Агата Кристи - Тайна «Голубого поезда». Трагедия в трех актах (сборник)

– Совсем нет. Мне только что удалось прижать Маркиза.

На благородном лице антиквара появилось рассеянное выражение.

– Маркиз? – тихо проговорил он. – Почему это имя кажется мне знакомым?.. Нет, не вспомню.

– Я уверен, что вы его уже слышали, – заметил Пуаро. – Я имею в виду очень известного преступника и охотника за драгоценностями. Его только что арестовали за убийство английской леди, мадам Кеттеринг.

– Неужели? Как это все интересно!

Они вежливо попрощались, и когда Пуаро отошел на безопасное расстояние, Папополус повернулся к дочери.

– Зия, – произнес он с чувством, – этот человек – сам дьявол.

– А мне он нравится.

– Мне тоже, – признался месье Папополус, – но тем не менее он дьявол.

Мимоза почти отцвела. Ее аромат в воздухе был чем-то неприятен. По балюстраде на вилле леди Тэмплин вились розовые герани, а под ними росло множество гвоздик, источавших сладкий, тяжелый аромат. Средиземное море своей голубизной спорило с безоблачным небом. Пуаро сидел на террасе вместе с Ленокс Тэмплин. Он только что закончил рассказывать ей ту же самую историю, которую два дня назад рассказал ван Олдину. Ленокс слушала его очень внимательно, сдвинув брови и нахмурив взгляд.

Когда он закончил, девушка спросила:

– А как же Дерек?

– Его освободили вчера.

– И куда же он исчез?

– Вечером уехал из Ниццы.

– Поехал в Сент-Мэри-Мид?

– Да, в Сент-Мэри-Мид.

Пауза.

– Я ошиблась в Кэтрин, – произнесла Ленокс. – Я думала, что ей все равно.

– Она очень скрытный человек. И никому не верит.

– Ну, уж мне-то она могла бы и поверить, – в голосе девушки звучала горечь.

– Да, – серьезно сказал сыщик, – наверное, вы правы. Но мадемуазель Кэтрин бо́льшую часть своей жизни провела, выслушивая других. А те, кто привык слушать, не любят говорить: все свои несчастья и радости они держат при себе и никому о них не рассказывают.

– Я была полной дурой, – призналась Ленокс. – Я думала, что ей нравится Найтон, – а могла бы разобраться и получше. Наверное, я думала так потому, что… потому, что надеялась.

Пуаро взял ее руку и слегка, по-дружески, сжал ее.

– Наберитесь мужества, мадемуазель, – мягко сказал он.

Ленокс смотрела прямо на водную гладь, и ее лицо, некрасивое в своей неподвижности, на какое-то мгновение обрело почти трагическую красоту.

– Ну что ж, – сказала она, – с этим ничего не поделаешь. Все равно я слишком молода для Дерека. Он ведь как ребенок, который никогда не станет взрослым. Ему нужна жена-мать.

Помолчав еще немного, Ленокс быстро и импульсивно повернулась к бельгийцу:

– И все-таки я помогла. В любом случае, месье Пуаро, я ему помогла.

– Да, мадемуазель. Вы были первой, кто навел меня на мысль о том, что убийца совсем необязательно должен был ехать тем же поездом. До того я не понимал, как было совершено это преступление.

Ленокс глубоко вздохнула.

– Я рада, – сказала она. – Это уже что-то.

Где-то вдали раздался длинный гудок паровоза.

– Наверное, это опять чертов «Голубой поезд», – предположила Ленокс. – Поезда – вещь безжалостная, правда, месье Пуаро? Людей убивают, они умирают, а поезда все равно продолжают свое движение… Наверное, я говорю глупости, но вы меня понимаете.

– И даже очень хорошо. Жизнь ведь тоже как поезд, мадемуазель. Она неустанно движется вперед. И очень хорошо, что все устроено именно так, а не иначе.

– Почему?

– Потому что поезд рано или поздно приходит на конечную остановку. По этому поводу в вашем языке есть даже поговорка, мадемуазель.

– Все пути ведут к свиданию[62]… – Ленокс рассмеялась. – Это не для меня.

– Нет-нет, это чистая правда. Вы молоды, моложе даже, чем вы сами о себе думаете. Верьте в поезд, потому что управляет им le bon Dieu.

Опять послышался свисток поезда.

– Верьте в поезд, мадемуазель, – повторил маленький бельгиец еще раз. – И верьте Эркюлю Пуаро. Он знает, что говорит[63].

Режиссер – Сэр Чарльз Картрайт

Помощники режиссера – мистер Саттерсуэйт,

мисс Хермион Литтон-Гор

Одежда – «Эмброзин Лтд.»

Освещение – Эркюль Пуаро

Мистер Саттерсуэйт[64] сидел на террасе «Вороньего гнезда» и смотрел, как сэр Чарльз Картрайт, у которого он находился в гостях, поднимается по тропинке со стороны моря.

«Воронье гнездо» представляло собой бунгало современного типа. Оно не имело ни деревянных ростверков, ни фронтонов, ни архитектурных излишеств, столь милых сердцу третьеразрядного застройщика. Это было незамысловатое, основательное здание белого цвета – гораздо более объемистое, нежели это казалось на первый взгляд. Своим названием оно было обязано расположению – высоко на склоне холма, обращенное к гавани Лумаута. Один из углов террасы, защищенной прочной балюстрадой, нависал над пропастью, обрывавшейся в море. До города от «Вороньего гнезда» по дороге было не более мили. Дорога уходила в глубь суши и затем петляла вдоль обрыва над морем. Пешком до него можно было дойти за семь минут – по крутой тропинке, которой пользовались рыболовы и по которой теперь поднимался сэр Чарльз Картрайт.

Это был хорошо сложенный, загорелый мужчина средних лет, одетый в белый свитер и старые серые фланелевые брюки. Шел он слегка вразвалочку, держа руки в карманах. Девять человек из десяти сказали бы о нем: «Отставной военный моряк – вне всякого сомнения». Десятый, более внимательный, заколебался бы, озадаченный неким не поддающимся определению несоответствием. И затем, вероятно, перед его мысленным взором невольно возникла бы картина: палуба корабля – но не настоящего, а корабля, видимое пространство которого ограничивает занавес из толстой богатой ткани; человек, Чарльз Картрайт, идущий по этой палубе, залитый светом – но не солнечными лучами, – легкой походкой, вразвалочку, держа руки в карманах, и произносящий приятным голосом английского моряка и джентльмена: «Нет, сэр, боюсь, я не смогу дать вам ответ на этот вопрос». В этот момент с шелестом тяжелый занавес падает, вспыхивает свет, оркестр играет мелодию в новомодном синкопированном ритме, и девушки с пышными бантами в волосах произносят: «Шоколад? Лимонад?» Первый акт пьесы «Зов моря» с Чарльзом Картрайтом в роли коммандера Вэнстоуна подошел к концу.

Мистер Саттерсуэйт улыбался, наблюдая за происходящим с высоты своего положения. Этот худой, словно высохший, покровитель искусств – и в первую очередь драматического, – закоренелый сноб, обладавший деликатными манерами, всегда присутствовал на наиболее представительных загородных вечеринках и прочих общественных мероприятиях (слова «и мистер Саттерсуэйт» неизменно завершали списки приглашенных). Кроме того, он отличался незаурядным умом и проницательностью.

Покачав головой, он пробормотал:

– Честное слово, никогда бы не подумал…

Раздавшийся рядом шум заставил его повернуть голову. Высокий седовласый человек подвинул вперед кресло и расположился в нем. Его лицо было отмечено отчетливой печатью профессии и социального статуса: «доктор» и «Харли-стрит»[65]. Сэр Бартоломью Стрейндж преуспевал на своем поприще. Он был известным специалистом по нервным расстройствам, а недавно удостоился рыцарского звания по случаю дня рождения короля.

– О чем вы никогда бы не подумали? – осведомился он у мистера Саттерсуэйта. – Поделитесь, пожалуйста.

Мистер Саттерсуэйт с улыбкой махнул головой в сторону человека, быстро поднимавшегося по тропинке.

– Никогда бы не подумал, что сэр Чарльз сможет находить удовольствие в столь продолжительном… изгнании.

– Ей-богу, и я тоже!

Сэр Стрейндж рассмеялся, откинув назад голову.

– Я знаю Чарльза еще с юности. Мы вместе учились в Оксфорде. Он всегда был более талантливым актером в жизни, нежели на сцене! Чарльз постоянно играет и ничего не может с собой поделать – это его вторая натура. Он не выходит из комнаты, а «совершает выход». И к тому же любит менять роли. Два года назад он ушел со сцены. Сказал, что хочет вести простую сельскую жизнь, вдали от мира, и осуществить свою давнюю мечту о море. Он приехал сюда и построил этот дом – воплотил в реальность свое представление о простом сельском коттедже. Три ванные со всеми этими современными устройствами! Как и вы, Саттерсуэйт, я не думал, что это продлится долго. В конце концов, как и всякому актеру, Чарльзу нужны зрители. Два-три отставных капитана, несколько пожилых женщин и священник – перед столь немногочисленной публикой играть не слишком обременительно. Я полагал, «простого парня, влюбленного в море» хватит месяцев на шесть, а потом он устанет от этой роли и преобразится в уставшего от жизни «человека мира» в Монте-Карло или помещика в шотландском Хайленде – Чарльз весьма разносторонен и практически универсален.

Доктор прервал свой довольно продолжительный монолог. Он с искренней теплотой смотрел на поднимавшегося по тропинке и ни о чем не подозревавшего друга юности. Через пару минут тот должен был присоединиться к ним.

– Тем не менее, – добавил сэр Бартоломью, – похоже, мы не правы. В простой жизни есть определенная притягательность.

– Порой о человеке, играющем ту или иную роль, составляют неверное мнение, – заметил мистер Саттерсуэйт. – Его, зачастую незаслуженно, не воспринимают всерьез.

Доктор кивнул.

– Да, – задумчиво произнес он. – Это правда.

Поприветствовав их, Чарльз Картрайт бодро взбежал по ступенькам на террасу.

– «Мирабель» превзошла саму себя, – сказал он. – Вам следовало приехать, Саттерсуэйт.

Мистер Саттерсуэйт покачал головой. Ему слишком часто приходилось страдать при пересечении Ла-Манша, и никаких иллюзий по поводу стойкости своего организма в отношении морской болезни он давно уже не питал. Тем утром он наблюдал «Мирабель» из окна своей спальни. Дул довольно сильный бриз, и мистер Саттерсуэйт благодарил небеса за то, что находится на суше.