Сэмпсон встал, потянулся и, зевая, почесал затылок.

– Я совершенно сбит с толку, Кью. – Инспектор печально кивнул. – А эта полоумная старая калоша только сильнее все запутала. – Сэмпсон посмотрел на Эллери. – А вы о чем задумались, приятель?

– Так, об одном пустяке. – Вынув из кармана сигарету, Эллери стал осторожно разминать ее. – Я стараюсь разобраться в некоторых довольно интересных вещах. – Он усмехнулся. – Где-то в недрах моего сознания забрезжил слабый проблеск света, но исчерпывающим и удовлетворительным решением это едва ли назовешь. Я говорю об одежде…

– Помимо нескольких очевидных фактов… – начал окружной прокурор.

– О, они не очевидны, – серьезно возразил Эллери. – Например, эти ботинки – они весьма знаменательны.

– Ну и что же вы можете из них извлечь? – фыркнул рыжеволосый Тимоти Кронин. – Должно быть, я очень туп, но я ничего в них не вижу.

– Во-первых, – рискнул прокурор, – человек, которому они принадлежали раньше, был на несколько дюймов выше доктора Дженни.

– Эллери отметил это до того, как ты пришел. И толку от этого немного, – сухо сказал инспектор. – Кражей одежды мы, конечно, займемся, но я считаю, что это то же самое, что искать иголку в стоге сена… Займитесь этим, Томас. – Он обернулся к гиганту. – И, пользуясь благоприятными обстоятельствами, начните с этого госпиталя.

Вели обсудил детали с Джонсоном и Флинтом, после чего оба детектива удалились.

– На многое тут рассчитывать не приходится, – прогудел сержант, – но если здесь есть какой-нибудь след, то ребята отыщут его.

Эллери курил, глубоко затягиваясь.

– Эта женщина… – пробормотал он. – Ее религиозная мания весьма многозначительна. Что-то вывело ее из равновесия. Интересно, действительно ли между ней и покойной была такая глубокая ненависть? – Он пожал плечами. – Она просто обворожительна. И если ее благословенный Господь с нами, то в должное время мы, безусловно, вознесем ему хвалу.

– Этот Дженни, – начал Сэмпсон, поглаживая подбородок. – Будь я проклят, Кью, если у нас недостаточно оснований, чтобы…

Но то, что собирался сказать окружной прокурор, потонуло в шуме, который создало возвращение Харпера в приемную. Пинком открыв дверь, он с триумфом вошел в комнату, неся в руках большой бумажный пакет.

– Мальчик на побегушках возвращается с пищей! – возвестил он. – Жрите, ребята! И вы тоже, Вели. Правда, сомневаюсь, что тут хватит еды, чтобы наполнить ваше огромное брюхо… Здесь кофе, свежая ветчина, соленые огурцы, сливочный сыр и Бог знает что еще.

Сыщики молча приступили к сэндвичам с кофе. Харпер безмолвно наблюдал за ними. Разговор возобновился только тогда, когда двери лифта снова открылись и в комнату вошел мрачный доктор Праути.

– Ну, док? – спросил Сэмпсон, отрываясь от сэндвича с ветчиной.

– Ее действительно задушили. – Поставив свой чемоданчик, Праути бесцеремонно схватил со стола сэндвич. Его зубы жадно впились в хлеб. – Да, – с трудом проговорил он, набив полный рот. – Убить ее было легко. Один кусок шнура – и бедной старухе крышка. Потухла, как свечка!.. А этот Дженни отличный хирург. – Он посмотрел на инспектора. – Жаль, что ему не удалось сделать операцию. Тяжелое прободение желчного пузыря и к тому же, насколько я понял, диабет… Нет, первоначальный вердикт абсолютно правильный. Даже вскрытие можно было не делать. Вся рука в следах от уколов, мышцы напряжены – очевидно, ей все утро делали внутривенные инъекции…

Доктор болтал без умолку. Постепенно все включились в беседу. Догадки и предположения вращались вокруг Эллери Квина, отвлекая его от еды. Он придвинул стул к стене и, уставившись в потолок, заработал челюстями.

Инспектор аккуратно вытер рот носовым платком,

– Ну, – пробормотал он, – как будто остался только этот Кнайзель. Очевидно, он ждет снаружи и бесится, как и все остальные… Что с тобой, сынок?

Эллери рассеянно махнул рукой. Внезапно его глаза сузились, а ножки стула с шумом ударились об пол.

– Идея! – воскликнул он и усмехнулся. – С моей стороны, было глупо упустить это! – Его слушатели с недоумением уставились друг на друга. Эллери возбужденно вскочил на ноги. – Раз уж вы упомянули нашего ученого-австрийца, давайте поглядим на него. Знаете, этот таинственный Парацельс может оказаться интересным. И вообще, я всегда увлекался алхимиками. Не следует забывать о внутреннем голосе и превращать его в глас вопиющего в пустыне, цитируя трижды благословенных Луку, Иоанна и пророка Исайю.

Эллери бросился к двери, ведущей в зал.

– Кнайзель! Доктор Кнайзель здесь? – закричал он.

Глава 12

Эксперимент

Доктор Праути смахнул с костюма хлебные крошки, встал, запустил в рот указательный палец, нащупывая там остатки сэндвича, с триумфом выплюнул их и, наконец, поднял свой черный чемоданчик.

– Я пошел, – объявил он. – Пока! – Вытащив из кармана сигарету, он вышел в коридор, что-то фальшиво насвистывая.

Эллери Квин вернулся в приемную в сопровождении Морица Кнайзеля.

Скользнув по нему взглядом, инспектор Квин про себя причислил Кнайзеля к тому разряду человеческих существ, о которых старик отзывался просто как о «типах». В каждой из характерных черт ученого не было ничего из ряда вон выходящего, но, собранные воедино, они производили весьма причудливое впечатление. То, что он был низеньким, смуглым брюнетом среднеевропейского типа, носившим взлохмаченную черную бородку, и что его глаза были глубокими и мягкими, как у женщины, не вызывало особого удивления. И все же по какой-то странной игре природы, эти черты, вместе взятые, делали Морица Кнайзеля самым необычным из всех людей, с которыми сталкивались Квины в процессе расследования убийства Эбигейл Доорн.

Его белые веснушчатые пальцы покрывали пятна и ожоги. Кончик левого указательного пальца был порезан и кровоточил. Халат выглядел так, словно его искупали в химикатах: он переливался всеми цветами радуги, а в отдельных местах был прожжен насквозь. Парусиновые брюки и белые туфли были примерно в таком же состоянии.

Эллери, рассматривавший его, полузакрыв глаза, указал ему на стул.

– Садитесь, доктор Кнайзель.

Ученый молча повиновался с видом человека, поглощенного своими мыслями. Пристальные взгляды инспектора Квина, окружного прокурора, Кронина, Вели его как будто совершенно не трогали. Они сразу же поняли причину его отчужденности. Он ничего не боялся и не думал об осторожности – он просто был слеп и глух ко всему окружающему.

Доктор Кнайзель сидел, пребывая в собственном внутреннем мире. Его странная маленькая фигурка казалась сошедшей со страниц псевдонаучной истории об удивительных приключениях среди звезд.

Остановившись перед Кнайзелем, Эллери сверлил его глазами. После напряженной паузы ученый, очевидно, почувствовал силу его испытующего взгляда и поднял голову.

– Простите, – заговорил он на чистом английском языке, но с той правильностью, которая легче всего выдает иностранца.

– Вы, конечно, хотите допросить меня. Я только что услышал, что миссис Доорн задушили.

Эллери сел в кресло.

– Так поздно, доктор? Ведь миссис Доорн мертва уже несколько часов.

Кнайзель рассеянно почесал затылок.

– Я здесь что-то вроде затворника. Моя лаборатория – это совершенно обособленный мир, где царит только дух науки…

– Я всегда утверждал, – заметил Эллери, положив ногу на ногу, – что наука всего лишь другая форма нигилизма… Вы не кажетесь потрясенным этой новостью, доктор.

Взгляд Кнайзеля стал удивленным.

– Мой дорогой сэр! – запротестовал он. – Смерть едва ли та причина, которая может вызвать у ученого сильные эмоции. Конечно, меня интересует эта проблема, но не с сентиментальной точки зрения. – И на его губах мелькнула странная улыбка. – Мы стоим выше буржуазного отношения к смерти… Не так ли? «Покойтесь в мире» и все прочее… Могу процитировать вам одну весьма циничную испанскую эпиграмму: «Лишь тот любим и чтим, кто мертв и похоронен».

Брови Эллери сразу же взлетели вверх, точно хвост сеттера. В его глазах засветился огонек юмора.

– Преклоняюсь перед вашей эрудицией, доктор Кнайзель. Знаете, когда кучер-смерть берет в свой экипаж нового пассажира, он иногда отпускает другого, чтобы избежать перегрузки… А это путает наследникам все карты. Кстати, в первом завещании миссис Доорн было кое-что интересное, доктор. Вы позволите мне пополнить вашу цитату другой? «Тот, кто дожидается башмаков умершего, рискует остаться босым». Это датское изречение.

– А мне казалось, французское, – отозвался Кнайзель. – Впрочем, многие афоризмы имеют общие корни.

– Я этого не знал, – улыбнулся Эллери. – От вас можно многому научиться. А теперь…

Инспектор усмехнулся.

Вы, конечно, хотите узнать, – вежливо осведомился Кнайзель, – где и как я провел сегодняшнее утро?

– Если вы будете так любезны.

– Я прибыл в госпиталь в семь утра, как всегда, – начал Кнайзель. – Переодевшись в общем гардеробе в подвале, направился в свою лабораторию. Она находится по диагонали через коридор от северо-западного угла операционного зала. Но вы, конечно, это знаете.

– Ну разумеется, – пробормотал Эллери.

– Я заперся в лаборатории и находился там, пока меня не вызвал один из ваших людей. Сразу же пройдя в амфитеатр, согласно вашему распоряжению, я впервые узнал там, что миссис Доорн сегодня была убита.

Он сделал паузу, сохраняя олимпийское спокойствие. Бдительность Эллери не ослабевала ни на секунду.

– Этим утром меня никто не беспокоил, – продолжал Кнайзель. – Иными словами, с семи часов и до недавнего времени я сидел один в лаборатории. Никто меня не видел, и никто ко мне не входил, даже доктор Дженни, возможно, из-за несчастья с миссис Доорн и скопившейся в результате этого работы. Обычно доктор Дженни заходит в лабораторию каждое утро… Пожалуй, – задумчиво закончил он, – это все.