Агата Кристи - Свидание со смертью. Рождество Эркюля Пуаро. Убить легко. Десять негритят

— Какое счастье, — отозвалась Лидия.

— Пожалуй, — согласился Альфред. И спросил: — Ты рада уехать отсюда?

— А ты нет?

— Если честно, я тоже рад. На свете так много интересного, целый мир. А если мы останемся жить здесь, то будем обречены вечно вспоминать об этом кошмаре. Слава Богу, все кончилось!

— Благодаря Эркюлю Пуаро, — сказала Лидия.

— Да. Знаешь, просто удивительно: после его объяснений все сразу встало на свои места.

— Знаю. Как в головоломке, когда все эти непонятные кусочки вдруг находят свое место, и получается вполне четкая картинка.

— Одного только я так до конца и не понял, — признался Альфред. — Что делал Джордж после телефонного звонка? Почему он не сказал?

— Неужели не понимаешь? — засмеялась Лидия. — А я сразу догадалась. Он просматривал бумаги на твоем письменном столе.

— О нет, Лидия! Никто не решился бы позволить себе такое.

— А Джордж решился. Он проявляет большое любопытство ко всему, что касается денег. Но, разумеется, он не мог в этом признаться. Он скорее предпочел бы оказаться на скамье подсудимых.

— Что это, очередной садик? — спросил Альфред.

— Да.

— Чем удивишь на сей раз?

— Попытаюсь изобразить райские кущи. Но без змея-искусителя, а Адам и Ева будут не очень молодыми.

— Какой терпеливой ты была все эти годы… Моя дорогая, ты всегда была так добра ко мне, — нежно сказал Альфред.

— Потому что я люблю тебя, Альфред… — услышал он в ответ.

— Благослови и помилуй меня, Господи! — воскликнул полковник Джонсон. — Честное слово! — И повторил: — Благослови и помилуй!

Откинувшись на спинку кресла, он не сводил глаз с Пуаро.

— Лучший из моих людей! — простонал он. — Куда катится полиция?

— У полицейских тоже бывают личные проблемы. Сагден был очень гордым.

Полковник только покачал головой.

Чтобы разрядиться, он пнул ногой стопку дров, сложенную у камина. И сказал отрывисто:

— Всегда говорил — нет ничего лучше горящих в камине дров.

А Эркюль Пуаро, поеживаясь от сквозняка, холодившего его спину, подумал: «Pour moi[196], то я предпочитаю центральное отопление…»

Англия!

Сколько лет, сколько зим!

Какая она теперь? — спрашивал себя Люк Фицвильям, спускаясь по сходням на пристань. От этих мыслей его отвлекло ожидание таможенного досмотра. Но едва он вошел в экспресс, который подавался к прибытию парохода, он снова стал думать о старушке Англии.

Правда, он наезжал сюда в отпуск, но это — совсем другое дело. Когда ты в отпуске, можно сорить деньгами (а это немаловажная деталь), навещать старых друзей, встречаться с теми, кто, как и ты, приехали ненадолго. Беззаботное времечко, когда ты мог сказать себе: «Скоро опять уезжать назад. Отчего бы не пожить в свое удовольствие!»

Теперь все. Как говорится, с концами. Не будет больше жарких душных ночей, слепящего солнца и роскошной буйной тропической растительности, не будет одиноких вечеров, скрашенных чтением и перечитыванием старых номеров «Таймс»[197].

Отныне он — добропорядочный отставник с весьма скромным доходом. Не обремененный заботами и обязанностями джентльмен, вернувшийся восвояси. Чем бы ему теперь заняться?

О Англия! Этот июньский день, и серые небеса, и резкий жалящий ветер. В такие дни, прямо скажем, она не слишком привлекательна! А люди! Бог мой, сколько же их! Целые толпы. И у всех угрюмые, как это небо, лица, хмурые, озабоченные. А дома — торчат повсюду, как грибы. Мерзкие серые домишки! Отвратительные! Курятники, а не человеческое жилье — типичные английские деревеньки!

Люк Фицвильям заставил себя оторваться от вагонного окна и принялся листать только что купленные «Таймс», «Дейли клэрион»[198] и «Панч»[199].

«Дейли клэрион» был целиком посвящен скачкам в Эпсоме[200].

«Нет бы мне вчера приехать. Последний раз я был на дерби[201], когда мне было девятнадцать», — подумал Люк.

Он поставил на лошадь в клубном тотализаторе[202], и ему было интересно, что прочит ей корреспондент «Клэрион». Однако тот лишь небрежно ее помянул: «Среди прочих Джуджуб Второй, Маркс Майл, Сэнтони и Джерри Бой вряд ли смогут войти в первую тройку. К фаворитам явно не принадлежат…»

Но Люк не стал смотреть, кто явно не принадлежит к фаворитам. Его интересовали ставки. Шансы Джуджуба Второго расценивались более чем скромно: сорок к одному.

Он взглянул на часы. Без четверти четыре.

— «Значит, скачки уже закончились», — отметил он и пожалел, что не поставил на Клэриголда, считавшегося вторым среди фаворитов.

Закончились так закончились. Он раскрыл «Таймс» и погрузился в изучение более серьезных вопросов. Правда, ненадолго, поскольку свирепого вида полковник в углу напротив пришел в такую ярость от только что прочитанного, что ему было необходимо излить свое возмущение. Прошло добрых полчаса, прежде чем он притомился осыпать бранью «этих проклятых прокоммунистических агитаторов». В конце концов полковник все же угомонился и тут же уснул с открытым ртом. Вскоре поезд замедлил ход и остановился. Люк выглянул в окно. Они стояли на большой пустынной станции с многочисленными платформами. Несколько поодаль торчал газетный киоск с рекламной афишей. «Результаты дерби». Люк открыл дверь, выпрыгнул на перрон и побежал к киоску. Через минуту он с широкой ухмылкой всматривался в смазанные строчки экстренного сообщения.

Люк торжествовал! Можно будет промотать сотню фунтов! Молодчина этот Джуджуб Второй, «компетентные лица» явно его недооценили!

Продолжая улыбаться, он сложил газету, повернулся к своему поезду и… увидел пустую платформу. Победа Джуджуба Второго так взволновала его, что он не заметил, как поезд потихоньку покинул станцию.

— Когда, черт возьми, он успел отойти? — спросил Люк угрюмого на вид носильщика.

— Какой поезд-то? После пятнадцати четырнадцати и поездов-то никаких нету.

— Да здесь только что стоял поезд. Я вышел из него. Это экспресс, который подают специально к прибытию парохода.

— Экспресс нигде не останавливается до самого Лондона, — строго сказал носильщик.

— Но он остановился, — сказал Люк, — и я из него вышел.

— До Лондона нету никаких остановок, — бесстрастно повторил носильщик.

— Говорю вам, что он остановился на этой самой платформе, и я из него вышел.

Носильщик, загнанный в угол очевидностью реального положения вещей, решил сменить тактику.

— Вот это вы зря, — сказал он укоризненно. — Он ведь здесь не останавливается.

— Однако же остановился.

— А это, видать, из-за семафора. Семафор ему дорогу перекрыл. А не то чтобы он остановился, как вы говорите.

— Мне, собственно, не очень понятны все эти тонкости, скажите лучше, что мне теперь делать?

Носильщик, до которого все доходило довольно медленно, повторил с укором:

— Не надо было вам слазить.

— Это я уже понял. «Свершилось зло, его нам не исправить. Усопших не вернуть нам горькими слезами. Каркнул ворон: „Никогда!“[203] Подвижный перст чего-то пишет, а написав, он движется опять…»[204] И так далее и тому подобное. Я обращаюсь к вам как к служащему железнодорожной компании, человеку наверняка осведомленному. Посоветуйте, что мне теперь делать!

— Вы спрашиваете, чего вам теперича сделать?

— Именно. Я полагаю, хоть какие-то поезда здесь останавливаются?

— А как же. Вам теперича нужно сесть на шестнадцать двадцать пять.

— А он идет до Лондона?

Получив заверения, что поезд идет до Лондона, Люк стал прогуливаться по платформе. Прочитав надпись на табло, он уяснил, что находится в Фенни-Клейтон и что это узловая станция, где делают пересадку на Вичвуд-ан-дер-Эш. Вскоре к отдаленной платформе, отчаянно пыхтя, медленно подошел старенький паровозик, к которому был прикреплен небольшой вагончик. Шесть или семь человек сошли на перрон и, перейдя железнодорожный мост, спустились на ту же платформу, где томился в ожидании Люк. Мрачный носильщик мигом оживился и вскоре уже толкал большую багажную тележку, полную ящиков и корзин. Другой носильщик гремел пузатыми молочными бидонами. На станции теперь вовсю кипела жизнь.

Наконец с невероятно надменным видом подкатил поезд, следующий до Лондона. Купе третьего класса[205] были переполнены, а первого было всего лишь три, и в них тоже уже сидели люди. Люк внимательно обследовал каждое купе. В первом, для курящих, ехал джентльмен с явно военной выправкой, он курил сигару. Люк еще определенно не успел соскучиться по прибывающим из Индии английским полковникам и поэтому проследовал дальше. В другом купе сидела утомленного вида чинная молодая женщина, вероятно, гувернантка, и подвижный мальчуган лет трех. Люк не раздумывая ринулся дальше. Дверь третьего купе была открыта. Внутри он увидел почтенную даму. Она чем-то напомнила Люку одну из его тетушек, отважную тетушку Милдред, когда-то позволившую ему, десятилетнему сорванцу, держать в доме ужа. Тетю Милдред отличало то истинное добросердечие, которое свойственно одиноким женщинам, коих Бог наградил в избытке племянниками и племянницами. Люк вошел в купе и сел.

Милостиво переждав пятиминутную суету с молочными бидонами, багажными тележками и тому подобным, поезд медленно тронулся. Люк развернул газету, ища новости, которые не успели попасть в утренний, уже прочитанный им, выпуск.