И еще одна история взволновала миссис Хендерсон, в особенности тем, что ее никто не смог объяснить. Марк Деспард, племянник старого Майлза, рассказал о ней Стивенсу как о забавном видении, однако нельзя было не заметить также и его некоторой озабоченности.

После смерти Майлза Стивенс видел Марка лишь один раз. Майлз умер в ночь со среды на четверг, с 12 на 13 апреля. Стивенс очень хорошо запомнил дату, потому что они с Мэри провели ту ночь в Криспене, хотя обычно редко жили там в будние дни. Утром они отправились в Нью-Йорк, не подозревая о трагедии, и узнали о ней только из газет. В субботу, вернувшись в Криспен на уикэнд, они нанесли визит в Деспард Парк, чтобы выразить соболезнование, но на похоронах не присутствовали, так как Мэри испытывала непреодолимый ужас перед смертью. Стивенс повстречал Марка на следующий день вечером на Кингс-авеню.

– У миссис Хендерсон, – сказал Марк, посмеиваясь, – бывают видения. Трудно со всей определенностью судить об их природе, потому что она лишь туманно намекала на них двум священникам. Однако, по ее словам, ночью, когда скончался дядя Майлз, в его комнате была женщина, разговаривавшая с ним.

– Женщина?

– Миссис Хендерсон говорила о женщине, «одетой в старинное платье». Заметьте, что это возможно, потому что именно в тот вечер Люси, Эдит и я сам отправились на бал-маскарад. Люси была в костюме мадам Монтеспан, а Эдит, я полагаю, в костюме Флоренс Найтингейл. У меня было великолепное окружение – жена, переодетая великой куртизанкой, и сестра, в костюме знаменитой сестры милосердия! Но, тем не менее, все это кажется невероятным, так как дядя Майлз, хотя и слыл милым человеком, но жил отшельником и в свою комнату не разрешал входить никому. Он даже не позволял, чтобы ему приносили еду. Когда он заболел и мы поселили в смежной комнате сиделку, он устроил дьявольский скандал. У нас была уйма неприятностей, прежде чем мы надоумили его запирать дверь, чтобы сиделка не могла в любой момент войти в его комнату. Именно поэтому видение миссис Хендерсон, каким бы правдоподобным оно ни выглядело, кажется мне маловероятным.

Стивенс не понял, что же в таком случае беспокоит Марка Деспарда.

– Но… я не вижу здесь ничего странного. Вы расспросили об этом Люси и Эдит? А впрочем, раз никто не мог войти в комнату вашего дяди, каким же образом миссис Хендерсон сумела заметить в ней женщину?

– Миссис Хендерсон уверяет, что разглядела ее через стеклянную дверь, выходящую на веранду. Обычно эта дверь занавешена. Нет, я не говорил об этом ни с Люси, ни с Эдит… – Марк заколебался, потом продолжил с нервным смешком: – Я не говорил с ними об этом, потому что это лишь часть видения миссис Хендерсон, которое мне очень не нравится. По ее мнению, эта женщина в старинном наряде, поговорив недолго с дядей, повернулась и вышла из комнаты через несуществующую дверь!

– История с призраками? – перебил его Стивенс.

– Я имею в виду, – уточнил Марк, – дверь, которая была замурована лет двести назад. До сих пор призраки в Деспард Парке не появлялись. Может это и наивно, но я считаю, что лучше как-нибудь обходиться без них, если хочешь принимать у себя друзей. Нет, я скорее думаю, у миссис Хендерсон в голове что-то помутилось.

Сказав это, он исчез в сгущавшихся сумерках…

Хотя эти два события не были никак связаны друг с другом, Стивенс, сидя в своем купе, попытался сопоставить информацию Марка с тем разговором, что состоялся у него с Морли в редакции… Писатель, живущий в уединении, страстно желает видеть свою фотографию на обложках книг, хотя слывет абсолютно нетщеславным. Миллионер Майлз Деспард, также живший в уединении и умерший от гастроэнтерита, под подушкой у которого находят обрывок веревки с девятью узлами. И, наконец, женщина в старинном костюме непонятных времен, покидающая комнату через замурованную два столетия назад дверь. Интересно, удалось ли бы какому-нибудь автору с буйной фантазией, соединив все эти факты соответствующим образом, написать роман?

Однако у самого Стивенса события эти в сюжет не складывались, и он кончил тем, что выудил наконец рукопись Кросса из портфеля. Она выглядела довольно объемистой и тщательно сложенной. Фотографии и рисунки были приколоты к листам скрепками, а все главы сшиты по отдельности металлическими скобками. Пробежав содержание, Стивенс раскрыл рукопись на первой странице и… чуть не выронил папку из рук.

Он увидел старую, но очень отчетливую фотографию, под которой прочел слова: «Мари Д'Обрэй. Гильотинирована за убийство в 1861 году». Это была фотография жены Стивенса.

Глава II

Тут не было ошибки или случайного совпадения. Имя под фотографией было именем его жены: Мари Д'Обрэй. И черты лица были ее, застывшие в том выражении, которое так хорошо знал Стивенс. Женщина, казненная семьдесят лет назад, без сомнения была родственницей его жены, ее бабкой, если иметь в виду дату смерти и удивительное сходство. В углу губ ее темнела такая же родинка, как и у Мэри, и она носила странный браслет, который Стивенс сотни раз видел на руке своей жены. Вероятность увидеть книгу издательства, в котором он работает, с фотографией собственной жены в роли знаменитой отравительницы Стивенсу показалась неприятной. Не потому ли Морли просил его зайти к нему в понедельник утром?.. Нет, конечно, нет… Но все же…

Стивенс открепил фотографию, чтобы получше рассмотреть ее, и испытал странное ощущение – такое же, какое испытывал всегда при виде Мэри! Фотография была наклеена на плотный картон, и время местами пожелтило ее. На обороте можно было прочесть фамилию и адрес фотографа: «Перрише и сын, 12, улица Жан-Гужон, Париж (округ 8-ой)». Ниже чернилами, которые превратились теперь в коричневые, кто-то вывел: «Моей дорогой, дорогой Мари. Луи Динар, 6-е января 1858 г.» Возлюбленный или муж?

Снятая по бедра на фоне нарисованных деревьев, она стояла в неловкой позе, будто заваливаясь на сторону, и не падала лишь потому, что опиралась рукой на маленький круглый столик, целомудренно задрапированный кружевной скатертью. Ее платье с поднятым воротником, казалось, было сделано из темной тафты с шелковистыми отблесками, и голову она держала слегка откинутой назад.

Ее русые волосы были уложены несовременно, но сходство с Мэри было поразительным. Женщина стояла лицом к объективу и смотрела куда-то дальше, за него. Светлые глаза с тяжелыми веками были наполнены тем выражением, которое Стивенс называл у Мэри «ее вдохновенным взглядом». Губы были полуоткрыты в легкой улыбке, и, несмотря на платье, скатерть и нарисованный холст, которые придавали фотокарточке несколько слащавый оттенок, вид у женщины был очень одухотворенным.

Взволнованный Стивенс опустил глаза на подпись: «Гильотинирована за убийство». Случай был удивительным.

Стивенс многое бы отдал, чтобы в конце концов все оказалось розыгрышем, однако он догадывался, что это не так… Хотя, в конце концов, если это и в самом деле был снимок бабки Мэри, то в сходстве, каким бы редкостным оно ни казалось, не было ничего странного. Она была казнена? Возможно! Но что было потом, после ее смерти?

Хотя Стивенсы и были женаты уже целых три года, он мало что знал о своей жене, да и никогда не интересовался, особенно ее прошлым. Ему известно было, что Мэри родом из Канады и что жила она там в старинном доме, похожем на Деспард Парк. Они поженились через две недели после знакомства, повстречавшись в Париже самым романтичным образом, во дворе старой гостиницы, совершенно пустынном, поблизости от улицы Сент-Антуан. Стивенс забыл название улицы, где находилась гостиница…

Он тогда направился в тот квартал по совету своего друга Вельдена, преподавателя английского языка, увлекавшегося криминальными процессами. Вельден сказал Стивенсу:

– Вы будете этим летом в Париже? Прекрасно! Если вы действительно интересуетесь детективными историями, отправляйтесь по такому-то адресу.

– И что я там увижу?

– Возможно, вы даже встретите там кого-нибудь, кто поведает вам много интересного. Посмотрим, насколько вы удачливы.

Стивенсу не повезло – он никого не встретил, а общаясь в дальнейшем с Вельденом, никогда больше не возвращался к этому разговору, но он нашел там Мэри, случайно оказавшуюся на той же самой улице. Мэри сказала тогда, что ничего не знает о месте, в котором она очутилась. Увидев за подворотней старинный двор, она лишь из любопытства вошла. Стивенс обнаружил ее сидящей на краю фонтана, в центре двора, между древними каменными плитами которого пробивалась трава. С трех сторон ее окружали балюстрады балконов и старинные барельефы на стенах. Она тогда была удивлена, что он обратился к ней, как к иностранке – по-английски. Почему Мэри ему ни в чем не призналась? Дом этот, вероятно, был тем самым, где Мари Д'Обрэй жила в 1858 году. Затем семья скорее всего вынуждена была эмигрировать в Канаду, и Мэри, подталкиваемая любопытством, посетила места, где жила печально знаменитая бабушка. Ее собственная жизнь до того времени, по всей видимости, была очень тусклой, если судить по письмам, которые она получала время от времени от кузена Мэчина и тетушки Чоуз. Иногда Мэри рассказывала Стивенсу какую-нибудь семейную историю, но он никогда не придавал этим рассказам большого значения. Поразмыслив обо всем этом, Стивенс решил, что, пожалуй, в характере Мэри было довольно много странностей. Почему, например, она не могла выносить одного только вида самой обыкновенной воронки?

Стивенсу показалось, что Мари Д'Обрэй № 1 усмехается, глядя на него с фотокарточки. Почему бы не прочитать главу о ней?

Мистер Кросс, дав своему произведению степенное название, сразу же, казалось, постарался взять реванш в наименованиях глав. Правда, первое из них звучало не совсем удобоваримо: «Дело о неумершей любовнице».

«Мышьяк, – начинает Кросс одно из своих характерных неожиданных рассуждений, – был прозван ядом глупцов. Но вряд ли можно было найти определение более неподходящее, чем это!» – Таково мнение мистера Генри Т. Ф. Родса, главного редактора «Кемикл Пректишнэр», разделяемое, кстати, доктором Эдмоном Локаром, директором полицейской лаборатории в Лионе. Мистер Родс продолжает: «Мышьяк – это не яд глупцов, и неверно считать, что его популярность вызвана отсутствием у преступников воображения. Отравитель редко бывает глуп или лишен фантазии, как раз наоборот. И если мышьяк еще так часто используется, так это потому, что он остается наиболее надежным ядом. С одной стороны, медику трудно диагностировать отравление мышьяком, если у него нет причин этого подозревать. К тому же, если яд дается в искусно определенных дозах, он провоцирует симптомы, схожие с симптомами гастроэнтерита…».