Это означает, что Ван Алдин кое-что знает. Ван Алдин просто так не раскошеливается. Дерек подошел к камину.

— А если я откажусь? — спросил он с холодной, насмешливой любезностью.

— Уверяю вас, — Найтон сделал выразительный жест, — мне очень не хотелось выполнять это поручение.

— Ладно, не огорчайтесь, это не ваша вина. Так что вы ответите на мой вопрос?

— Если вы отвергнете это предложение, — ответил Найтон, — мистер Ван Алдин просил передать вам следующее: он разорит вас. Это все.

Кеттеринг поднял брови, но внешне сохранил невозмутимость.

— Что ж, не сомневаюсь, что он может сделать это. Не мне тягаться с американцем, который сидит на миллионах. Сто тысяч! Если человек способен принять взятку, то тут нечего и думать. А если я скажу, что соглашусь за две сотни тысяч, что тогда?

— Я должен передать ваш ответ мистеру Ван Алдину, — ответил Найтон равнодушно. — Так это и есть ваш ответ?

— Нет! — сказал Дерек. — Это, конечно, забавно, но нет. Можете отправляться к моему тестю и передать ему, чтобы он сам и все его богатства катились к дьяволу. Ясно?

— Абсолютно. — Найтон встал. — Я, я… позволю себе признаться: я рад, что вы, мистер Кеттеринг, ответили именно так.

Дерек промолчал. Когда Найтон вышел из комнаты, он некоторое время стоял в задумчивости. Странная улыбка тронула его губы.

— Вот значит как, — прошептал он.

Глава 10. В Голубом поезде

— Дад!

Миссис Кеттеринг стремительно кинулась к отцу.

Нервы ее нынешним утром шалили. Одетая в изысканное длинное норковое манто и маленькую красную шляпку, она шла по многолюдной платформе вокзала «Виктория», погруженная в себя, когда перед ней внезапно появился отец.

— Что с тобой, Руфь, что за прыть?

— Я не ожидала тебя увидеть. Ты простился со мной прошлой ночью: ведь сегодня утром у тебя совещание!

— Так и есть, но ты дороже всех совещаний. Я пришел еще раз взглянуть на тебя перед долгой разлукой.

— Это очень мило с твоей стороны, дад. Я бы хотела, чтобы ты тоже поехал со мной.

— А если я соглашусь?

Это было сказано в шутку. Но он удивился, увидев, как краска прихлынула к щекам дочери. На мгновение ему почти показалось, что ее взгляд стал испуганным.

Она засмеялась неуверенно и истерично.

— Я было и впрямь подумала, что ты решил ехать.

— Ты была бы довольна?

— Конечно, — ответила она искренне.

— Хорошо, — заметил Ван Алдин, — это хорошо.

— На самом деле мы расстаемся ненадолго, дад, — продолжала Руфь, — ты же приедешь через месяц?

— Ах! Иногда я мечтаю, чтобы один из парней с Харлей-стрит[14] сказал, что мне нужны свежий воздух и солнце и чтобы я немедленно ехал отдыхать.

— Не будь таким лентяем! — воскликнула Руфь. — Через месяц там будет еще лучше, чем сейчас. Ты получишь все, что тебе угодно.

— Да, знаю, — вздохнул Ван Алдин, — а сейчас лучше пойдем и найдем твое место.

Руфь Кеттеринг внимательно осмотрела поезд. У двери одного из пульмановских вагонов стояла женщина, одетая во все черное, — служанка Руфи. Она посторонилась, давая своей хозяйке пройти.

— Я положила ваш саквояж под сидение, мадам, на случай, если вам понадобится одежда. Взять пледы или они вам нужны?

— Нет, нет, не нужны, бери и иди на свое место, Мейсон.

Ван Алдин вместе с дочерью вошел в пульмановский вагон. Она нашла свое место, и Ван Алдин выложил на столик кипу газет и журналов. Противоположное сидение было уже занято, и американец бросил внимательный взгляд на пассажира. Им оказалась женщина с удивительными серыми глазами и в элегантном дорожном костюме. Ван Алдин еще немного поговорил с Руфью, так, как обычно разговаривают в присутствии постороннего человека.

Наконец раздался звонок, и миллионер посмотрел на часы.

— Мне пора уходить, дорогая. До свидания. Не тревожься. Я все улажу.

— О, папа!

Он резко обернулся к дочери. В ее голосе было что-то совершенно ей несвойственное, что заставило Ван Алдина заволноваться. Это что-то было похоже на отчаяние. Она сделала инстинктивное движение в его сторону, но тут же взяла себя в руки.

— До встречи через месяц, — сказала она приветливо.

Через две минуты поезд тронулся, Руфь сидела неподвижно, кусая губы и пытаясь сдержать слезы. Чувство абсолютного, страшного одиночества внезапно охватило ее. И было сильное искушение спрыгнуть с поезда, пока не поздно. Она, такая хладнокровная, так хорошо собой владеющая, впервые в жизни ощутила себя листом, уносимым ветром. Если бы отец знал, что бы он сказал?

Сумасшествие! Да, именно сумасшествие! Впервые в жизни она пошла на поводу у эмоций, делая то, что, она это прекрасно понимала, было глупым безрассудством. Она была истинной дочерью Ван Алдина, чтобы осознать собственную глупость, и достаточно разумной, чтобы оценивать собственные действия. Но она была истинной дочерью Ван Алдина и в другом смысле. В ней была его непреклонность: приняв решение, во что бы то ни стало выполнить его. С колыбели она была очень своевольна, и все обстоятельства жизни только способствовали утверждению этого качества. Сейчас со всей беспощадностью она поняла это. Да, на карту поставлено все. И теперь она должна пройти через это.

Она подняла глаза, и ее взгляд встретился со взглядом женщины, сидящей напротив. Неожиданно она подумала, что женщина читает ее мысли. В ее серых глазах она увидела понимание и — да, да! — сострадание.

Но это было лишь мимолетным впечатлением. Лица обеих женщин приняли выражение благовоспитанности и покоя. Миссис Кеттеринг взяла журнал, а Катарин Грей стала смотреть в окно на исчезающие улицы и пригородные дома.

Руфи было трудно сосредоточиться на журнале.

Досадуя на себя, она мысленно представляла, какому множеству опасностей подвергала себя. Какая же она дура! Как все хладнокровные люди, теряющие контроль над собой, она потеряла его полностью. Поздно…

Разве поздно? О, если бы кто-нибудь дал ей совет!

Раньше она никогда не чувствовала в этом нужды, у нее на все было свое собственное мнение, но теперь…

Что случилось с ней? Паника. Да, вот именно, это была паника. Впервые в жизни она, Руфь Кеттеринг, была в полной панике, близкой к безумию.

Украдкой она бросила взгляд на соседку. Если бы среди ее знакомых был такой симпатичный и спокойный человек! Именно такой человек был ей нужен сейчас. Но посвящать в свои проблемы незнакомую попутчицу… Руфь улыбнулась про себя. Она снова стала рассматривать журнал. В конце концов надо взять себя в руки. Она сама все решила. Она поступает согласно собственной свободной воле. Что в этом такого? Она сказала себе: «Почему, в самом деле, я не могу быть счастливой?»

Время до Дувра пролетело незаметно. Руфь прекрасно переносила морскую качку, но не любила холод, и поэтому заказала себе отдельную каюту…

Отрицая это, иногда она становилась суеверной.

Кроме того, она принадлежала к тому сорту людей, для которых совпадения имеют значение. Прибыв в Кале и обосновавшись со служанкой в сдвоенном купе Голубого поезда, она пошла в вагон-ресторан.

Ее удивило то, что за столиком она оказалась вместе с той самой женщиной, которая была ее соседкой в пульмановском вагоне. Обе женщины тепло улыбнулись друг другу.

— Какое совпадение! — сказала миссис Кеттеринг.

— Действительно, — ответила Катарин, — но обычно так и бывает.

Официант появился перед ними с той стремительностью, которую так ценит Интернациональная транспортная компания, и поставил перед ними две тарелки с супом. Когда суп сменил нежный омлет, женщины уже дружески беседовали.

— Господи, как хочется оказаться там, где солнце, — вздохнула Руфь.

— Уверена, это необыкновенное ощущение.

— Вы хорошо знаете Ривьеру?

— Нет, это моя первая поездка.

— Удивительно.

— А вы, наверное, ездите туда каждый год?

— Практически. Январь и февраль в Лондоне ужасны.

— Я жила в деревне. Там это тоже не слишком приятные месяцы. Грязь и слякоть.

— Почему вы решили поехать сейчас?

— Деньги, — ответила Катарин. — В течение десяти лет у меня, едва хватало их, чтобы купить удобные туфли, а теперь я получила большое наследство, хотя для вас оно, наверное, совсем не большое.

— Удивительно, что вы так говорите. Неужели это так заметно?

Катарин засмеялась.

— Я не знаю наверняка. Я сужу по внешнему впечатлению. Когда я вас увидела, то подумала, что вы — одна из самых богатых женщин в мире. Возможно, я ошиблась.

— Нет, вы не ошиблись. — Внезапно Руфь помрачнела. — А не могли бы вы рассказать, что вы вообще обо мне думаете? — О, пожалуйста! — Руфь прервала ее возражения. — Оставьте условности. Мне это необходимо. Когда мы отъехали от вокзала, я посмотрела на вас и мне показалось… вы понимаете, что со мной происходит.

— Уверяю вас, я не умею читать в душах. — Катарин улыбнулась.

— Нет, нет, скажите мне, пожалуйста, о чем вы подумали.

Руфь была столь настойчивой, что Катарин сдалась.

— Хорошо, если хотите, я скажу вам. Я подумала, что вы в сильном душевном смятении, и мне стало вас жаль.

— Вы правы, вы совершенно правы. Я в ужасной тревоге. Я… я хочу рассказать вам, если позволите…

— О, дорогая… — И тут Катарин подумала: «Как однообразен мир! Люди делились со мной своими бедами в Сент Мэри Мед, и вот опять то же самое, хотя я не хочу ничего знать об этом».

Но она только вежливо промолвила:

— Расскажите.

Руфь допила кофе, встала и, не обращая внимания на то, что Катарин к кофе еще и не приступала, сказала:

— Пойдемте ко мне.

Это были два одноместных купе, соединенных общей дверью. В одном из них сидела, держа на коленях большую сафьяновую шкатулку с инициалами «Р.В.К.», худенькая служанка, которую Катарин заметила еще на вокзале. Миссис Кеттеринг закрыла дверь, соединяющую два купе, и села. Катарин присела рядом.