— О, папа!

Он резко обернулся. В возгласе Рут было что-то, настолько непохожее на ее обычную манеру разговаривать, что Ван Альдин вздрогнул. Это был почти что крик отчаяния. Рут сделала импульсивное движение навстречу отцу, но в последний момент ей удалось овладеть собой.

— До встречи через месяц, — нежно произнесла она.

Минуты две спустя поезд отошел от перрона.

Рут сидела очень прямо, покусывая нижнюю губу и стараясь сдержать непривычные для нее слезы. Она внезапно почувствовала себя ужасно одинокой. В душе она боролась с диким желанием выскочить на ходу из поезда и вернуться назад, пока не поздно. В первый раз в жизни эта всегда спокойная и уравновешенная женщина почувствовала себя беззащитной, подобно листу, унесенному ветром. Что бы сказал отец, если бы он вдруг узнал?

Безумие! Да, конечно, это безумие. Впервые в жизни она уступила своему чувству, уступила настолько, что готова была совершить, прекрасно понимая неразумность этого, глупый и безрассудный поступок. Она была в достаточной степени дочерью своего отца, чтобы осознать свое собственное безрассудство, и достаточно уравновешенна, чтобы осудить свои действия. От отца, однако, она унаследовала не только способность к самоанализу, но и железную решительность, которую ничто не могло поколебать. С самого детства она была упряма, а условия ее жизни закалили это упрямство. Теперь она жалела об этом, но жребий брошен: она должна идти до конца.

Рут подняла глаза и встретилась с взглядом женщины напротив. У нее почему-то возникло ощущение, что эта женщина каким-то образом читает все ее мысли. В ее серых глазах она увидела внимание и даже сочувствие.

Но это было лишь мимолетное ощущение. В следующий миг лица обеих женщин выражали только благовоспитанное равнодушие. Рут Кеттеринг взяла журнал, а Катарина Грей повернулась к окну и принялась созерцать бесконечные улицы и однообразные дома пригородов Лондона.

Рут вдруг поняла, что никак не может сосредоточиться на прыгающих перед ее глазами строчках. Несмотря на все ее усилия, тысячи недобрых предчувствий терзали ее сердце. Как же она была глупа! Подобно всем холодным и уравновешенным людям, она, утратив раз контроль над собой, потеряла его целиком и полностью. Слишком поздно… Неужели слишком поздно? О, если бы она могла поговорить с кем-нибудь, посоветоваться. Прежде у нее никогда не возникало подобного желания. Она не допускала даже мысли о том, чтобы снизойти к чьему-либо мнению, кроме своего собственного, но теперь… Что же с ней произошло? Паника? Да, это можно назвать только одним словом — паника. Она, Рут Кеттеринг, была в полной панике.

Она снова украдкой взглянула на женщину напротив. Если бы она была знакома с кем-нибудь, с таким лее милым, уравновешенным, спокойным и симпатичным созданием, как эта женщина, она бы все рассказала, но ведь нельзя же открывать свою душу совершенно незнакомому человеку. Рут даже улыбнулась про себя при этой мысли. Она снова взяла журнал. Нет, решительно нужно успокоиться. В конце концов, она все продумала и идет на это по доброй воле. Разве она была счастлива все эти годы? «Разве я не имею права на личное счастье? — нетерпеливо подумала Рут про себя. — И потом, никто ничего не узнает».

До Дувра доехали неожиданно быстро. Рут хорошо переносила море, но терпеть не могла холода, поэтому во время путешествия через Па-де-Кале она с радостью скрылась в своей каюте, заранее заказанной по телеграфу. В Кале она вместе с горничной села в «Голубой поезд». Обосновавшись в купе, Рут пошла в вагон-ресторан. По натуре Рут была немного суеверна, хотя и не хотела признаться себе в этом. Она была из того разряда людей, которым нравились случайные совпадения. Едва ли она была удивлена, когда, усевшись за небольшой столик, обнаружила, что сидит напротив той самой женщины, которая была ее визави в путешествии по Англии. Обе женщины одновременно улыбнулись.

— Какое совпадение! — воскликнула миссис Кеттеринг.

— Чего только не бывает в жизни, — отозвалась Катарина.

Рядом с ними возник на редкость проворный официант, который с необычной прытью, столь свойственной служащим Compagnie Internationale des Wagons-Lits[15], поставил перед клиентками две тарелки супа.

К тому времени, когда после супа был подан омлет, случайные попутчицы уже болтали друг с другом, как хорошие знакомые.

— Как прекрасно в такое время греться на солнце, — вздохнула Рут.

— Я уверена, что это незабываемое ощущение.

— А вы раньше бывали на Ривьере?

— Нет, я отправляюсь туда впервые.

— Вот как!

— А вы, как я думаю, отдыхаете там каждый год?

— Да, почти каждый. Январь и февраль в Лондоне просто невыносимы.

— А я всю жизнь провела в деревне. Впрочем, там в это время года не лучше. Ужасная грязь.

— Что же вас вдруг толкнуло на путешествие?

— Деньги, — ответила Катарина. — Я десять лет была компаньонкой старой леди, и моих собственных денег едва хватало на то, чтобы купить себе прочные ботинки. Но недавно мне досталось целое состояние, хотя уверена, по вашим меркам, оно небольшое.

— Почему вы так говорите? Почему… почему вы считаете, что для меня оно небольшое?

— Сама не знаю, — улыбнувшись, произнесла Катарина. — У меня интуитивно, как иногда бывает у людей, создалось впечатление, что вы одна из самых богатых женщин в мире. Может быть, я не права…

— Нет, правы, и знаете, — Рут внезапно помрачнела, — я очень хотела бы, чтобы вы рассказали мне, какое у вас сложилось впечатление обо мне.

— Но я…

Рут бесцеремонно перебила ее.

— О, пожалуйста, не стоит смущаться. Я хочу это знать. Когда мы отъезжали от «Виктории», я взглянула на вас, и мне показалось, что вы… как бы это сказать, понимаете все, о чем я думаю.

— Уверяю вас, я не умею читать чужие мысли, — улыбнулась Катарина.

— Конечно нет, но скажите мне, пожалуйста, что вы тогда обо мне подумали.

Настойчивость Рут была такой интенсивной и искренней, что она добилась своего.

— Хорошо, я расскажу вам, если уж вы так этого хотите, но не сочтите меня дерзкой. Я думала, что вы по какой-то причине очень расстроены, и мне было жаль вас.

— Вы правы. Вы абсолютно правы. Я ужасно расстроена. Я… я хотела бы рассказать вам об этом, если можно.

«О, господи! — подумала Катарина. — Везде все одно и то же! Люди всегда изливали мне свою душу в Сент Мэри Мид, и то же повторяется здесь, а у меня нет сейчас ни малейшего желания кого-либо выслушивать».

Тем не менее она вежливо произнесла:

— Расскажите, пожалуйста.

Обед уже близился к концу, Рут быстро допила свой кофе и, совершенно не заметив, что Катарина даже не успела пригубить его, встала и сказала:

— Пойдемте в мое купе.

Вскоре они вошли в большое купе, состоящее из двух одиночных, соединенных между собой дверью. Во втором Катарина увидела худощавую горничную, замеченную ею еще раньше, на вокзале «Виктория». Она сидела выпрямившись, на коленях у нее лежал футляр из красного сафьяна с инициалами «R. V. К.» на крышке. Миссис Кеттеринг прикрыла дверь между двумя купе и села. Катарина присела рядом с ней.

— Я в беде и не знаю, что делать, — начала Рут. — Я люблю одного человека — очень люблю его. Мы полюбили друг друга много лет назад, когда еще были молоды, но нас тогда жестоко и несправедливо разлучили. Теперь наши отношения возобновились.

— Да?

— Я… я сейчас еду, чтобы встретиться с ним. О! Вы, может быть, думаете, что это глупо, но вы не знаете всех обстоятельств. Мой муж просто невыносим. Он позорил меня столько лет!

— Да? — повторила снова Катарина.

— Но вот что меня беспокоит: я обманула своего отца. Вы видели его, он провожал меня сегодня на «Виктории». Он хочет, чтобы я развелась с мужем и, разумеется, понятия не имеет, что я собираюсь встретиться с другим человеком. Если бы он узнал о моем намерении, он счел бы его величайшей глупостью.

— А разве вы сами так не думаете?

— Я… боюсь, что именно так и думаю.

Рут Кеттеринг взглянула на свои руки. Они ужасно дрожали.

— Но я уже не в силах отступить.

— Почему?

— Ну… мы уже обо всем договорились, и если я не приеду, это разобьет его сердце.

— А вам не кажется, — здраво возразила Катарина, — что человеческие сердца чрезвычайно выносливы.

— Он подумает, что у меня нет смелости, силы воли.

— Знаете, мне кажется очень неразумным то, что вы собираетесь сделать, и я думаю, вы это сами прекрасно понимаете.

Рут Кеттеринг закрыла лицо руками.

— Не знаю… не знаю, С того момента, как я села в поезд, у меня появилось предчувствие чего-то ужасного, что неизбежно должно вскоре со мной произойти. Мне этого не избежать!

Она судорожно схватила Катарину за руку.

— Вы, наверно, думаете, что я сошла с ума, но я чувствую: произойдет что-то ужасное.

— Успокойтесь, — сказала Катарина. — Возьмите себя в руки. В конце концов вы можете послать отцу из Парижа телеграмму, и он сразу же к вам приедет.

Лицо Рут прояснилось.

— Да, я так и сделаю. Дорогой папа! Странно, но до сегодняшнего дня я даже и не подозревала, как сильно люблю его, — она вытерла глаза платочком. — Я вела себя очень глупо. Спасибо вам за то, что разрешили поговорить с вами. Сама не знаю, почему я вдруг ударилась в панику.

Она встала.

— Теперь я полностью успокоилась. По-видимому, мне просто надо было выговориться. Совершенно не могу понять, как я решилась на подобную глупость, на эту поездку.

Катарина тоже поднялась.

— Я рада, что вы чувствуете себя лучше, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно спокойнее. Она прекрасно понимала, что за подобной откровенностью неизбежно должна последовать отчужденность, поэтому она тактично добавила: