— Все, что угодно.

Де Грааф вынул из ящика стола телефонную книгу, но потом отложил ее и взял трубку.

Номер телефона 797797,— сказал он. — Выяснить, на чье имя он зарегистрирован. И, пожалуйста, сделайте это немедленно.

Мы сидели молча. Вскоре раздался звонок. Де Грааф выслушал и повесил трубку.

Телефон ночного клуба «Балинова», — сказал он.

— У опытного штата — ясновидящий босс!

— И о чем вам говорит мое ясновидение?

— О ночном клубе «Балинова», — ответил я и поднялся. — Как вы думаете, полковник, у меня не очень запоминающееся лицо?

— Такое лицо трудно забыть. И эти белые шрамы… Кажется, хирург плохо постарался.

Напротив, он очень постарался… скрыть свою несостоятельность по части пластических операций. У вас здесь есть коричневая краска?

— Коричневая краска? — Он, моргая, посмотрел на меня, а потом широко улыбнулся. — Только не это, майор Шерман! Гримироваться? В наш-то век? Шерлок Холмс умер много лет назад.

— Если бы я хоть наполовину обладал смекалкой Шерлока Холмса, — сказал я с чувством, — то мне не понадобился бы никакой грим.


Глава 6

Желто-красное «такси», которое мне предоставили, внешне выглядело как обычный «опель», но, видимо, на нем стоил форсированный двигатель. Полиция вообще здорово потрудилась над этой машиной. Она была снабжена сиреной, мигалкой, обычной для полицейских машин, и светящимся «стоп-знаком». Под передним пассажирским сидением лежали веревки, пакеты для оказания первой помощи и баллоны со слезоточивым газом. В надверных карманах — Наручники с ключами. Что хранилось в багажнике — одному Богу известно. Да я и не интересовался. Мне требовалась скоростная машина, и я ее получил.

Я остановился в запрещенном для стоянки месте, возле ночного клуба «Балинова», прямо напротив постового полицейского. Тот почти незаметно кивнул и удалился размеренным шагом — он узнал полицейское такси с первого взгляда и не собирался объяснять возмущенным горожанам, почему одному из таксистов сходит с рук то, за что остальные получали квитанцию о штрафе.

Я вышел, запер машину и отправился ко входу в клуб, Над выходом вспыхивала и гасла неоновая вывеска и пара неоновых танцовщиц исполняла гавайский танец хула-хула, хотя я совершенно не улавливал связи между Индонезией и Гавайскими островами. Можно предположить, что это танцовщицы с острова Бали, но тогда возникал вопрос, почему они одеты, или, скорее, раздеты, на гавайский лад? По обе стороны от входной двери красовались витрины, в которых иллюстрировалось с помощью весьма недвусмысленных картинок, какие культурные наслаждения можно получить в этом клубе. Сведущие люди угадывали за этими картинками даже нечто большее. Молодые девушки, изображенные находчивым художником лишь в серьгах и браслетах, казались почти неприлично разодетыми. Однако меня больше заинтересовала физиономия кофейного цвета, смотревшая в упор из отражения в стекле. Если бы я не был уверен, что это я сам, я бы себя не узнал.

Я вошел в клуб.

Клуб «Балинова», согласно лучшей из проверенных временем традиций, представлял собой маленький зал — душный, прокуренный и насыщенный неописуемым благовонием, главным ингредиентом которого, казалось, был запах жженой резины. Предполагалось, вероятно, что этот аромат настроит клиентов на соответствующий лад для получения максимума удовольствий от ожидаемых развлечений, но реальный эффект оборачивался параличом обоняния, наступавшем буквально через несколько секунд. Сквозь плавающие под потолком облака дыма едва пробивался намеренно приглушенный свет, и лишь одно место выхватывал ослепительный луч прожектора — сцену, которая, опять-таки согласно стандарту, была вовсе не сценой, а крохотной круглой танцевальной площадкой в центре зала.

В большинстве своем за столиками располагались представители мужского пола, начиная от восторженно глазеющей по сторонам молодежи и кончая липнущими ко всему глазами-бусинками веселыми старичками, чье зрение, по-видимому, не затуманили прожитые годы. Одежда почти всех посетителей выглядела весьма солидно, ибо первоклассные ночные клубы Амстердама, призванные удовлетворять утонченные вкусы любителей своеобразного вида пластического искусства, предназначались вовсе не для пенсионеров. Короче говоря, — эти клубы — отнюдь не дешевое удовольствие, а «Балинова» был очень и очень дорогим заведением, можно смело сказать, одним из самых дорогих в городе, в котором, к тому же, бессовестно обсчитывали.

Среди посетителей находилось лишь несколько женщин. Я безо всякого удивления увидел Белинду и Мэгги. Они сидели за столиком недалеко от входа. Перед ними стоял какой-то мутно-бледный напиток. Обе выглядели замкнуто и отрешенно, особенно Мэгги.

На какое-то время маскировка показалась мне излишней — когда я вошел, никто даже не взглянул в мою сторону. Да и кто мог заинтересоваться мною в данной ситуации, когда у публики, можно сказать, чуть не трескались линзы в дорогих очках — такими пламенеющими взорами сопровождали они происходящее на сцене, стараясь не упустить ни одного нюанса, ни одной детали оригинального и содержательного балетного номера, демонстрировавшегося под аккомпанемент дисгармонического буханья и астматического сопения душераздирающего оркестра, который звучал бы совершенно органично в штамповочном цехе. Хорошо сложенная молодая чертовка, сидя в пенящейся ванне, пыталась дотянуться до полотенца, хитро подвешенного на один ярд дальше, чем она могла достать. Воздух казался наэлектризованным, публика пыталась предугадать, какую из весьма ограниченного числа возможностей выберет эта несчастная.

Я подошел к столику девушек, приветствовал Белинду улыбкой, которая при моей новой внешности вполне могла считаться ослепительной. Та быстро отодвинулась от меня дюймов на шесть и подняла носик дюйма на два выше обычного.

— Задавака! — сказал я. Обе девушки удивленно уставились на меня, а я кивнул на сцену и спросил: — Почему никто из вас не подойдет к этой несчастной и не поможет ей?

После довольно долгой паузы Мэгги сказала:

— Что с вашим лицом?

— Маскировка. И говорите потише.

— Но… но я звонила в отель всего две или три минуты назад, — прошептала Белинда.

— Шептать тоже не надо. В «Балинову» меня направил полковник де Грааф. Она, что, пришла прямо сюда?

Обе утвердительно кивнули.

— И больше отсюда не уходила?

— В эту дверь — нет, — ответила Мэгги.

— Вы постарались запомнить лица монахинь, когда те выходили из церкви? Как я вас просил?

— Мы старались, — ответила Мэгги.

— Заметили хотя бы в одной из них что-нибудь странное или необычное?

— Нет, ничего… Кроме того, что все монахини здесь очень красивы.

— Мэгги уже говорила мне об этом. И это все? Они посмотрели друг на друга, словно в нерешительности, а потом Мэгги сказала:

— Откровенно говоря, кое-что странное было: нам показалось, что из церкви вышло меньше народа, чем вошло.

— В церкви, несомненно, было намного больше народу, чем оттуда вышло, — подтвердила Белинда. — Я ведь присутствовала на службе, вы же знаете.

— Знаю, — терпеливо сказал я. — Что означает «намного больше»?

— Ну немного больше, — ответила, ощетинившись, Белинда.

— Вот те на! Мы уже опустились до «немного». Вы, конечно, удостоверились, что в церкви никого не осталось?

Теперь ощетинилась Мэгги:

— Вы же сами велели идти за Астрид Лемэй. Мы не могли ждать…

— А вам не приходило в голову, что кто-то мог остаться, чтобы помолиться в одиночестве? Или вы просто плохо считаете?

Белинда гневно поджала губы, а Мэгги положила ладонь на ее руку.

— Это нечестно, майор Шерман! — И это говорила Мэгги. — Может, мы и ошибаемся, но с вашей стороны это нечестно!

Когда Мэгги говорит так, я всегда к ней прислушиваюсь.

— Простите, девочки! Когда такие трусливые люди, как я, чувствуют беспокойство, они отыгрываются на людях, не имеющих возможности им ответить… — Тут они одарили меня нежными и сочувственными улыбками, от которых в обычное время я полез бы на стену, но которые в эту минуту чрезвычайно меня тронули. Может быть, грим каким-то образом повлиял на мою нервную систему. — Одному Богу известно, сколько я делаю ошибок, гораздо больше, чем вы… — Это была правда, и именно тогда я совершил одну из величайших ошибок: мне следовало более внимательно выслушать информацию девушек.

— Ну, а что теперь? — спросила Мэгги.

— Да, что нам теперь делать? — повторила Белинда. Меня явно простили.

— Ходите по ближайшим ночным клубам. Тут их предостаточно. Присматривайтесь к официантам, артистам, публике. Может, узнаете среди них кого-нибудь из тех, кто сегодня вечером был в церкви.

Белинда недоверчиво посмотрела на меня.

— Монахини — и в ночных клубах?

— А почему нет? Ходят же епископы на званые вечера?

— Но это не одно и то же!

— Развлечения есть развлечения, и так — во всем мире, — сказал я назидательным тоном. — Особенно обращайте внимание на тех, кто носит закрытые платья с длинными рукавами или бальные перчатки до локтей.

Почему именно на них? — спросила Белинда.

— Подумайте хорошенько и поймете сами. Если обратите внимание на кого-либо из этих людей, постарайтесь выяснить, где они живут. К часу будьте у себя в отеле. Там мы и встретимся.

— А что вы собираетесь делать? — спросила Мэгги. Я неторопливо оглядел зал.

— Мне еще нужно выяснить здесь массу вещей. Могу себе представить, — бросила Белинда.

Мэгги открыла рот, чтобы заговорить, но Белинда была избавлена от неизбежной в таком случае нотации. Зал взорвался восторженными возгласами и ревом восхищения. Зрители повскакивали со своих мест. Раздосадованная актриса решила проблему простым, но остроумным и чрезвычайно эффектным способом: перевернула ванну и, прикрыв ею румянец девственной стыдливости, словно черепашка под панцирем поползла к злополучному полотенцу. Там она встала, завернувшись в полотенце, — Венера, выходящая из морских глубин, и с царственной грацией поклонилась публике — ни дать ни взять мадам Мельба, когда прощается с публикой в театре Ковент-Гарден.