Джон Диксон Карр - Табакерка императора

Когда Ева Нил подала на развод с Недом Этвудом, он не стал опротестовывать иск. И хотя поводом для обвинения послужила измена Неда с известной теннисисткой, это вызвало куда меньше шума, чем ожидала Ева.

Так как они поженились в Париже, в американской церкви на авеню Георга V в Англии развод считался законным. В английской прессе о нем появилась лишь пара строк. Ева и Нед жили в Ла-Банделетт — «Ленточке», премилом местечке с полоской серебристого пляжа, в те мирные дни, возможно, самым модном приморском курорте во Франции, и у них оставалось не так много связей с Лондоном. Замечание тут, усмешка там — и дело казалось закрытым.

Но для Евы куда унизительнее было разводиться, чем быть разведенной.

Несомненно, это было ужасно. Последствия нервного напряжения превратили ее легкий и беспечный характер почти в истеричный. К тому же ей пришлось сражаться с вердиктом, который общество вынесло ее злополучной внешности.

— Дорогая, — говорила одна женщина, — каждая, кто выходит замуж за Неда Этвуда, должна знать, чего ей следует ожидать.

— А ты уверена, — отвечала другая, — что виновна только одна сторона? Посмотри на ее фотографию!

Тогда Еве было двадцать восемь лет. В девятнадцать она унаследовала состояние от отца, владевшего несколькими бумагопрядильнями в Ланкашире и раздувавшегося от гордости собственной дочерью. В двадцать пять Ева вышла за Неда Этвуда, потому что а) он был красив, б) она была одинока и в) он всерьез угрожал самоубийством в случае отказа.

Будучи добродушной и доверчивой, Ева обладала внешностью женщины, на счету которой сотни разбитых сердец. Она была стройной, довольно высокой и располагала фигурой, которой уверенная рука художника легко могла придать сходство с фигурой Цирцеи.[1] У нее были светло-каштановые волосы, длинные и волнистые, как руно, причесанные по эдвардианской моде. Бело-розовая кожа, серые глаза и полуулыбка довершали иллюзию. На французов все это производило особенно яркое впечатление. Даже у судьи, удовлетворившего иск о разводе, казалось, возникли какие-то подозрения.

Во Франции закон предписывал супругам перед разводом встретиться лицом к лицу в приватной обстановке, дабы судья мог убедиться, что разногласия невозможно уладить. Ева навсегда запомнила теплое апрельское утро в комнатах судьи в Версале, полное волшебства, которым всегда овеян весенний Париж.

Судья — суетливый человечек с бакенбардами — был вполне искренен, но его поведение выглядело в высшей степени театральным.

— Мадам! Месье! — восклицал он. — Умоляю вас подумать, пока еще не слишком поздно!

Что касается Неда Этвуда…

Можно было поклясться, что масло не растаяло бы у него во рту. Его знаменитый шарм, который Ева ощущала даже теперь, словно освещал и без того залитую солнцем комнату, не уменьшаясь даже от похмелья. Выражение обиды и раскаяния внушало доверие. Светловолосый и голубоглазый, вечно юный, несмотря на приближающееся сорокалетие, он стоял у окна, являя собой картину напряженного внимания. Ева не могла не признать, что Нед чертовски привлекателен, — это и служило причиной всех его неприятностей.

— Могу ли я привести какие-нибудь доводы в пользу сохранения брака? — взывал судья.

— Нет, — ответила Ева. — Пожалуйста, не надо!

— Если бы я мог хотя бы убедить мадам и месье подумать…

— Меня вам незачем убеждать, — хриплым голосом произнес Нед. — Я никогда не желал развода.

Маленький судья повернулся к нему, словно став выше ростом:

— Молчите, месье! Это вы во всем виноваты! Вы должны просить у мадам прощения!

— Я и прошу! — быстро отозвался Нед. — Если хотите, попрошу на коленях.

И он подошел к Еве, покуда судья с надеждой поглаживал бакенбарды. Нед был не только привлекателен, но и очень умен. Внезапно Ева с испугом подумала, сможет ли она когда-нибудь освободиться от него?

— Соответчицей в этом деле, — продолжал судья, исподтишка заглядывая в свои записи, — является мадам Булмер-Смит…

— Ева, она ничего для меня не значит! Клянусь тебе!

— Разве мы не обсудили все это раньше? — устало промолвила Ева.

— Бетси Булмер-Смит — корова и шлюха! Не знаю, что на меня нашло. Если ты ревнуешь к ней…

— Я к ней не ревную. Но ответь: ты мог бы прижечь ей руку сигаретой просто со злости и чтобы посмотреть, как она на это прореагирует?

Лицо Неда выражало чисто детскую обиду и беспомощность.

— Неужели ты это против меня затаила?

— Ничего я против тебя не затаила, Нед. Я просто хочу с этим покончить.

— Я был пьян. Я не знал, что делаю.

— Нед, давай не будем спорить. Я же сказала тебе, что это не имеет значения.

— Тогда почему ты ко мне так несправедлива?

Ева сидела у большого стола с внушительного вида чернильницей. Нед положил ладонь на ее руку. Они говорили по-английски, а этот язык не понимал маленький судья.

Кашлянув, он отвернулся и стал демонстрировать усиленный интерес к картине, висевшей над книжным шкафом. Рука Неда сжала пальцы Евы, которая внезапно подумала, не могут ли ее принудить вернуться к мужу.

В каком-то смысле Нед говорил правду, При всем его уме и очаровании он не осознавал свою жестокость, словно маленький мальчик.

Жестокость — даже полукомическая «душевная» жестокость, которую Ева всегда презирала как ханжеский трюк, — могла бы послужить основанием для развода. Но обвинение в адюльтере было быстрой и эффективной мерой. Его оказалось достаточно. В семейной жизни с Недом были эпизоды, в которых Ева не стала бы признаваться даже под угрозой смерти.

— Брак, — произнес судья, обращаясь к картине над шкафом, — единственное счастливое состояние для мужчины и женщины.

— Ты дашь мне еще один шанс, Ева? — спросил Нед.

Один психолог как-то сказал Еве на вечеринке, что она больше любого из его пациентов поддается внушению. Но в ситуации с Недом она оказалась недостаточно внушаемой.

Прикосновение Неда оставило ее равнодушной и даже вызвало негативную реакцию. Конечно, он по-своему любил ее. На какой-то момент Еву одолело искушение ответить «да» и избавиться от всей суеты. Но согласиться только из слабости и стремления избежать лишних хлопот означало бы возвращение к Неду, его друзьям и тому существованию, при котором постоянно чувствуешь себя в грязной одежде. Ева не знала, смеяться ей, глядя на бакенбарды судьи, или разрыдаться.

— Очень сожалею, — ответила она и поднялась.

Судья повернулся с проблеском надежды на лице:

— Мадам говорит…

— Нет. Это не сработало, — сказал Нед.

На секунду Ева испугалась, что он что-нибудь разобьет, как часто делал во время ссор. Но даже если у него было такое желание, то оно прошло. Нед стоял, глядя на нее и позвякивая монетами в кармане. Он улыбался, демонстрируя крепкие зубы. В уголках его глаз обозначились крошечные морщинки.

— Ты все ещё влюблена в меня, — заявил Нед с наивной уверенностью, свидетельствующей, что он и сам верит произнесенному.

Ева подобрала со стола сумочку.

— И более того, я намерен доказать это тебе, — добавил Нед. При виде выражения ее лица он улыбнулся еще шире. — О, не теперь! Тебе нужно время, чтобы остыть или, напротив, разогреться. Но когда я вернусь…

Он не вернулся.

Решив выбить оружие из рук соседей, но в то же время опасаясь, что они скажут, Ева осталась в Ла-Банделетт. Но ей незачем было беспокоиться. Никого не волновало то, что происходит на вилле «Мирамар» по рю дез Анж. Над местечками типа Ла-Банделетт — которые живут только ради краткого курортного сезона, а также английских и американских визитеров, проигрывающих деньги в казино, — царил вакуум любопытства. На рю дез Анж Ева никого не знала и никто не знал ее.

С приближением лета все больше народу стекалось в Ла-Банделетт, чьи разноцветные домики с фронтонами напоминали город в фильмах Уолта Диснея. Воздух был напоен ароматом сосен, открытые экипажи тарахтели по широким улицам. Неподалеку от казино располагались два больших отеля, «Донжон» и «Бретань», с яркими навесами и торчащими на фоне неба псевдоготическими башенками.

Ева держалась подальше от казино и баров. После полной напряжения и головной боли жизни с Недом Этвудом она нервничала и скучала — это было опасным сочетанием. Еве было одиноко, но она сторонилась компаний. Иногда она играла в гольф — рано утром, когда на поле еще никого не было, — или ездила верхом среди песчаных дюн у моря.

А потом Ева встретила Тоби Лоза.

Семейство Лоз тоже проживало на рю дез Анж прямо напротив нее. Белые и розовые дома стояли среди маленьких, обнесенных оградой садиков на короткой улочке, настолько узкой, что можно было заглядывать в окна на другой стороне. Это вызывало беспокойные мысли.

Во время жизни с Недом Ева несколько раз замечала людей, живущих напротив. Пожилой мужчина — он оказался сэром Морисом Лозом, отцом Тоби — один или два раза посмотрел на них строго и словно озадаченно. Его аскетичное, но добродушное лицо запечатлелось в памяти Евы. В том же доме жили рыжеволосая девушка и веселая пожилая женщина. Но самого Тоби Ева никогда не видела вплоть до того утра на поле для гольфа.

Приближалась середина июня. Утро выдалось жарким и безветренным. Большинство обитателей Ла-Банделетт еще не проснулись. Метки и зеленые дорожки для мяча все еще поблескивали росой; ряды сосен, заслоняющие море, казались погруженными в молчание. Ева не была в ударе и попала мячом в песчаную ловушку, приближаясь к третьей лунке.

Чувствуя себя скверно после бессонной ночи, Ева сняла с плеча сумку для гольфа и бросила ее наземь. Ей казалось, что она ненавидит эту игру. Присев на край песочной ловушки, Ева уставилась на поле. Она все еще смотрела на него, когда в воздухе просвистел мяч, упал в траву возле лунки, откатился в сторону и свалился в песок рядом с ее мячом.