Шарлотта Скурас мне поверила. Не знаю почему, но поверила. Пока она сдирала мою самодельную повязку и со знанием дела меняла ее на другую, процесс, который я перенес с выдающейся стойкостью, потому что не хотел разрушить в ее глазах светлый образ мужественного секретного агента, заорав во все горло от боли, я ей рассказал все по порядку, и она несомненно поверила мне без лишних вопросов. Я поблагодарил ее за повязку и доверие. Она улыбнулась.

Шесть часов спустя, за двадцать минут до 11.00 вечера — срока нашего отплытия на «Файеркресте», она больше не улыбалась. Она смотрела на меня так, как смотрят женщины, которые что-то задумали, но видят, что ничего из этого не получается. Взгляд далекий от восхищения, должен прямо сказать.

— Прости, Шарлотта,— сказал я.— Мне действительно жаль, но ничего не получится. Ты не пойдешь с нами. Это окончательное решение.— Она была одета в черные брюки и свитер, как человек, который собирается — или собирался — отправиться с нами на ночную прогулку.— Это не будет пикник на Темзе. Вспомни, что ты сама говорила сегодня утром. Будет стрельба. Думаешь, мне хочется, чтобы тебя убили?

— Я останусь внизу,— умоляюще сказала она.— Я не буду лезть на рожон. Пожалуйста, Филип, разреши мне поехать.

— Нет.

— Ты же сказал, что для меня на все готов. Помнишь?

— Не передергивай. Я готов на все, чтобы помочь тебе, вот что имелось в виду. А не подставлять тебя под пули. Кого угодно, только не тебя.

— Только не меня? Ты так ко мне относишься?

Я кивнул.

— Я для тебя так много значу?

Я снова кивнул. Она пристально посмотрела на меня, в широко раскрытых глазах — немой вопрос, губы слегка шевелятся, как будто она хочет сказать что-то, но не решается. Потом она делает шаг вперед, взмахивает руками в стороны и обхватывает меня за шею, пытаясь сломать ее. По крайней мере, такое у меня возникло ощущение, следы от работы покойника Куинна еще не прошли окончательно. На самом деле, конечно, все было не так. Она повисла на мне так, как будто прощалась со мной навеки. Может быть, она ведьма или ясновидящая. Может, она видит старого Калверта, болтающегося лицом вниз в мрачных водах пещеры на Дабб Сгейр. Как только я подумал об этом, то сам представил себе подобное зрелище. Ничего привлекательного, скажу честно. Мне почему-то стало трудно дышать, когда она вдруг отпустила меня и почти вытолкала из комнаты, закрыв за мной дверь. Я услышал, как ключ повернулся в замке.

— Наши друзья дома,— сказал Тим Хатчинсон. Мы подошли сначала к югу от Дабб Сгейра, почти к южным берегам Лох Хурон, и теперь, на приливной волне, с выключенными двигателями, нас сносило в северо-западном направлении мимо неприметной рукотворной гавани Дабб Сгейра.— Ты был прав, Калверт. Они готовятся к ночному путешествию.

— Калверт у нас всегда прав,— сказал дядюшка Артур тоном «моя школа».— Что теперь, малыш?

Туман немного рассеялся, обеспечив видимость на сотню ярдов. Я посмотрел на Т-образную полоску света, пробивающегося между створками ворот ангара, неплотно прилегающих друг к другу и к верхней перекладине ворот.

— Пора,— сказал я. Повернулся к Хатчинсону.— У нас от борта до борта пятнадцать футов. Ворота в ширину не больше двадцати. Никаких маяков и ориентиров на них нет. Приливная волна идет со скоростью четыре узла. Ты действительно думаешь, что это воз-можно— проскочить через ворота на этой скорости и снести засовы, не врезавшись в скалы по дороге?

— Существует только один способ в этом убедиться.— Он включил стартер, и прогретый двигатель мгновенно завелся, чуть слышно заурчав. Он отвел корабль к югу на малых оборотах на два кабельтовых, отошел немного к западу, развернулся на север, перевел рычаг хода в крайнее положение и закурил сигару. Тим Хатчинсон приготовился действовать. В свете спички смуглое лицо было спокойным и задумчивым, не больше.

Более минуты ничего не было видно. Только тьма и проносящиеся мимо бортов клочки тумана. Хатчинсон держал курс, на несколько градусов отклонившись к западу от северного направления с учетом приливной волны. Внезапно мы все увидели чуть справа по курсу, как и должно было быть с коррекцией на прилив, большую светящуюся букву «Т», несущуюся прямо на нас из темноты. Я взял в руки автомат, открыл левую дверь рубки и встал в дверном проеме: в левой руке автомат, правая рука на ручке двери, одна нога — на палубе, вторая — в рубке. Дядюшка Артур, я знал, занял такую же позицию с правой стороны. Мы старались держаться как можно крепче. Если «Файеркрест» вдруг остановится, то это произойдет очень резко.

За сорок ярдов до ворот Хатчинсон сбросил обороты и слегка повернул штурвал влево. Светящаяся буква «Т» оказалась теперь еще правее, чем раньше, но на одной линии с нами и темной полоской воды к западу от фосфоресцирующей пенящейся белизны в том месте, где приливная волна разбивалась об уступ восточного волнореза. Еще через двадцать ярдов он снова включил полный ход. Теперь мы шли в том направлении, где должен был находиться невидимый пока западный волнорез. Мы отвернули от ворот слишком далеко влево, и было невозможно проскочить через них, не разбив правый борт в щепы. Вдруг Хатчинсон резко повернул штурвал вправо, туда же, куда нас сносила приливная волна, и мы проскочили в ворота строго по центру так чисто, что драгоценная краска дядюшки Артура совсем не пострадала. Хатчинсон перед входом в ворота перевел рычаг хода в нейтральное положение. Я мысленно спросил себя: интересно, а если бы я всю оставшуюся жизнь тренировался, удалось бы мне совершить подобный маневр? Ответ был совершенно ясен: не удалось бы.

Я предупредил Хатчинсона, что причальные кнехты находятся в правом углу ангара и водолазный катер должен скорее всего находиться там. Поэтому при входе в ангар Хатчинсон чуть повернул руль влево и тут же включил задний ход. В наши планы не входило врезаться по инерции в стену ангара и благополучно пойти ко дну.

Сам вход в ангар прошел не так гладко, как хотелось бы. Чисто с эстетической точки зрения. Ворота, вместо того чтобы раскрыться посередине, слетели с петель, и мы потащили их перед собой с жутким грохотом. Это помогло нам немного сбросить скорость. Алюминиевая фок-мачта, с встроенной потайной телескопической антенной — гордостью дядюшки Артура, задев за поперечную перекладину ворот, с диким скрежетом наклонилась и чуть не вырвала с корнем палубную надстройку, пока не обломилась. Это притормозило нас еще немного. Винт, с ревом крутящийся в обратном направлении, тоже снижал скорость, но мы шли еще довольно лихо, когда с грохотом ломающегося дерева, частично из-за нашей обшивки, но в основном из-за ворот, разлетевшихся вдребезги, под визг трущихся резиновых кранцев, мы наконец резко остановились, вклинившись намертво между левым бортом водолазного катера и левой стеной ангара» На душе дядюшки Артура появилось не меньше царапин, чем на обшивке его возлюбленного «Файеркреста». Хатчинсон дал малый вперед, чтобы закрепить наше положение, и включил пятидюймовый прожектор. Не столько для того, чтобы осветить и так достаточно ярко освещенное помещение, сколько для того, чтобы ослепить стоящих на берегу людей. Я вышел на палубу с автоматом наперевес.

Перед нашими глазами предстала сцена бурной деятельности. Работа кипела, как любят говорить некоторые газетчики. Выражаясь точнее, она кипела вплоть до нашего появления. Теперь же все застыли в самых неожиданных позах. Справа, из открытого трюма водолазного катера, на нас с изумлением уставились трое. Катер представлял собой типичное судно среднего класса, сорока пяти футов в длину, почти таких же габаритов, как «Красотка». Двое людей на палубе застыли согнувшись в тот момент, когда передавали ящик в трюм. Еще двое стояли рядом. Один поднял руки вверх, чтобы принять очередной ящик, спускающийся сверху на палубу на крюке погрузочного крана. Этот раскачивающийся ящик был единственным двигающимся предметом во всем помещении. Человек за рычагами лебедки, чрезвычайно похожий на мнимого таможенника по фамилии Томас, застыл, прижав один рычаг к груди и отведя второй вперед на вытянутой руке, как будто двадцать столетий назад на него низверглась лава Везувия, после чего он окаменел навеки. Остальные стояли согнувшись на причале, взявшись за канат, привязанный к внушительному ящику, который поднимали из-под воды двое аквалангистов. Когда надо было что-то спрятать, они мыслили без фантазии. Слева стоял капитан Имри, видимо, наблюдая за работой. Рядом с ним его хозяева — Лаворски и Доллманн. Это был большой день, кульминация их усилий, нельзя было упустить малейшую деталь.

Имри, Лаворски и Доллманн были моими людьми. Я прошел вперед, приподняв автомат так, чтобы они его видели.

— Подойдите ближе,— сказал я.— Да, вы трое. Капитан Имри, скажите своим людям, что если кто-ни-будь из них шевельнется или выкинет какой-нибудь фокус, я убью вас троих. Четверых ваших я уже прикончил. Ничего не случится, если я удвою эту цифру. По новым законам вы получите всего по пятнадцать лет. Для преступников-убийц этого недостаточно. Я бы предпочел, чтобы вы здесь подохли. Вы меня понимаете, капитан Имри?

— Я вас понял.— Глухой голос звучал низко и мрачно.— Вы сегодня убили Куинна.

— Он заслужил смерть.

— Надо было ему убить тебя тогда на «Нантвилле»,— сказал Имри.— Тогда ничего бы этого не было.

— Сейчас вы по одному подниметесь к нам на борт,— сказал я.— Вы, капитан Имри, как самый опасный из всех, пойдете первым, за вами Лаворски, потом...

— Ни с места. Попрошу без глупостей.— Голос, прозвучавший у меня за спиной, был абсолютно лишен зловещих интонаций, но упершееся в спину дуло было убедительней слов.— Хорошо. Теперь сделай шаг вперед и опусти правую руку.

Я сделал шаг вперед и отпустил автомат правой рукой. Теперь он повис в левой, которой я держал его за дуло.

— Положи автомат на палубу.

Как дубинка он мне все равно вряд ли пригодится, поэтому я положил его на палубу. Мне уже приходилось попадать в подобные ситуации, раз или два в жизни, и чтобы показать свой истинный профессионализм, я поднял руки и медленно повернулся кругом.