— Нет.

— Вы могли бы продолжать хранить молчание?

— Зачем?

Он посмотрел на остатки моего завтрака и ничего не ответил. Я прикурил сигарету и, ожидая ответа, стал пить кофе. Грантхем задвигался на стуле и не поднимая головы спросил:

— Вы знаете, что ночью убит Махмуд?

— Тот мужчина, что был с вами и Эйнарссоном в ресторане?

— Да. Его застрелили перед собственным домом сразу после полуночи.

— Эйнарссон?

Парень даже подскочил.

— Нет! — закричал он. — Почему вы так думаете?

— Эйнарссон знал, что Махмуд заплатил солдату за убийство, поэтому он или убрал Махмуда сам, или приказал кому-то его убрать. Вы не говорили ему о нашем вчерашнем разговоре?

— Нет! — вспыхнул Грантхем. — Не очень-то приятно, если твоя семья относится к тебе как к мальчишке и присылает человека для надзора над тобой.

Я высказал предположение:

— Он послал вас, чтобы вы предложили мне работу, о которой шла речь вчера вечером, и одновременно предупредили, чтобы я не рассказывал про того солдата. Так?

— Так.

— Хорошо, тогда предлагайте.

— Но он же не знал, что вы…

— В таком случае что же вы собираетесь делать? — спросил я. — Если вы не сделаете мне предложение, то вам придется объяснять ему, почему вы этого не сделали.

— О Господи, вот беда! — устало посетовал Грантхем и, опершись локтями о колени, положил голову на ладони. Он смотрел на меня растерянным взглядом мальчугана, который вдруг понял, что мир слишком сложен.

Лайонел Грантхем созрел для разговора. Я улыбнулся ему, допил кофе и стал ждать.

— Понимаете, я не хочу, чтобы меня привели домой за ухо, — неожиданно промолвил он с каким-то детским вызовом.

— Вы же знаете, я не собираюсь вас принуждать, — успокоил я парня.

Мы снова немного помолчали. Я курил, а он сидел в той же позе и размышлял. Затем он смущенно задвигался на стуле и выпрямился; лицо его стало пунцовым.

— Я хочу попросить у вас помощи, — наконец промолвил Грантхем, стараясь не выдать своего крайнего смущения. — Я расскажу вам всю эту историю. Но если вы будете смеяться, я… Вы ведь не будете смеяться, правда?

— Если это действительно смешно, то, может, и буду. Но это не помешает мне помочь вам.

— Хорошо, тогда смейтесь! Это очень смешно! Вы должны хохотать! — Парень глубоко вдохнул воздух. — Вы никогда не думали… Вы никогда не думали о том, чтобы стать… — Он замолчал, посмотрел на меня с отчаянной решимостью, а затем, собрав всю свою волю, почти выкрикнул: — Королем?!

— Возможно. Я думал о многом. Наверное, была у меня и такая мечта.

— Я познакомился с Махмудом на приеме в посольстве в Константинополе. — Лайонел начал рассказ, «выстреливая» слова с такой быстротой, словно радовался, что избавлялся от них. — Он был секретарем у президента Семича. Мы подружились, хотя я и не был от него в восторге. Это он уговорил меня приехать с ним сюда и отрекомендовал полковнику Эйнарссону. Потом они… Без сомнения, этой страной управляют плохо. Я бы никогда не дал согласия, если бы это было не так.

Они готовили революцию. Но человек, который должен был ее возглавить, только что умер. Помехой была и нехватка денег. Поверьте… меня толкнуло на это не тщеславие. Я верил — и верю до сих пор, — что это могло быть… что это будет… на пользу стране. Они сделали мне предложение: если я буду финансировать революцию, то стану… то смогу стать королем.

Нет, нет, подождите! Господь свидетель, я поступил дурно, но не думайте о моем поступке хуже, чем он есть на самом деле. Мои деньги пригодятся этой маленькой, нищей стране. Потом, когда ее возглавит американец, будет легче — должно быть легче — получить кредит в Америке или в Англии. Учтите и политический аспект. Муравию окружают четыре страны, и каждая из них довольно сильна, чтобы, если захочет, аннексировать ее. До сих пор Муравия сохраняла независимость только благодаря соперничеству между соседями, а также потому, что не имеет морских портов.

Однако, если страну возглавит американец, да еще если удастся получить займы в Америке и в Англии, ситуация станет совсем иной. Муравия окрепнет, по крайней мере она будет иметь хоть какое-то право на помощь со стороны мощных держав. Этого достаточно, чтобы соседи стали осмотрительнее.

Вскоре после первой мировой войны Албания тоже думала о такой возможности и предложила свою корону одному из американцев. Но тот отказался. В то время это был пожилой человек, который уже сделал карьеру. Я решил воспользоваться своим шансом. Среди Грантхемов… — В его голосе снова появились нотки смущения, — среди Грантхемов уже были короли. Мы ведем свою родословную от Якова Четвертого Шотландского. Поэтому я и подумал: хорошо бы, если наш род снова увенчала бы корона.

Мы не хотели жестокой революции. Эйнарссон держит под контролем армию. Нам оставалось только использовать ее, чтобы заставить депутатов, которые еще не присоединились к нам, изменить форму правления и избрать меня королем. Меня было бы легче избрать, чем человека, в жилах которого нет королевской крови. В этом мое преимущество, несмотря… несмотря на мою молодость. А люди… люди в самом деле хотят короля, особенно крестьяне. Они считают, что не имеют права называться нацией, пока у них нет властелина. Президент для них ничто — обыкновенный человек, как и все они. Поэтому, понимаете, я… Ну же, смейтесь! Вы услышали достаточно, чтобы понять, насколько это глупо! — Голос его сорвался на высокой ноте. — Смейтесь! Почему же вы не смеетесь?

— Над чем? — спросил я. — Видит Бог, это безумие. Но не глупость. Вы ошиблись, но не утратили самообладания. Вы говорите так, словно это дело похоронено навсегда. Оно провалилось?

— Нет, не провалилось, — медленно проговорил Грантхем и насупился. — Хотя я уже начинаю думать, что это именно так. Смерть Махмуда не должна была повлиять на ситуацию, но теперь у меня такое ощущение, словно все кончилось.

— Много денег уже потрачено?

— Дело не в этом. Но… хорошо, допустим, американские газеты узнают об этой истории, а они-таки узнают. Вы же знаете, как они могут ее преподнести. Потом об этом услышат мать, дядя, адвокатская контора. Не хочу прикидываться: мне будет стыдно глядеть им в глаза. А еще… — он покраснел еще сильнее, — а еще Валеска… мисс Радняк… Ее отец должен был стать во главе революции. Он и был во главе… пока его не убили. Она… я никогда не буду по-настоящему достоин ее, — промолвил Лайонел с идиотским благоговением. — Однако надеюсь, что если буду продолжать дело ее отца и смогу предложить ей еще что-то, кроме денег… если бы я что-то сделал… завоевал место для себя… то, может, тогда она… Ну, вы же понимаете…

— Да, — пробурчал я.

— Что же мне делать? — серьезно спросил Грантхем. — Убежать я не могу. Я должен ради нее довести это дело до конца и не потерять уважения к себе. Но у меня такое предчувствие, будто всему конец. Вы предложили мне помощь. Помогите мне! Скажите, что я должен делать!

— Вы сделаете то, что я вам скажу… если я пообещаю помочь вам выбраться из этой истории и не запятнать своего имени? — спросил я так, словно каждый день вытягивал миллионеров и наследников шотландских королей из балканских смут.

— Да!

— Какое следующее мероприятие в революционной программе?

— Сегодня ночью состоится собрание. Я проведу вас.

— В котором часу?

— В полночь.

— Встретимся в половине двенадцатого. Что вы должны были мне сообщить?

— Мне поручили рассказать вам о заговоре и предложить все, что вы пожелаете, лишь бы только завлечь вас. Специальной договоренности о том, много или мало я должен вам рассказать, не было.

В тот же вечер, в девять тридцать, я вышел из такси перед домом, адрес которого был указан в записке от секретарши министра полиции. Небольшой двухэтажный дом стоял на плохо вымощенной улице на восточной окраине города. Дверь открыла среднего возраста женщина, в очень чистом, накрахмаленном, нс плохо сшитом одеянии. Я и рта не успел открыть, как за спиной у женщины появилась Ромен Франкл, в розовом шелковом платье, с оголенными плечами, и подала мне маленькую ручку:

— А я не надеялась, что вы придете.

— Почему? — спросил я и, пока служанка закрывала дверь и брала у меня пальто и шляпу, делал вид, будто удивлен. — Ни один мужчина не откажется от приглашения такой женщины!

Мы оказались в комнате, оклеенной темно-розовыми обоями, устланной коврами и меблированной с восточной роскошью. Единственной вещью, которая вносила диссонанс в интерьер, было огромное кожаное кресло.

— Пойдемте наверх, — пригласила меня девушка и сказала служанке несколько слов.

Мы стали подниматься по лестнице. Ромен Франкл шла впереди — легко, без всяких усилий, так, словно ее несли. Она привела меня в комнату, выдержанную в черных, белых и серых тонах, изысканно, но скупо обставленную. Эту истинно женскую атмосферу нарушало лишь присутствие еще одного огромного мягкого кресла.

Хозяйка села на серую кушетку и отодвинула стопку французских и английских журналов, чтобы освободить рядом место для меня. Сквозь приоткрытую дверь в спальню я видел ножки испанской кровати, край фиолетового покрывала и фиолетовые шторы на окне.

— Его превосходительство весьма сожалеет… — начала девушка и замолчала.

Я смотрел — нет, я смотрел спокойно, не тараща глаза, — на громадное кожаное кресло. Я знал: она замолчала именно потому, что я смотрел на него, и поэтому уже не мог отвести от него глаз.

— Василие, — проговорила она с большим нажимом, чем того требовала обстановка, — весьма сожалеет, что пришлось отменить сегодняшнюю встречу. Убийство секретаря президента — вы слыхали об этом? — заставило нас отложить все дела.

— Ах да, этот Махмуд… — Я медленно перевел взгляд с кожаного кресла на девушку. — Убийцу нашли?