И вот, если в этот туманный майский вечер Броун в такой поздний час находился еще в рабочем кабинете Перикора, то это объяснялось тем, что сегодня производился опыт, который должен был решить успех или неудачу многих месяцев их неустанной совместной работы и упорных исканий.

Между ними стоял большой, окрашенный в коричневую краску длинный стол, доска которого в многих местах пострадала от различных кислот и других химических веществ, во многих местах была прожжена и исцарапана; стол этот был завален различными аккумуляторами, индукционными катушками, огромными фаянсовыми изоляторами. И среди этой беспорядочной груды различных предметов виднелась странного вида машина или аппарат, вертевшаяся с шипением и храпом, на которой было, по-видимому, сосредоточено все внимание обоих компаньонов, так как оба не спускали с него глаз.

Многочисленные проволочные нити прикрепляли металлический приемник в виде четырехугольного ящика или коробки к большому стальному кругу или обручу, снабженному с двух сторон внушительного вида и размеров шатунами, выдающимися наружу. Сам круг, или обруч, оставался неподвижен, но шатуны по обеим сторонам его усиленно работали, равно как и хорошенькие стержни, приделанные к ним, вращались с головокружительной быстротой в продолжение нескольких секунд, затем на мгновение останавливались и затем снова начинали работать. По-видимому, двигатель, заставляющий их вращаться, находится в металлической коробке. В комнате носился легкий запах азота. Оба компаньона следили с напряжением за машиной.

— Ну, Броун, а что же крылья? — спросил изобретатель.

— Они слишком велики для того, чтобы я мог привезти их сюда, — они имеют два метра одной только длины и девяносто сантиметров ширины; но вы не беспокойтесь, мотор достаточно силен для того, чтобы привести их в действие, — за это я вам ручаюсь.

— Они из алюминия с медными скрепками?

— Да!

— Нет, вы посмотрите только, как это прекрасно работает! — воскликнул Перикор, протянув свою тонкую худую с нервными пальцами руку и нажав кнопку, очевидно регулирующую ход механизма. Кривошипы стали вращаться медленнее и спустя минуту совершенно остановились. Изобретатель нажал другую кнопку, стержни содрогнулись, и аппарат возобновил свое ротационное движение.

— И заметьте, тот, кто будет испытывать этот аппарат, не должен на это расходовать никакой мускульной силы, он может оставаться совершенно пассивным и применять для управления аппаратом только одни свои умственные способности...

— Да, благодаря совершенству моего мотора, — заметил Броун.

— Нашего мотора, — поправил его сухо изобретатель.

— Да, конечно, — возразил его коллега с некоторой досадой, — того мотора, который вами придуман, но мною осуществлен... называйте его как хотите.

— Я называю его мотор Броун-Перикор! — воскликнул инженер, и в черных глазах его сверкнул недобрый огонек. — Вы выработали некоторые подробности, но сама мысль, абстрактная мысль этого аппарата и механизма принадлежит мне; она моя, и только моя!

— Пусть так, но абстрактная мысль не приводит в движение мотора и вообще недостаточно осязательна, — ворчливым тоном пробормотал Броун.

— Вот потому-то я и вступил с вами в компанию, — сказал изобретатель, нервно барабаня своими длинными, тонкими, несколько костлявыми пальцами по столу. — Я изобретаю, в моем мозгу создается полная картина будущего механизма, а вы строите этот механизм — мне кажется, что таким образом работа распределена поровну между обоими.

Броун только сжал губы, но ничего не ответил, как бы сознавая, что спорить об этом будет совершенно излишне, и сосредоточил все свое внимание на аппарате, который вздрагивал и колебался при каждом движении стержней так, как будто он собирался с минуты на минуту слететь со стола.

— Ну разве это не великолепно! — восторженно воскликнул Перикор.

— Хм, это удовлетворительно, — флегматически поправил англосаксонец спокойным уравновешенным тоном.

— Это может стать для нас источником бессмертной славы!

— Источником хороших доходов... — снова поправил своего восторженного коллегу Броун.

— Наши имена будут стоять наряду с славным именем Монгольфьеров!

— Наряду с именем Ротшильдов, лучше сказать, так как это последнее несравненно предпочтительнее.

— Ах нет, Броун, вы на все смотрите слишком прозаически! Нашей истинной наградой будет благодарность потомства, признательность всего человечества!..

Броун только пожал плечами.

— Ну, что касается этого, то я готов уступить вам безраздельно эту благодарность и признательность. Я человек практический, для меня имеют значение только осязательные выгоды... Теперь надо прежде всего подвергнуть ваше изобретение испытанию.

— Да, конечно! Но где?

— Вот об этом-то я и желал переговорить с вами. Вы, конечно, и сами понимаете, что для будущности дела необходима полнейшая тайна, необходимо, чтобы никто решительно не узнал ничего о нашем изобретении; но достигнуть этого здесь в Лондоне положительно невозможно. Вот если бы мы могли располагать большим огороженным местом, этот было бы дело другого рода...

— Отчего бы нам не испытать наш аппарат где-нибудь за городом?

— Это действительно дельная мысль, и я имею даже предложить вам нечто, как мне кажется, весьма подходящее: мой брат имеет небольшой клочок земли в Суссексе, в холмистой местности близ Винчи Хэд. Насколько я помню, у него там подле дома есть большой сарай, не то клуня, — очень просторная и высокая. Брат мой в настоящее время в отъезде, но ключи от дома и строений в моем распоряжении, и я во всякое время могу ими воспользоваться. Итак, предлагаю перевезти туда все части аппарата и там собрать, но в сарае; а потом испробовать и под открытым небом.

— Превосходно!

— Так если вы согласны, то поезд отходит завтра в Эстбурн ровно в час дня.

— Прекрасно, я к этому времени буду на вокзале.

— Вы привезете мотор, а я берусь доставить крылья, — сказал механик, подымаясь со своего места. — Завтра мы узнаем, преследовали ли мы все это время пустую химеру или же создали свое материальное благополучие. Итак, до завтра, в час дня я вас буду ждать на станции!

С этими словами Броун простился со своим компаньоном, быстрыми шагами спустился с лестницы и, выйдя на улицу, смешался с мутным и печальным потоком пешеходов, движущихся вдоль Странда.

На другой день было прекрасное весеннее утро; небо бледно-голубого цвета пестрило легкими белыми перистыми облачками.

В одиннадцать часов утра Броун вошел в здание департамента торговли и промышленности и со свертком чертежей и планов под мышкой прошел в канцелярию по выдаче прав и патентов. Около полудня он вышел оттуда сияющий и довольный, ощупывая в своем туго набитом деловом бумажнике свеженькую, тщательно сложенную, только что полученную им официальную бумагу.

Без пяти час он уже подъезжал в извозчичьем экипаже к вокзалу Виктория. Несколько человек носильщиков, при содействии возницы, с возможной осторожностью сняли с верха экипажа два громоздких предмета, тщательно обшитых в упаковочный холст и походивших по виду на два громадных бумажных змея. Этот странный багаж был поручен особым заботам и попечению начальника багажного отделения, который самолично проследил за установкой ценного багажа в вагоне и отдал приказание во все время пути строго наблюдать за его целостью.

Перикор уже давно был на вокзале. Он страшно суетился и нервничал, поджидая своего компаньона.

— Ну, что? Все благополучно? — осведомился он, завидев Броуна и спеша к нему навстречу, и на исхудалых, впалых щеках выступил внезапный румянец. — Я уже распорядился нагрузить в вагон и мотор, и обод, — пояснил Перикор. — Бога ради, — обратился он к заведующему багажом, — обратите внимание на эти вещи, это весьма хрупкие и чрезвычайно ценные приборы и аппараты... смотрите, чтобы их не повредили во время пути.

— Будьте спокойны, все будет цело! — успокоил его смотритель.

— Ну, теперь мы можем ехать со спокойной совестью, — заявил Перикор и вместе с Броуном пошел к вагону занимать свое место.

Как только поезд прибыл в Эстбурн, драгоценный мотор был выгружен со всей должной осторожностью и перенесен на омнибус; крылья будущего аппарата были помещены на империале, а оба компаньона заняли места внутри омнибуса. Им пришлось сделать большой крюк, чтобы заехать за ключами к человеку, которому было поручено присмотреть за домом, и только получив ключи, Броун и его сотоварищ отправились в пустынные песчаные дюны, на которых был построен дом, куда они ехали. Этот дом был самым заурядным строением, окруженным надворными постройками: конюшнями, хлевами и сараями, и расположенным в небольшой зеленой балке, спускающейся пологим скатом от меловых прибрежных холмов к морю.

С помощью кучера омнибуса и ехавшего с ним брата его компаньоны втащили все части аппарата в большую темную столовую, помещавшуюся в нижнем этаже здания. Солнце уже заходило, когда стук колес отъезжавшего и возвращавшегося обратно в город омнибуса наконец дал им знать, что они одни — совершенно одни, не только в этом пустом доме, но и во всей этой бесплодной, дикой местности.


Перикор отдернул шторы, и слабый вечерний свет проник сквозь разноцветные стекла окон в комнату. Броун достал из кармана большой нож и перерезал им веревки, сдерживавшие упаковочный холст, в котором были зашиты крылья. Глазам Перикора предстали два громадных желтых металлических крыла, которые Броун осторожно прислонил к стене, и затем оба вместе — и инженер, и механик, также осмотрительно и осторожно распаковали громадный железный маховик, шатун, винты прибора, передаточные ремни и, наконец, и сам мотор.

Совершенно стемнело, прежде чем Перикор и Броун успели собрать все части аппарата. Они зажгли лампу и продолжали свою работу, свинчивая винты, устанавливая скрепы и оканчивая свои последние приготовления к решительному испытанию.