А может быть, и хуже, — вздохнул он. — Предположим, только предположим, что придется отвечать на вопросы о том злополучном исчезновении, — вы понимаете, что я имею в виду…

Лорд Катерхем посмотрел на него с недоумением:

— Не очень. Какое исчезновение?

— Вы должны были слышать об этом. Ведь это случилось, когда они были в Чимнизе. Генри был страшно огорчен. Это едва не стоило ему карьеры.

— Вы меня заинтриговали, — сказал лорд Катерхем. — Кто или что там исчезло?

Ломакс наклонился прямо к уху лорда Катерхема, который поспешно отодвинул его:

— Ради Бога, не шипите так!

— Вы слышали, что я сказал?

— Да, — неохотно ответил лорд Катерхем. — Я кое-что припоминаю. Весьма любопытно. Интересно, чьих это рук дело? Выяснить так ничего и не удалось?

— Нет. Разумеется, действовать пришлось с исключительной осторожностью. Даже намек на пропажу не должен был никуда просочиться. Но Стылптич был там как раз в это время. Он кое-что знал. Не все, конечно. Мы несколько раз столкнулись с ним по турецкому вопросу. Предположим, он имел злой умысел открыть эти факты всему миру. Представляете, какой будет скандал?! С далеко идущими последствиями. И прав будет любой, кто задаст нам вопрос: как мы допустили это?

— Да, разумеется, — сказал лорд Катерхем с явным злорадством.

Ломакс, повысивший голос несколько больше допустимого, взял себя в руки.

— Мне нужно сохранять спокойствие, — прошептал он, — спокойствие и еще раз спокойствие. Но ответьте мне, дорогой друг: если он не хотел скандала, зачем он послал рукопись в Лондон таким кружным путем?

— Странно, конечно. У вас проверенные данные?

— Абсолютно. У нас в Париже есть э-э… агенты. Рукопись отправлена тайно, за несколько недель до его смерти.

— Все указывает на то, что в ней что-то есть, — сказал лорд Катерхем с тем же злорадством.

— Мы выяснили, что она отправлена человеку, которого зовут Джимми, или Джеймс, Макграт. Он — канадец, находящийся сейчас в Африке.

— Дело весьма деликатное, не так ли? — радостно сказал лорд Катерхем.

— Джеймс Макграт должен прибыть судном «Замок Гренарт» в четверг, то есть завтра.

— И что вы собираетесь делать?

— Мы хотим войти с ним в контакт, указать ему на возможные тяжкие последствия, просить отложить публикацию мемуаров хотя бы на месяц и в любом случае добиться его согласия на некоторую э-э… редактуру рукописи.

— А если предположить, что он откажется, или пошлет вас к черту, или сделает еще что-нибудь в том же духе? — спросил лорд Катерхем.

— Этого-то я и боюсь, — сказал Ломакс. — Вот почему я подумал, что было бы неплохо пригласить его в Чимниз. С ним поговорят, представят князю Михаилу, и его будет легче уломать.

— Я не собираюсь участвовать в этом, — запротестовал лорд Катерхем. — Не желаю иметь дело с канадцами, особенно с теми, которые долго жили в Африке!

— Быть может, он вам и понравится, — знаете, эти неотшлифованные алмазы…

— Нет, Ломакс! Я категорически отказываюсь! Пусть им занимается кто-нибудь другой.

— Думается, — сказал Ломакс, — здесь весьма кстати была бы женщина. Такая, которой можно было бы кое-что рассказать. Не слишком много, конечно. Она могла бы тактично и деликатно его уломать. Не то чтобы я одобрял участие женщин в политике — лучше обойтись без них. Но в своей области женщина может творить чудеса! К примеру, жена Генри — сколько она сделала для него! Марсия была великолепной, уникальной, идеальной хозяйкой политической гостиной.

— Вы хотите, чтобы я пригласил Марсию на этот вечер? — безо всякого энтузиазма спросил лорд Катерхем, даже побледнев при упоминании своей грозной невестки.

— Нет-нет, вы не так меня поняли! Я говорю о силе женского обаяния вообще. Я имею в виду женщину молодую, красивую, обаятельную, умную.

— Не Юлу же? От нее не будет толку — она просто посмеется над подобным предложением.

— Я не имел в виду леди Эйлин. Ваша дочь, Катерхем, мила, даже очень мила, но она сущий ребенок. Нам нужна деловая женщина, с известным самообладанием, знающая жизнь. Вот что! Лучше всего нам подойдет моя кузина Вирджиния!

— Миссис Ривел?! — воскликнул, просветлев, лорд Катерхем. Он начал думать, что, в конце концов, этот вечер может доставить ему удовольствие. — Отличное предложение, Ломакс! Это самая обворожительная женщина Лондона!

— Кроме того, она в курсе герцословацких дел. Если помните, ее муж был там в посольстве. Ну и как вы сказали, это женщина огромного личного обаяния.

— Божественное создание! — пробормотал лорд Катерхем.

— Итак, договорились!

Мистер Ломакс слегка отпустил лацкан плаща лорда Катерхема, и тот, воспользовавшись предоставленным ему шансом, поспешил освободиться:

— Всего доброго, Ломакс! Вы позаботитесь обо всем сами, не так ли?

Он юркнул в такси. Лорд Катерхем не любил достопочтенного Джорджа Ломакса ровно настолько, насколько один истинный христианин может не любить другого истинного христианина. Он не любил его пухлое, красное лицо, его тяжелое дыхание и его голубые глаза навыкате. Он подумал о приближающемся уикэнде и тяжело вздохнул: «Морока! Какая морока!» Затем он подумал о Вирджинии Ривел и несколько приободрился.

«Божественное создание! — сказал он про себя. — Божественное!»

4. ОБВОРОЖИТЕЛЬНАЯ ЛЕДИ

Джордж Ломакс направился прямо в Уайтхолл. Входя в роскошные апартаменты, в которых вершил государственные дела, он услышал усиленное шуршанье. Мистер Билл Эверсли усердно разбирал корреспонденцию, но большое кресло подле окна еще хранило тепло человеческого тела. Билл Эверсли был очень милый молодой человек. На вид лет двадцати пяти, крупный и довольно неуклюжий, с неправильными, но приятными чертами лица, с ослепительно белыми зубами и честными карими глазами.