— Ничего, морской воздух быстро вас вылечит.

— Да, тут я с вами согласен. Это то, что мне требуется. Другого врача мне не надо. Если я не буду завтра в море, я всерьез разболеюсь. Уж это точно. — Он выпил стакан сока лайма и потер костяшками пальцев себе поясницу.

— Кажется, полегче становится, — проговорил он, глядя на меня затуманенными глазами. — Так вот, Аткинсон, мне нужна ваша помощь, так как я оказался в довольно затруднительном положении.

— А в чем дело?

— Вот в чем. Заболела мать моей жены и вызвала ее к себе телеграммой. Отправиться вместе с ней я никак не мог: сами знаете, сколько у меня тут было дел. Так что ей пришлось поехать одной. А сегодня я получаю еще одну телеграмму, в которой говорится, что завтра она приехать не сможет, но сядет на корабль в среду в Фал-муте. Ведь мы, как вы знаете, зайдем в этот порт, хотя, Аткинсон, по-моему, это жестоко: требовать от человека, чтобы он верил в чудо, и обрекать его на вечные муки, если он на это неспособен. Подумайте только, на вечные муки, не больше и не меньше. — Он наклонился вперед и порывисто задышал, как человек, готовый разрыдаться.

Тут мне вспомнились многочисленные истории о злоупотреблении спиртным на острове, и я подумал, что причиной и его исступленных речей и жара в руках — выпитое бренди. Ведь лихорадочный румянец и остекленевшие глаза — верный признак опьянения. Как прискорбно было видеть столь благородного молодого человека в когтях этого дьявола, самого мерзкого из всех.

— Вам следует лечь, — заметил я не без строгости.

Он прищурил глаза, как это делают, стараясь очнуться от сна, и посмотрел на меня с удивленным видом.

— Скоро я так и поступлю, — сказал он вполне разумно. — Что-то у меня голова закружилась, но сейчас все прошло. Так о чем я говорил? Ах да, о жене, конечно. Она сядет на корабль в Фалмуте. Я же хочу плыть морем. По-моему, на море я сразу поправлюсь. Мне бы только глотнуть свежего воздуха, не прошедшего ни через чьи легкие, — это враз поставит меня на ноги. Вас же я попрошу вот о чем. Будьте другом, поезжайте в Фалмут поездом: тогда, если мы вдруг запоздаем, вы позаботитесь о моей жене. Остановитесь в отеле «Ройял», а я телеграфирую ей, что вы будете там. До Фалмута ее проводит сестра, так что никаких сложностей возникнуть не должно.

— Я с удовольствием сделаю это, — заверил его я. — По правде, мне предпочтительней проехаться поездом, потому что, пока мы доберемся до Коломбо, море успеет нам надоесть. Вам же, по-моему, необходима перемена обстановки. Ну, а сейчас я бы на вашем месте пошел и лег спать.

— Да, я лягу. Сегодня я ночую на борту судна. Знаете, — продолжал он, и глаза у него затуманились вновь, словно подернувшись пленкой, — последние несколько ночей я плохо спал. Меня мучили теололологи... то бишь теолологические... тьфу ты, в общем сомнения, которые одолевают теолологов, — договорил он с отчаянным усилием.— Я все спрашивал себя, зачем это Господь Бог создал нас и зачем. Он насылает на нас головокружение и боль в пояснице. Может, этой ночью сумею выспаться. — Он встал и с усилием выпрямился, опираясь о спинку кресла.

— Послушайте, Ванситтарт, — озабоченно сказал я, шагнув к нему и положив руку ему на рукав, — я могу постелить вам здесь. Вы не в таком состоянии, чтобы выходить на улицу. Вас развезло. Не следовало вам мешать крепкие напитки.

— Напитки! — он с глупым видом уставился на меня.

— Раньше вы умели пить и не пьянеть.

— Даю вам честное слово, Аткинсон, что за два последних дня я не выпил ни капли спиртного. Это не опьянение. Я сам не знаю, что это такое. А вы, значит, подумали, что я пьян. — Он взял мою ладонь своими пылающими руками и провел ею по своему лбу.

— О господи! — воскликнул я.

На ощупь его кожа походила на атлас, под которым лежит плотный слой мелкой дроби. Она была гладкой, если прикоснуться к ней в одном месте, но оказывалась бугристой, как терка для мускатных орехов, если провести по ней пальцем.

— Ничего, — сказал он с улыбкой, увидев испуг на моем лице. — У меня однажды была сильная потница, тоже что-то в этом роде.

— Но это явно не потница.

— Нет, это Лондон. Это оттого, что я надышался дурным воздухом. Но завтра все пройдет. На корабле есть врач, так что я буду в надежных руках. Ну, я пойду.

— Никуда вы не пойдете, — сказал я, усаживая его обратно в кресло. — Дело серьезное. Вы не уйдете отсюда, пока вас не осмотрит врач. Посидите тут — я мигом.

Схватив шляпу, я поспешил к дому врача, жившего по соседству, и привел его с собой. Комната была пуста, Ванситтарт ушел. Я позвонил. Слуга сообщил, что, как только я вышел, джентльмен велел вызвать кеб и уехал в нем. Извозчику он приказал вести его на пристань.

— У джентльмена был больной вид? — спросил я.

— Больной, как же! — улыбнулся слуга. — Нет, сэр, он все время распевал во весь голос.

Эти сведения не были такими утешительными, как показалось моему слуге, но я рассудил, что он отправился прямиком на «Восточную звезду», и коль скоро на борту есть врач, моя помощь ему больше не нужна. Тем не менее, вспоминая его жажду, его горячие руки, его остекленелый взгляд, его сбивчивую речь и, наконец, этот шершавый лоб, я испытывал неприятное чувство и лег спать с тревожными мыслями о моем госте и его визите.

Назавтра в одиннадцать часов я был на пристани, но «Восточная звезда» уже отчалила и спускалась вниз по Темзе, приближаясь к Грейвсенду. Я доехал до Грейвсенда поездом, но увидел лишь стеньги «Восточной звезды» да дымок тянущего ее буксира. Теперь я больше ничего не узнаю о моем друге до того, как присоединюсь к нему в Фалмуте. Когда я вернулся к себе в контору, меня ждала телеграмма от миссис Ванситгарт с просьбой встретить ее, и вечером следующего дня оба мы были в фалмутском отеле «Ройял», где нам надлежало дожидаться прихода «Восточной звезды». Десять дней о ней не было ничего слышно.

Эти десять дней никогда не изгладятся из моей памяти. В тот же день, когда «Восточная звезда» вышла из Темзы в открытое море, поднялся крепкий восточный ветер и яростно дул почти целую неделю без передышки. На южном побережье Англии не припомнят другого такого же неистового, ревущего, продолжительного шторма. Из окон нашего отеля открывался вид на море: окутанное туманом, с маленьким полукружьем исхлестанной дождем воды у берега внизу, оно бурлило, бушевало, тяжко вздымалось, сплошь покрытое пеной. Ветер обрушивался на волны с таким бешенством, что срывал со всех валов гребни и с ревом разбрасывал их пеной по всему заливу. Облака, ветер, волны — все стремительно неслось на запад, а я ждал и ждал, изо дня в день вглядываясь в эту безумную сумятицу стихий, в обществе бледной, молчаливой женщины, которая с глазами, наполненными ужасом, с раннего утра и до наступления темноты простаивала у окна, прижавшись лбом к стеклу и устремив неподвижный взгляд в серую стену тумана, из которой мог появиться неясный силуэт судна. Она ничего не говорила, но ее лицо выражало страх и страдание.

На пятый день я обратился за советом к одному старому морскому волку. Я бы предпочел потолковать с ним с глазу на глаз, но она увидела, что я разговариваю с ним, и тотчас подошла с дрожащими губами и мольбой во взгляде.

— Значит, семь дней, как парусник вышел из Лондона, — рассуждал он, — а штормит уже пять дней. Так вот, Ла-Манш пуст — его как вымело этим ветром. Тут есть три возможности. Заход в порт на французской стороне. Вполне вероятная вещь.

— Нет, нет, Ванситтарт знал, что мы здесь. Он бы телеграфировал.

— Ах да, конечно. Ну что ж, тогда он мог спасаться от шторма в открытом море, и если так, то сейчас он, наверное, где-то не так далеко от Мадейры. Это точно, мэм, поверьте моему слову.

— А что же еще? Вы говорили, есть и третья возможность.

— Разве, мэм? Нет, только две. По-моему, я ничего не говорил о третьей. Ваш корабль, можете не сомневаться, далеко в Атлантике, и довольно скоро вы узнаете, где он, потому что погода меняется. Так что не волнуйтесь, мэм, и спокойно ждите вестей, а завтра вы увидите синее-синее корнуоллское небо.

Старый морской волк не ошибался в своих предположениях: утро следующего дня было тихим и ясным, и лишь на западе истаивала низкая гряда туч, как последний уходящий след отбушевавшей бури. Но никакой весточки не приходило из-за моря, и не появлялся на горизонте силуэт «Восточной звезды». Прошло еще три томительных дня, самых томительных в моей жизни, и вот в отель явился с письмом вернувшийся из плавания моряк. Я издал крик радости. Письмо было от капитана «Восточной звезды». Прочитав первые строки, я быстро закрыл листок ладонью, но она успела взяться за край и потянула его к себе.

— Я видела, что там написано, — сказала она спокойно и холодно. — Позвольте уж мне дочитать до конца.

«Милостивый государь, — гласило письмо, — мистер Ванситтарт заболел оспой, а нас так далеко отнесло вперед по курсу, что мы не знаем, как поступить, поскольку он в бреду и не может отдать распоряжение. По счислению пути мы в каких-нибудь трех сотнях миль от Фуншала, поэтому я счел за благо поспешить вперед, в Фуншал, положить там м-ра В. в больницу и дожидаться на рейде Вашего прибытия. Через несколько дней из Фалмута, насколько мне известно, отплывает в Фуншал парусное судно. Это письмо доставит бриг «Мариан», приписанный к фалмутскому порту, и его капитану причитается пять фунтов.

С уважением, капитан Хайнс».


Замечательная это была женщина, спокойная и сильная, как мужчина, даром, что по годам совсем девчонка, вчерашняя школьница. Ни слова не говоря, только решительно сжав губы, она надела шляпку.

— Вы собираетесь выйти?

— Да.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Нет, я иду к врачу.

— К врачу?

— Да. Научиться ухаживать за больным оспой.