— Хорошо,— теперь она успокоилась.— Но вы кое-что упустили.

— Я известный старый раззява. Что именно?

— Гарри. Его не окажется на месте, хотя он должен быть. Нельзя же допустить, чтобы он заговорил.

— Гарри недосчитаются, как и наружного часового. Я его слегка пристукнул по дороге.— Глаза у нее снова широко раскрылись, и брови поползли вверх, но я вытянул руку, закатал рукав до локтя, взял в другую руку бритву, которую она мне принесла, и сделал чуть ниже локтя надрез. Не слишком глубокий. Я не хотел, чтобы вся кровь вылилась, мне было достаточно только того количества, чтобы можно было смазать клинок штыка с двух сторон на три дюйма длиной. Я вручил Сьюзен моток пластыря, и она без лишних слов заклеила надрез. Я опустил рукав, и мы двинулись вперед: Сьюзен с бутылкой виски и фонарем в руках, за ней я с винтовкой, погоняя перед собой Гарри. Очутившись в зале, я снова запер дверь при помощи той же отмычки.

Дождь прекратился, да и ветер утих, но туман стал еще гуще и сильно похолодало. Шотландское бабье лето было в полном разгаре. Мы прошли через внутренний двор к тому месту, где я оставил винтовку со штыком на земле. Со стекла фонаря я содрал лейкопластырь, и он светил теперь без помех, но говорить мы все-таки старались вполголоса. Тот парень, который нес ночную вахту на стенах замка, не увидит ничего дальше пяти ярдов даже в самый лучший на свете ночной бинокль в таких условиях, но звук распространяется в густом тумане совершенно непредсказуемым образом. Он может быть приглушен, смазан, а может неожиданно прозвучать с необычайной ясностью. Пока не наступило время, когда можно было бы пренебрегать предосторожностями.

Я увидел винтовку и предложил Гарри улечься на землю лицом вниз. Если бы я оставил его на ногах, у него могла возникнуть идея столкнуть меня с обрыва. Я взрыхлил землю вокруг каблуком и носком ботинка, для верности сделал еще несколько бороздок прикладом винтовки, потом воткнул штык винтовки часового в землю, так чтобы сама винтовка торчала под небольшим углом к вертикали, положил рядом винтовку Гарри с окровавленным штыком, позаботившись о том, чтобы клинок не соприкасался с мокрой травой и кровь не могла сойти с него, вылил половину бутылки виски на землю и аккуратно положил бутылку, в которой осталось совсем немного виски, рядом с одной из винтовок, у края обрыва.

— Что здесь произошло, как вам кажется? — спросил я у Сьюзен.

— Все очевидно. Между ними произошла пьяная драка, и они оба, поскользнувшись на мокрой траве, сорвались с обрыва.

— А что вы слышали?

— О! Я слышала, как двое людей кричали в зале. Тогда я вышла на лестничную площадку и поняла, что они ругаются. Услышала, как один из них велит Гарри вернуться на свой пост, а Гарри, в свою очередь, отказывается, говоря, что должен устроить одно важное дело. Я скажу, что оба они были пьяны и я не могу повторить все то, что они говорили. Последнее, что слышала, это была ругань, доносившаяся со двора.

— Хорошая девочка. Так оно и было.

Она прошла вместе с нами до того места, где я оставил часового. Он продолжал дышать. Я потратил почти всю оставшуюся веревку, чтобы связать их вместе, как альпинистов в связке, и взял свободный конец веревки в руку. С завязанными за спиной руками им будет трудно удержать равновесие на крутой тропинке, ведущей к причалу. Если кто-нибудь соскользнет или споткнется, у меня будет возможность вытянуть его снова на дорогу. Привязываться к веревке третьим, как положено альпинистам, я не собирался. Если у них возникнет бредовая идея броситься в бездну, пусть делают это без меня.

— Спасибо, Сьюзен. Вы мне очень помогли, не пейте больше на ночь эти таблетки. Им покажется весьма странным, если вы проспите до полудня.

— Я бы хотела, чтобы полдень скорее наступил. Я не подведу вас, мистер Калверт. Все будет хорошо, правда?

— Конечно.

Она помолчала, потом сказала:

— Вы ведь могли спихнуть этих двоих с обрыва, если бы захотели. Но вы этого не сделали. Вы могли бы надрезать руку Гарри, а не свою. Простите все, что я наговорила, мистер Калверт. О том, какой вы жуткий и ужасный человек. Вы исполняете свой долг.— Опять пауза.— Мне кажется, что вы замечательный человек.

— В конце концов справедливость всегда торжествует,— сказал я. Но я говорил сам с собой, она уже растворилась в тумане. Мне очень хотелось соответствовать ее словам, но чувствовал я себя совсем не замечательно. Меня донимала усталость и не отпускала гнетущая мысль о том, что, как ни планируй, всего не предугадаешь. Да я бы сам не поставил и ломаного гроша на успех того, что должно случиться в ближайшие двадцать четыре часа. Усталость и тоска отошли на второй план, когда мне пришлось пинками заставить пленников подняться на ноги.

Мы стали медленно спускаться по осыпающейся крутой тропинке, растянувшись в цепочку, которую замыкал я с фонарем в левой руке и концом веревки в правой. По пути мне пришла в голову мысль: действительно, почему я не порезал руку Гарри вместо своей? Было бы куда правдоподобней: кровь самого Гарри на его же штыке.

— Приятно провел время, надеюсь? — галантно осведомился Хатчинсон.

— Скучно не было. Тебе бы самому понравилось.— Я следил за тем, как Хатчинсон вел «Файеркрест» в темноте и тумане.— Открой мне профессиональную тайну. Как тебе удалось найти обратную дорогу к причалу этой ночью? Туман стал в два раза гуще, чем когда я высаживался. Тебе пришлось болтаться в открытом море, без береговых ориентиров, учитывая волны, прилив, туман, подводные течения, и, тем не менее, точно в условленное время ты подгоняешь корабль прямо к причалу. Это просто невозможно.

— Это настоящая вершина навигационного искусства,— торжественно произнес Хатчинсон.— Существуют такие вещи, как лоции, Калверт. И если ты посмотришь внимательно на крупномасштабную лоцию этого района, то обнаружишь подводную гряду, глубина над которой не больше восьми футов. Расположена она в полутора кабельтовых к западу от этого старого причала. Я просто поплыл строго навстречу волне и ветру, дождался, когда глубиномер покажет, что я нахожусь непосредственно над грядой, и бросил верный якорь. В назначенный час великий навигатор поднимает якорь и дает возможность волне и ветру подвести его обратно к берегу. На такое далеко не каждый способен, это уж точно.

— Я глубоко разочарован, ты все испортил. Наверное, ты пользовался таким же приемом, когда мы плыли сюда?

— Не совсем, но похожим. Только в тот раз мне пришлось воспользоваться пятью подводными скалами и впадинами. Вот и все мои секреты. Куда теперь?

— А разве дядюшка Артур не сказал?

— Ты недооцениваешь дядюшку Артура. Он утверждает, что никогда не вмешивается в твои дела во время...— как это он сказал?—...завершающей фазы операции. Я готовлю план, говорит он, я руковожу, а Калверт завершает операцию.

— Иногда он ведет себя прилично,— согласился я.

— За этот час он рассказал мне кое-что из твоей практики. Я должен гордиться, что оказался рядом с таким человеком.

— Принимая во внимание четыреста тысяч монет или по идейным соображениям?

— Не принимая во внимание «монеты», как ты изволил выразиться. Куда плывем?

— Домой. Если сумеешь найти дорогу вслепую.

— На Крейгмор? Найдем дорогу.— Он затянулся сигарой и поднес ее горящий конец к глазам.— Думаю, пора с ней расстаться. А то из-за дыма мне уже окна рубки не видно, не говоря о том, что за окном. Дядюшка Артур отдыхает?

— Дядюшка Артур допрашивает пленников.

— Мне кажется, он от них немногого добьется.

— Мне тоже так кажется. Они очень расстроены.

— Прыгнуть с причала на палубу было действительно непросто. Особенно, когда у тебя руки за спиной связаны, а палубу качает.

— Одна сломанная коленка и одна рука,— сказал я.— Могло быть куда хуже. Они могли прыгнуть вообще мимо.

— Это верно,— согласился Хатчинсон. Он высунул голову наружу через боковое окно и снова втянул ее Внутрь.— Сигара здесь ни при чем,— объявил он.— Нет смысла бросать курить. Видимость — ноль, без всяких натяжек. Дальше, как говорится, летим по приборам. Можешь включать верхний свет в рубке. Легче будет рассмотреть карту, компас и глубиномер, а на радар свет никак не влияет, черт бы его подрал.— Когда зажегся свет, он с удивлением уставился на меня.— Что это на тебе за диковинный наряд?

— Это халат,— объяснил я.— У меня три костюма, и все три промокли, измазаны в грязи и вышли из строя. Удалось что-нибудь, сэр? — Дядюшка Артур только что поднялся в рубку.

— Один из них отключился.— Вид у дядюшки Артура был недовольный.— Другой так громко стонал, что я сам себя не слышал. Ну, Калверт, рассказывайте.

— Что рассказывать, сэр? Я собирался лечь спать. Я вам уже все рассказал.

— Несколько быстрых фраз, которые я толком разобрать не смог на фоне их непрекращающихся стонов,— холодно сказал он.— Подробный отчет, Калверт.

— Я неважно себя чувствую, сэр.

— Почти не помню случая, чтобы вы себя прилично чувствовали, Калверт. Вам известно, где хранится виски.

Хатчинсон почтительно кашлянул.

— Если только адмирал мне позволит...

— Разумеется, разумеется,— тон дядюшки Артура резко потеплел.— Конечно, мой мальчик.— Мальчик был на добрый фут выше дядюшки Артура.— Раз уж вы направляетесь в салон, Калверт, не забудьте и мне прихватить стаканчик. Только не жадничайте, наливайте нормальную дозу.— Все-таки у дядюшки Артура были очень неприятные черты характера.

Я сказал «доброй ночи» спустя пять минут. Дядюшка Артур остался не очень доволен. Наверное, он ждал захватывающего рассказа с подробностями, но я устал не меньше, чем старуха смерть после Хиросимы. По дороге заглянул в каюту Шарлотты Скурас. Она спала как убитая. Этот аптекарь в Торбее начал вызывать у меня запоздалые подозрения. Он был в полусне, слепой, как сова, и давно перевалил семидесятилетний рубеж. Вдруг он ошибся? Опыта в прописывании снотворных пилюль у него должно было быть немного, потому что на Гебридах люди жили под девизом: